Аттила, Бич Божий - Росс Лэйдлоу

— Обсуждение мелких проступков проходит на общинном уровне. Серьезные преступления рассматриваются трибуналами, назначаемыми Великим советом. Ну вот, мой нос подсказывает мне, что ужин уже почти готов. Пойдемте же поедим.

После плотного ужина, основным блюдом которого была похлёбка из дичи, гости промочили горло кисловатой на вкус бражкой. Затем всех троих проводили в большую хижину, где собрались на совет старейшины, и попросили рассказать о себе.

— Меня зовут Марцелл Публий Басс, — начал старший из троицы. — Я декурион имперского города Августа-Треверор, что в провинции Первая Белгика.

«Вот и пришло время индикций», — невесело подумал Марцелл. На календаре было первое сентября, первый день нового фискального года, время подбивать годовой бюджет, параметры которого находились в прямой зависимости от размеров налоговых сборов.

Марцелл, один из членов совета, ответственных за сбор государственного дохода в Августе, сидел за столом в своем кабинете в просторной кирпичной базилике, построенной сотню лет назад, во времена Константина. Некогда, вздохнул он печально, члены самых достойных городских фамилий соперничали за честь служить обществу. Но то было в далекие времена его прапрадедов, еще до того, как пытавшийся вывести империю из упадка Диоклетиан провозгласил наступление эры экономии и тягостных налогов. Теперь же декурионы являлись простыми агентами тиранического государства, основными обязанностями которых стали выбивание денег из соотечественников, вербовка рекрутов для армии да помощь в управлении имперскими приисками и имениями. Большая часть средств уходила на армию, которая, казалось, была уже не способна защитить граждан от варварских вторжений.

С каждым годом собирать налоги становилось все более и более трудно. Но — никуда не денешься, мрачно подумал Марцелл. Такие, как он — те, кто владели сорока югерами земли, — вынуждены были служить декурионами. Более богатые граждане — сенаторы или всадники — не только могли избежать этой неблагодарной доли, но и всегда находили способы отсрочить уплату налогов, а иногда и вовсе от нее уклониться, и налоговое бремя в полном объеме ложилось на плечи бедняков.

В этом году собрать необходимую государственной казне сумму не представлялось реальным. Урожай, по всем признакам, должен был стать худшим за последние десять лет, а стремительно пронесшиеся по провинции бандиты-франки оставили после себя охваченные дымом деревни и почерневшие от копоти поля. Будучи человеком сострадательным, Марцелл ненавидел свою работу, которая заключалась в выуживании денег у крестьян и ремесленников; многих из них уплата семи solidi могла привести к разорению.

В дверном проеме возник слуга.

— Явились, господин, — нервно пробормотал он. Когда наступало время индикций, Марцелл становился крайне раздражительным, о чем окружающие, конечно же, знали.

— Так проводи их ко мне! — рявкнул Марцелл.

— …А это — твой, — Марцелл пристально посмотрел на вожака второй группы, отъявленного головореза, назначенного на эту должность правителем провинции.

− Только не забывайте, — проскрежетал он, − что эти люди — такие же граждане Рима, как и вы сами. Будьте сдержанны и уважительны. Если я вдруг уз… — Марцелл оборвал себя на полуслове: любые угрозы были напрасны. Не удастся им собрать долги — ему придется восполнить дефицит из своего кармана. Тут уж, хочешь не хочешь, но вынужден будешь закрыть глаза на то, как именно эти долги выбиваются.

— О наших методах убеждения? — с дерзкой ухмылкой договорил здоровяк за Марцелла. — Мы будем кротки как ягнята, правда, парни? — продолжил он, повернувшись к своим людям, которые закивали головами в знак согласия. Некоторые из них при этом многозначительно коснулись болтавшихся на поясах дубинок.

Когда последний из compulsores вышел из комнаты, Марцелл обнаружил, что руки его трясутся, а сердце бьется быстрее обычного. Никогда в жизни ему еще не было так стыдно.

Петра-сапожника мучили смутные опасения, из-за них он не мог сконцентрироваться на работе. Выплюнув гвозди изо рта, он в третий раз проклял утро — засовывая подошву в ботинок, он попал молотком по пальцам. Зажав между зубами мелкие гвозди, в который уже раз попытался сосредоточиться на работе. Не получилось. Страх, охвативший его за многие недели до индикций, сидел в Петре как ком в горле. Сборщики налогов могли явиться в любой момент, а у него не было и половины от нужных им семи solidi, не говоря уже о долге, оставшемся с прошлых индикций.

Большую часть прошедшего года Петр старался на всем экономить, работал до глубокой ночи, при тусклом свете лампы, работал до тех пор, пока его глаза не начинали болеть. В итоге ему удалось скопить достаточно nummi — маленьких медных монеток достоинством в одну семитысячную solidus — для того, чтобы погасить сразу оба долга. Но тут в районе, где жил Петр, появились свирепые светловолосые громилы, франки, а с ними в его дом пришла и беда. Он-то наивно полагал, что помещенные на дно кувшина, спрятанного под глиняным полом в мастерской, небольшие опечатанные мешочки, folles, в каждом из которых он хранил по тысяче nummi, будут в безопасности. Но у налетчиков были свои, эффективные методы дознания: подержав жену сапожника над открытым огнем, они узнали все, что хотели. Ожоги женщина получила поверхностные, но серьезные, и, через неделю после того как франки ушли, умерла от заражения крови на руках у Петра и их двенадцатилетней дочери.

— Отпустите его, — с раздражением приказал вожак compulsores. − — Он говорит правду. Похоже, франки забрали все его имущество. — Неохотно, те все же подчинились, и Петр упал на грязный пол — без трех зубов и со сломанным носом.

Главарь обвел мастерскую наметанным взглядом.

— Возьмите инструменты и изделия, — приказал он. − Может, удастся хоть что-то за них выручить на торгах. И осмотрите дом!

— Смотрите-ка, кого я нашел! Пряталась в уборной, — один из парней не сдержал похотливой улыбки. − Худая, как ощипанная курица, и молоденькая. Но ведь не слишком, — похотливо подмигнул он главному.

Тот лишь пожал плечами и безразлично сказал:

— Что ж, дело твое.

Придя в себя, Петр услышал тихий скрип — он доносился из соседнего с мастерской помещения. Ворвавшись в комнату, он увидел висевшую под потолком дочь; ее изуродованное тело медленно раскачивалось из стороны в сторону…

Убитый горем, Петр похоронил свою дочь на заросшем травой заднем дворе, после чего сделал узелок из своей туники, положил в него кусок черствого хлеба — всё, что оставили ему сборщики налогов, — и зашагал на запад. Поговаривали, что в Арморике народ живет свободно и не платит налогов. Теперь, когда он потерял все, что имел, у него оставался один лишь выбор — зажить новой жизнью вдали от Римской империи.

Неловко держа топор левой рукой, юный Мартин занес его над лежащем на колоде вытянутым большим пальцем руки правой. Во рту у него пересохло, в глазах помутнело. Он слышал, как бешено бьется его пульс. Дважды Мартин отставлял топор в сторону, не находя в себе смелости нанести удар. Вдруг до него донеслись приглушенные голоса bucellarii, личных слуг землевладельца, которых он, как и многие другие галльские богачи, нанял для обеспечения собственной безопасности в смутные времена. Понимая, что действовать нужно немедленно, Мартин сжал зубы и что было силы махнул топором.

…Едва Мартин научился ходить, его припрягли к работе в имении, где, в качестве coloni, трудились его родители. Работа в поле, где легко можно было надорвать спину, никогда ему не нравилась, и при первой же возможности Мартин убегал в росшую рядом с полем чащу. Там он любил изучать диких животных и растения различных видов, рыбачить, а иногда и просто мечтать. Как бы он хотел попасть в монастырь, вроде тех, какие, по слухам, основал шестьдесят лет назад в далеких Цезародуне и Лимоне его тезка Мартин, который, перед тем как его отдали в легионеры, был обыкновенным крестьянином! Вот тогда-то, говорил себе Мартин, мне и пригодится все то, что я знаю о флоре и фауне. Но когда он попросил землевладельца отпустить его в монастырь, то узнал о недавнем указе императора, запрещавшем подобный уход. Оказывается, он, Мартин, был adscriptus glebae, привязан к земле, и сам распоряжаться своей судьбой не мог.

Был только один способ изменить свою судьбу — армия, альтернатива, которая для тихого мечтателя Мартина по своей привлекательности уступала даже жизни colonus. Как и все жившие в огромных имениях богачи, землевладельцы должны были снабжать армию рекрутами, которых хоть и выбирали произвольно, поставлять были обязаны регулярно. Выбирали обычно тех, кто приносил меньше других пользы, поэтому ничего удивительного в том, что управляющий имением заявил Мартину, что за ним на следующее утро придут вербовщики, не было. Но Мартина эта новость удивила. Удивила и шокировала. Мысль о том, что (с точки зрения землевладельца) он мог оказаться идеальным рекрутом, никогда не приходила ему в голову. Ужас охватил Мартина, когда он понял, что единственное спасение — отрубить себе большой палец руки, желательно правой, и тогда его, вероятно, признают негодным к службе.