Военные приключения. Выпуск 6 - Валерий Мигицко

Преловский вылез из кабины, поежился. Близкая передовая все не успокаивалась, все рассыпа́ла трескотню очередей и разрозненных выстрелов, сухо рвали мутнеющую предрассветную мглу разрывы мин.

Политрук тоже спрыгнул на землю.

— Что будем делать?

— Пойдемте.

— Хотите сейчас? На передовую?

— Пока к телефону. Надо доложить. Думаю, придется ждать до вечера.

Что в Севастополе действовало безотказно, так эта связь. Загодя проложенные моряками подземные кабели позволяли соединиться со штабом едва ли не из любой точки обороны. С обычного полевого телефона, установленного в палатке санчасти, Преловский в минуту связался с политотделом, доложил Харламову об обстановке. Ждал разноса и услышал ожидаемые резкие нотки в голосе начальника, но совсем по другому поводу.

— Там, где вы сейчас находитесь, разведчики «языка» приволокли. Я знаю, а вы не знаете?!

— Но мы не в штабе, — попытался оправдаться Преловский. И сообразил: подвернувшийся пленный выручит. Работники спецотделения не упускали случая побеседовать с пленными. От них можно было узнать о действенности наших листовок и радиопередач, о настроениях немецких солдат. Но делать это лучше всего было сразу же, на передовой. Ответы «свежаков» непосредстственнее. Потом пленный приспосабливался и говорил то, что, по его мнению, могло понравиться.

— Передачу мы проведем следующей ночью, — сказал Преловский. — Дождемся здесь темноты. А пока поработаем с пленным.

Добро было получено. Довольный Преловский побежал к машине, распорядился хорошенько замаскировать ее на день и поспешил в штаб полка. Уже дорогой спохватился, что ничего не сказал присланному в помощь разведчику. И махнул рукой: сам сообразит, что ему делать, на то и разведчик.

В большой штабной землянке было непривычно пусто. Знакомый начальник штаба, майор с каменным, злым лицом, сидел у стола, над которым в автомобильной фаре горела маленькая электрическая лампочка. Молоденький младший лейтенант, переводчик, стоял у столба, врытого посередине землянки, а рядом с ним — красноармеец с автоматом на груди — конвоир. Пленный немец сидел на табуретке со связанными за спиной руками, втянув голову в плечи. Мокрые волосы спадали ему на лоб. Ситуация была слишком знакомая Преловскому, чтобы не понять, что тут происходит.

— Не говорит?

— Молчит, стервец! — выругался начальник штаба. — Придется отправлять, пускай там разбираются.

— Можно я с ним поговорю?

— Да без толку. Вишь, ощерился, гаденыш.

— Молчание иногда тоже кое о чем говорит.

— Вот, разбирайся. — Майор ткнул рукой бумаги, лежавшие на столе, резко встал и ушел за перегородку.

— Вы тоже можете идти, — сказал Преловский переводчику и сел за стол, начал просматривать документы, отобранные у пленного, письма, какие-то брошюрки.

Пленный был не типичный, бумаг у него, как у молодого румынского локотемента — лейтенанта, невесть для чего берегущего все свое барахло. У немцев бумаг при себе обычно бывает куда меньше. Эта нетипичность оставляла надежду на то, что пленного можно разговорить.

— Ефрейтор Ёшке? — спросил он, раскрыв солдатскую книжку. И разворошил на столе стопку семейных фотографий. — Судя по снимкам, вы вроде бы не из богатых. Чем вам так уж люб ваш фашизм?

Пленный не ответил, лишь шевельнулся на табурете, передернул связанными руками.

— Я могу вас развязать. Но вы сами понимаете, если будете неправильно себя вести… — Преловский показал глазами на конвоира. Прием был не нов, но для начала годился. И теперь Преловский рассчитывал с помощью этого наивного приема понять пленного: дорожит он жизнью или фанатически рвется умереть?

— Развяжите, — сказал пленный.

Голос был злой, но Преловский все же кивнул конвоиру. Тот подошел к пленному сзади, одним резким движением сбросил веревку с его рук и отступил. Пленный сидел недвижно, медленно потирал запястья рук и вроде бы думал о чем-то. Преловский не торопил вопросами, знал: если пленный задумался, значит, есть надежда на контакт с ним.

— Фашизм — это у Муссолини.

— Что?

— Вы спросили.

— Да, спросил, — спохватился Преловский. Он уж и забыл свой прощупывающий вопрос. Но немец есть немец, и тут педантичен. — Я спросил, почему вам, вроде бы не богатому человеку, так уж люб фашизм?

— У нас, в Германии, национал-социализм.

— Что же такое, по-вашему, национал-социализм?

— Вам этого не понять.

— Я попробую.

Пленный хмыкнул и отвернулся, уставился в темный угол, но тут же заговорил отрывисто и назидательно:

— Волкам и козам вместе не жить. Для одних стая, для других — стадо. Так и нации. Одинаковых на бывает. Одним бог дал повелевать, другим — исполнять повеления. Каждый человек хорош на своем месте, Порядок будет лишь тогда, когда каждый будет заниматься своим делом. Немцы, народ самой высокой организованности, призван навести на земле порядок. Поняли?

— Более менее, — сказал Преловский, растерявшийся от такого лобового национал-эгоизма. — Значит, война — это наведение порядка? Нечто вроде генеральной уборки?

— Совершенно верно. Сегодня фюрер взял на себя задачу спасти мир от коммунизма. За это мы, немцы, проливаем свою кровь. Но народы мира, за которые мы деремся, должны оплатить немецкую кровь плодами своих трудов. Мы их возьмем, поделим поровну между всеми немцами. Это и есть национал-социализм.

— Значит, сегодня эта задача. А завтра от кого фюрер захочет спасти мир? Это же вечная война. Хватит ли немцев на вечную войну?

Пленный оторвал, наконец, глаза от видений в темном углу, перевел взгляд на лампочку, заморгал. Похоже, вопрос его озадачил.

— Вы, господин офицер, просто не знаете, что такое национал-социализм. Но вы можете это узнать, потому что хорошо владеете немецким языком. Когда мы возьмем Севастополь, рекомендую идти к нам переводчиком.

Конвоир дернулся, шагнул к пленному, Преловский успокоил его взглядом — сам-то слыхивал откровения и похлеще, — подумал, что пленный не говорил бы такого, узнай он, что сидящий перед ним «господин офицер» — еврей по национальности. И еще подумал, что пленный, видать, не имел отношения к расовым репрессиям, иначе бы заметил очевидное: все говорили, что национальность у Преловского на лице. Вот Шаранович — другое дело, блондинистый, светлоглазый. Но по убеждениям — высшей степени талмудист.

«Интересно, как бы среагировал Шаранович?» — подумал Преловский. Но тут же забыл об этом, потому что пленный вдруг резко подался вперед.

— Я не только не из богатых, я из рабочих, — быстро сказал он. — Работал на предприятии «Герман Герингверке».