Новый Мир ( № 7 2009) - Новый Мир Новый Мир

Впрочем, сортир (от фр. sortir , “выходить”) давно и полностью обрусел. На одном веб-сайте < http://ec-dejavu.ru/s/Sortir.html > даже дается народно-этимологическая справка:

СОРТИР - производное от общеславянского сьрати, серу – “испражняться”, родственного авест. saiya - “навоз, кал”.

И недаром главный патриотический лозунг эпохи – мочить в сортире .

С незапамятных времен уборная - разумеется, в более или менее четком архитектурном изводе - стала локусом настенной графики, что отражено в художественном манифесте: Пусть стены этого сортира / Украсят юмор и сатира.

Не исключается и лирика. Помню строки, прочитанные на заре студенческой юности, в 1955 году, при первом посещении Северной Пальмиры, в уборной напротив Павловского дворца:

Была весна. Цвели сады.

В порыве бешеном экстаза

Я целовал твои следы

На окаёме унитаза.

Тут все прелестно, но особенно хорош окаём , то есть окаёмка , обрамляющая кайма , за чем парономастически слышится окоём - горизонт, который око ймет. Зарифмованный в надоевшем четырехстопном ямбе избитый поэтический ход от большого мира природы к малому миру человека и его страстей (не пускаясь в психоанализ анальных обертонов любовной темы, отдадим должное еле уловимым следам героини) получает вдруг оригинальное словесное воплощение.

Финальная пуанта заострена и просодически. Все четыре стиха акцентированы различно: открывается стихотворение по-ломоносовски полноударной строкой, затем идут две трехударные (с пропусками ударений в разных местах), а в последней строке ударений - по-пастернаковски - уже только два, подчеркивающих роскошную симметрию ключевой пары. Окаём и унитаз сходны по длине, ритму, морфологической и лексической выисканности, но противоположны по стилю и этимологии. Перед нами, с одной стороны, широко раскинувшийся родной окоём , охваченный тюркской каймой (из тур. kajma , “кайма”), с другой – промышленный артефакт c европейской родословной, восходящей к фирме Unitas (лат. “единство”). Весь евразийский языковой, поэтический и культурный горизонт в одном флаконе.

Вообще, иноземные коннотации постоянно пульсируют в восприятии этого учреждения. Есть целая серия анекдотов о русском за границей, который не может выйти из туалета, пока ему снаружи не подскажут, что для того, чтобы дверь открылась, надо в одном варианте – спустить воду, в другом – опустить монетку в автомат, в третьем - предпринять еще какую-то чуждую национальному духу культурную акцию.

На внутреннем же фронте общеславянский наш глагол, описывающий одно из основных человеческих отправлений, служит источником могучей образности. В поэме Бродского “Представление” среди других общих мест современного дискурса проходит фраза Я с ним рядом срать не сяду . Поэт никак ее не комментирует, просто любуется. Меня она заинтересовала своим обезоруживающим упором на ценностные и пространственные параметры дефекации как социальной практики. Говоря попросту: с ним не сяду, а с хорошим человеком - с красоткой или с другом, хоть с тобой - почему не сесть? При этом в качестве мизансцены мыслится, конечно, открытое место, куда ходят до ветру , некое полюшко-поле, степь да степь кругом , а не бездушно разгороженное на кабинки пространство общественного туалета, где даже неясно, что бы могло значить рядом .

Нехватка privacy, да и потребности в ней, даже в таком интимном деле, как справление большой нужды, - застарелая наша проблема, но речь пойдет не о ней, то есть, конечно, и о ней, но не на отечественном материале. В основном на калифорнийском, хотя до какой-то степени получается, что и на русском, поскольку, как мы проходили, coelum non animum mutant qui trans mare currunt (лат. “небо, не душу меняют те, кто за море бегут”).

При очередном ремонте нашего Тейпер-холла была осуществлена и реорганизация мест общего пользования. Для профессорского состава и штатного персонала выделили несколько мужских и дамских туалетов, ключи к которым стали выдавать по списку. Студенты в список не входят, а относительно аспирантов вопрос решается разными кафедрами по-разному. Таким образом, туалеты остаются местами общего, но уже не беспредельно общего, а отчасти элитарного пользования.

Все вроде бы хорошо, но вот беда – на дверях этих туалетов появились бумажные плакатики, распечатанные с компьютера и призывающие, прежде чем пускать в ход ключ, постучать - убедиться, что свободно. Ничего, в общем-то, страшного, непонятно только, почему нельзя было поставить замки с надписями, которые, как в поездах и самолетах, оповещали бы о занятости туалета, не поднимая вокруг этого факта особого шума. Все-таки подобный режим - со стуком и отзывом - внушает пользователю некоторое опасение: быть, не ровен час, застигнутым буквально, как говорится, with your pants down , со спущенными штанами. Для этого, в сущности, достаточно кому-то одному, либо сидящему внутри, либо стучащему снаружи, оказаться слегка туговатым на ухо. Тем более что профессора, даже американские, - народ довольно-таки рассеянный. Не знаю, как для других, а для меня эта ситуация стала постоянным источником настороженности, тревожным напоминанием о чем-то давно забытом, старосоветском, а то и древнерусском, если не общеславянском, - о необходимости быть все время начеку и без отрыва от производства на всякий случай из рук не выпускать защелки, как сказал поэт.

Впрочем, все шло более или менее гладко. Стук раздавался нечасто, без спросу никто входить не порывался, очередей и столпотворений не образовывалось, и я постепенно успокоился, а успокоившись, стал предаваться приличествующим месту размышлениям. И вот чтó я заметил, - а когда мое нетривиальное наблюдение подтвердилось не раз и не пять , - подверг анализу, давшему, как мне кажется, ценные, хотя задним числом и не столь уж удивительные результаты.

Когда я находился внутри и ко мне стучали, я откликался немедленным и предельно громким “No!”. Когда же стучать и вслушиваться приходилось мне, то до меня доносились самые разные реплики: Yes , Hi , Hold on , Just a second , то есть “Да”, “Привет”, “Подождите”, “Секундочку”, с бесспорным преобладанием Yes . Налицо было систематическое различие, законно будившее языковедческий, а там и культурологический интерес.

Оказалось, что я устойчиво истолковываю вопросительный стук таким образом, что он требует отрицательного ответа (типа: Свободно? Можно войти? – Нет! ), тогда как мои американские коллеги в основном воспринимают его как предполагающий положительный ответ (типа: Занято? Есть там кто-нибудь? – Да! ). В тех же редких случаях, когда они, подобно мне, реконструируют его как толкающий к отрицательной реакции, они эту реакцию старательно смягчают и по возможности позитивизируют (типа: Можно войти? – Подождите минутку! ).

Не очень удивительным это было потому, что негативность русских – вещь известная. К ним идеально применима формула: They won"t take yes for an answer (“Ответ да их не устраивает”). Что меня таки да, удивило – это что, при всем своем программном западничестве и почти тридцатилетнем американском стаже, я в нетронутом виде сохранил свои атавистические рефлексы.

Садиться ли срать рядом с собой, прям не знаю.

Ê?

Я не пурист, и мне нравится современная мода на “яти”, твердые знаки и русско-европейские словесные гибриды, вплоть до скрещения в одном слове кириллицы с латиницей. Один из шедевров в этом роде - название BOO КАФЕ, ставящее игру букв на службу книжной же теме. Дополнительная тонкость в том, что, собственно, никакой латиницы тут вроде бы и нет, все буквы – из русской наборной кассы, так что сокровенная европейская бьюти реализуется, как ей и положено, лишь in the eye of the beholder, в глазу наблюдателя.