Аттила, Бич Божий - Росс Лэйдлоу

Серьезно увечить Бледу Аттила не собирался — он лишь хотел преподать ему урок, наказать за самомнение и наглость, а еще выведать кое-что, о чем брат умалчивал. Баламир рассказал, что после Совета Бледа несколько раз уединялся с некоторыми его членами и вел с ними долгие разговоры. По просьбе Аттилы молодой воин даже подслушал кое-что из этих разговоров, с риском для себя притаившись у юрты Бледы одним поздним вечером. Голоса звучали приглушенно, и разобрать удалось не все, но, похоже, речь шла об условиях, которые следовало навязать Восточной империи в обмен на согласие воздержаться от враждебных действий и возобновить действие мирного договора, за что уже проголосовал Совет. Снести преднамеренное оскорбление, выразившееся в исключении его из обсуждения важнейшего вопроса, Аттила не мог — отсюда и вызов на поединок.

Бледа уставал — удары становились все менее точными, поспешными. В глазах его горели страх, ненависть и что-то еще, что-то непонятное, как будто он готовил какую-то подлость. Какую? Бледа незаметно кивнул, и Аттила вдруг почувствовал, что не может подтянуть хлыст. Оглянувшись, он увидел, что напарник Бледы схватил ремень и быстрым движением обмотал его вокруг пояса. Баламир попытался было вмешаться, но получил удар в висок и рухнул на землю. В следующий момент щеку и нос обожгла резкая боль. Аттила обернулся — опасливое выражение на лице брата сменилось довольной ухмылкой. Бледа уже готовился ко второму удару; первый, придись он чуть выше, оставил бы его без глаз.

Спасение было в быстроте, и Аттила действовал молниеносно. Конь, наученный верно истолковывать малейшее движение всадника и выполнять любой приказ, почувствовал, как колени хозяина сжали его бока и проворно подался назад. Напарник Бледы не успел опомниться, как Аттила врезал ему в лицо кнутовищем.

Здоровяк взвыл от боли, отшатнулся, выпустив ремень, и схватился обеими руками за раздробленную челюсть. Все произошло так быстро, что когда Аттила оглянулся, брат еще не успел даже изготовиться для удара. Ужас мелькнул в глазах Бледы. Он торопливо выбросил руку, но Аттила, не обращая внимания на боль, схватил ремень и резко дернул к себе. Кнутовище выскользнуло из ослабевших пальцев. Аттила бросил хлыст поднявшемуся с земли Баламиру и дрожащим от ярости голосом крикнул:

— Что ж, братец, теперь смотри. Смотри и запоминай, как поступает Аттила с предателями. — Он тронул коня, и охота началась.

После каждого удара обезоруженный Бледа взвизгивал и молил о пощаде, тщетно пытаясь извернуться, укрыться от злобно щелкающего кнута. Кожаный ремень рвал в клочья одежду и кожу, рассекал до костей плоть, делая из Бледы окровавленное чучело. В конце концов он покачнулся, замер, пытаясь устоять, но потом с воплем вскинул руки и свалился мешком на землю.

— Обманешь еще раз, братец, — предупредил, подъезжая ближе, Аттила, — клянусь, я тебя убью. А теперь рассказывай, какие условия ты со своими дружками решил предъявить Константинополю.

Сцена, выбранная для подписания договора с Восточной империей — возле городка Марг, что в провинции Верхняя Мезия, — как нельзя лучше соответствовала величию момента: поросшая травой равнина в окружении гор, облаченных в наряды из дубовых, каштановых и буковых рощ. Аттила и Бледа, окруженные свитой из вооруженных воинов и наиболее уважаемых членов гуннского Совета, стояли напротив прибывшей из Константинополя римской делегации. Последняя, рассчитывая смягчить воинственных гуннов и выторговать более приемлемые условия, проделала весь путь из Марга к месту встречи пешком. В делегацию входили два посла — Плинт, полководец варварского происхождении, дослужившийся, однако, до консульского звания, и quaestor Эпиген, умудренный опытом государственный деятель, — а также несколько писцов и служивых разного звания, с полдесятка юношей из знатных германских семей, бежавших под защиту римлян, когда гунны захватили их земли. Эти держались настороженно и с опаской.

Эпиген, высокий, представительный, в одеждах, соответствующих его званию, заговорил первым.

— Добро пожаловать, ваши величества, — с легкой улыбкой обратился он к Аттиле и Бледе. — Мой господин, Феодосий Второй, Император Восточной Римской империи, Четырнадцатикратный Консул, Каллиграф, приветствует вас и желает доброго здоровья. Он также выражает надежду, что существовавшие прежде хорошие отношения между двумя нашими народами могут быть восстановлены, а недоразумения, возникшие вследствие ваших германских завоеваний, отойдут в прошлое и будут преданы забвению.

Бледа открыл было рот, чтобы ответить, но Аттила остановил его взглядом и взял слово сам:

— Недоразумение, римлянин, дорого обойдется твоему хозяину. А предать его забвению мы сможем только после того, как получим от вашего правительства справедливое возмещение за союз с нашими мятежными германскими подданными и предоставление убежища и защиты тем из них, кто бежал.

— Справедливо, — согласился Эпиген. — Император готов выплатить разумную компенсацию за все причиненные вам неудобства. Мы желали бы узнать ваши условия.

— Первое: мы хотим, чтобы наши люди получили право свободно торговать на вашей стороне Данубия, — заявил Аттила. — Второе: восемь золотых за каждого бежавшего от нас пленного римлянина. Третье: ваш император объявляет недействительными все договоры, заключенные с врагами гуннов. Четвертое: ваше правительство выплачивает годовую дань в семьсот фунтов золота. Пятое: все находящиеся под вашей защитой беженцы подлежат возвращению.

Вздох изумления пронесся по рядам гуннов, римляне же встретили его мрачным молчанием.

— Семьсот фунтов, это же вдвое больше того, что решил Совет! — запротестовал Бледа. — Они не заплатят — не смогут! У них просто нет столько золота. И выплаты за беженцев, их возвращение — что это нам дает? Мы и без них обойдемся. Как они отыщут всех беглецов? Глупо, брат. Мы ничего не получим.

Аттила и сам опасался, что столь суровые требования могут лишь оттолкнуть римлян, но поддержать свою репутацию, пострадавшую в результате происков Бледы, он мог только одним способом: выдвинув еще более жесткие требования. В денежном смысле они намного превосходили те, что собирались предложить Бледа и члены Совета. К тому же своим заявлением Аттила показывал, что способен действовать независимо от брата и его слово имеет больший вес.

— Это невыносимо! — бросил в сердцах полководец Плинт, опуская руку на рукоять меча. — Чтобы какие-то неумытые дикари диктовали такие условия римлянам — это оскорбление для империи.

— Прошу извинить, господа, — поспешно вмешался Эпиген. — Полководец — человек военный, а не придворный, чем и объясняются его манеры. — Он помолчал и продолжил затем уже с почти просительной ноткой в голосе. — Хотя грубость отчасти оправданна — ваши условия и впрямь тяжелы. Я бы сказал, слишком тяжелы.

— Манеры не важны. — Аттила пожал плечами. — Считаете условия тяжелыми? Может быть, хотите видеть, как горят ваши города? Как ваших людей убивают и уводят в рабство?

— Вы вынуждаете нас пройти между Сциллой и Харибдой! — с горечью воскликнул quaestor и, овладев собой, сбавил тон: — Позвольте нам вернуться в Константинополь и передать ваши требования императору. Боюсь, моей власти недостаточно, дабы соглашаться на такие требования.

Именно такой ответ Аттила и предвидел. Что же делать? Если согласиться и позволить римлянам вернуться в Константинополь, не подписав договор, переговоры растянутся до бесконечности, потому что Феодосий, считающий себя мастером политических игр, будет по мере сил мешкать, откладывать, тянуть. Средства у Восточной империи есть; выплата дани, конечно, отразится на ее финансовом положении, но отнюдь не опустошит казначейские сундуки. В интересах самого Аттилы — для поддержания авторитета среди гуннов и осуществления Великого Замысла — убедить римских посланников подписать договор без отсрочек. То есть сейчас. И, значит, он должен преподать им урок, после которого у них не останется сомнений в его решительности, твердости и способности достигать своих целей любой ценой. К этому он тоже был готов.

— Если вам так трудно расстаться с золотом, — сказал он, не скрывая презрения, — то, может быть, для начала передадите беглецов?

— Предать тех, кого мы поклялись защищать? Никогда! — крикнул Плинт. — Это было бы надругательством над римской честью. Мы никогда…

— Успокойтесь, друг мой. — Эпиген положил руку на плечо полководца. — Как ни горько это признать, иного выхода у нас нет. — Он повернулся к Аттиле. — Берите их — они ваши.

По знаку вождя гуннские воины окружили молодых германцев.

— Что дальше, господин? — спросил командир отряда.

— Распните их, — не дрогнув, ответил Аттила.