Канцлер - Нина Соротокина

По дороге Никита размышлял, кем ему лучше назваться во дворце. Дело об опеке Мелитрисы дальше ее просьбы пока никуда не пошло. Можно опять назваться ее дядей, но это уже заведомая ложь. Это что за родня такая — по линии теткиного любовника! В результате долгого препирательства с самим собой он решил остаться ее опекуном.

К полной неожиданности Никиты, принцесса Курляндская ему понравилась. Очевидное физическое уродство делает обладателя его злым, иногда космически злым, но часто добрым, потому что убирает из души его пену и всякую дрянь, как-то: гордость, непомерное тщеславие, тайную влюбленность в себя, эгоизм…

Много можно насчитать. Физически красивому человеку гораздо легче обмануть собеседника, выставив себя обладателем благородных качеств, коими он не обладает. В глазах принцессы Курляндской светилась мудрость. Она спокойно и благожелательно улыбалась бледными, бескровными губами и клонила в разговоре голову набок, словно хотела уравновесить искривленность фигуры. Говорила она мало, слушала охотно.

— Мелитриса очаровательная девушка. Как женщина — она совсем ребенок, очень наивна, как человеческое существо — мудра. Я рада, что судьба послала ей такого достойного покровителя. Но, князь, за ней нужен глаз да глаз, она непредсказуема.

Понимай как знаешь. Никите не хотелось задавать лишних вопросов. Встреча произошла в удивительно романтическом месте. Мраморная (очень холодная!) скамья стояла в отцветающих розах — маленьких, розовых и очень колючих, в тех, что называются шпалерными. К розам примыкала юная, но необычайно богатая плодами рябина, в этом сочетании французского садового искусства и русского палисада было что-то болезненное. В довершение всего где-то рядом располагался грот с «неумолчным фонтаном». Ненатуральность, искусственность обстановки помешала Никите найти правильную ноту в начале разговора. Не удалось сказать Мелитрисе теплых, ободряющих, слов. Но, похоже, девушка их не ждала.

Она изменилась. То есть неузнаваемо изменилась! Сказать, что похорошела — ничего не сказать. Это был другой человек. Может, виной тому — отсутствие очков? Но он уже видел ее без этих окуляров, когда возил в Царское первый раз. Мелитриса сняла тогда очки, но не смогла убрать с лица выражение жалкого недоумения, все как-то щурилась по-дурацки. Или нет… она не щурилась, а, наоборот, таращилась, широко раскрыв глаза. Взгляд был неспокойным и все как-то рыскал. Теперь глаза ее были безмятежны и сини. И еще у нее появилась трогательная привычка, может, она и раньше была, осторожно постукивать пальчиком по нижней губе или теребить меховую оторочку шельмовки (кафтан без рукавов). На Мелитрисе было зеленое платье, а поверх парчовая шельмовка, отороченная соболем. Полной неожиданностью были волосы светло-русые, мягкие на вид, легкие такие прядки над ушами.

— Когда на вас был парик? Тогда или сейчас?

— Конечно, тогда, — она фыркнула по-кошачьи. — Ах, князь, какой вы смешной! Неужели не поняли? Лидия считала, что в трауре только черный цвет уместен.

Никита поймал себя на том, что смущен, как мальчишка. В его-то возрасте потворствовать кокетству этой маленькой феи! «Ах, князь… — мысленно передразнил он Мелитрису, — жеманится, как все фрейлины. Такая профессия!»

— Вот вам склянка, — сказал Никита сурово, доставая из кармана врученный Гаврилой кожаный мешочек. — Это от ваших бородавок. Мой камердинер прислал. Ему можно доверять, он великий Гиппократ. Мазать надо утром и вечером каждую отдельно. И очень аккуратно. Вот здесь специальная щеточка. Помните, что это ацидум… то бишь кислота, а в ней какие-то травы… если я правильно понял.

Мелитриса важно кивала, потом поставила мешочек подле себя на скамейку и опять молча уставилась на него любопытным взглядом. Странно, у близоруких людей какой-то особый, мечтательный взгляд.

— Да, вот еще… — спохватился Никита. — Совсем забыл. Здесь домашнее печенье, кажется, жареная индюшка. Словом, Гаврила что-то собрал.

— Вы так и шли по парку с узелком? — спросила Мелитриса, потрясенная.

— Вообразите, так и шел, — ворчливо отозвался он, наверное, девчонка боится насмешек своих товарок — фрейлин, крапивное племя.

— Никита Гаврилович, поверьте, я очень тронута вашей заботой. Простите меня. Можно я вас поцелую, — и, не дожидаясь разрешения, коснулась мягкими губами его щеки.

За спиной Никиты хрустнула ветка, он, живо обернулся, и тут же из лазейки между розами и рябиной вышел молодой человек с крайне неприятным выражением лица. Он шел, как бы стараясь не смотреть на сидящую пару, однако черные живые глаза его все видели и всюду поспевали. Насмешливо скривленный рот, казалось, говорил: «Флирт наказуем, но я никому ничего не скажу».

Никита вспыхнул, он считал, что за подобное выражение на морде необходимо тут же по этой морде… наотмашь, однако Мелитриса как ни в чем не бывало торопливо произнесла:

— Господин Бернарди? Я хотела представить вам моего опекуна — князя Оленева.

Бернарди слегка кивнул, даже, кажется, глаза на миг закрыл, юная его физиономия изобразила крайнюю степень удовольствия, да, он ничему так не был рад и прочая, прочая…

При ближайшем рассмотрении оказалось, что Бернарди — человек не столько молодой, сколько моложавый. Он принадлежал к той породе инфантильных мужчин, которые до сорока, а может, и до пятидесяти лет будут ходить а юношах. Нежную, словно у евнуха, кожу на лбу и на щеках его покрывала мелкая сетка морщин. «Да этот проходимец старше меня, и значительно!..» — подумал Никита.

Бернарди раскланялся не без изящества и неторопливо пошел дальше, у него были красивые в лодыжках ноги, их обтягивали розовые ажурные чулки, туфли украшали розовые пряжки.

— Кто этот франт?

— Это очень известный человек, — скороговоркой проговорила Мелитриса. — Он итальянец. Бернарди — ювелир Их Высочества. Он делает великолепные украшения. Он знает всех, и все знают его.

«Хорошо, что я не треснул его, — подумал с облегчением Никита. — Только не хватало тебе драться с ювелиром! — и тут же устыдился. — Вы сноб, князь… Это неприлично. Что пристало англичанину, русскому не всегда впору…» Ему вспомнился другой ювелир, тоже итальянец. Он был толст, добродушен, талантлив. И он любил их: Марию и ее смешного отца Венценцо Луиджи. Бог мой, как давно это было!

Мелитриса тронула его за рукав. От неожиданности он вздрогнул.

— Что?

— Вы задумались.

— Просто вспомнил другого ювелира — Их Высочества — Елизаветы. У ювелира была дочь красавица — Мария. Давайте закажем у этого Бернарди драгоценный убор к вашему дню рождения.