11 сентября - Алексей Варламов

- Там женщины священники.

- Тогда это для тебя, - молвила баба Люба, и у Елены Викторовны даже не нашлось сил с ней спорить.

А шведы, видимо, действительно чувствовали себя виноватыми, они продолжали спрашивать, чем могли бы помочь, и, видя их нелицемерное усердие, ученая женщина попросила устроить на работу ее дочь. Через неделю Варю взяли работать в фармацевтическую фирму, которая открыла в Москве свое представительство.

Сначала она была секретарем, обучалась общению с компьютером и факсом, уставала так, что едва доносила ноги до дома: западный ритм казался ей издевательством над здравым смыслом; но постепенно освоилась, и работать стало легче. К тому же за деньги, что она получала, можно было всякое вытерпеть.

А Машка осталась позади. Машка была похожа на дребезжащий "жигуленок", который катил по колдобинам родной страны. Справедливость восторжествовала, все сестры получили по серьгам. Варя купила себе права, купила "Альфа-Ромео" и оторвалась от плацкартного вагона, так что расстояние вряд ли могло когда-нибудь сократиться. Перед ней наконец открылась жизнь. С помощью денег, потому что другого ключа к этой двери не существовало.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ИМПЕРИЯ

Глава первая

Гентские старики

Год спустя после ареста в сельве Анхель Ленин Сепульведа со стопроцентными документами на имя швейцарского дантиста Мартина Штауффахера отправился через Сантьяго в Брюссель. Он покидал теперь не только свою страну, но и весь отполыхавший континент с горьким чувством изгнанника и пораженца, но несломленный. Люди, которые заказали его освобождение, обещали ему новую деятельность, но повели себя освободители странно. Его должны были встретить в аэропорту, однако брюссельский "Скипол" был пуст. Несколько дней Анхель прожил в гостинице "Ван-Бель" рядом с марокканским кварталом и с утра приезжал в аэропорт, надеясь, что встречавшие перепутали дату. Но никто его не искал. Аэропорт жил своей жизнью, люди перемещались по миру, улетали и прилетали, по одним коридорам проходили беспечные, счастливые от рождения европейцы, по другим граждане более низкого сорта - турки, арабы, африканцы, русские, китайцы, среди которых, оскорбленные, томились в шортах американцы и за это унижение отыгрывались у себя на родине.

Анхель поднимался в кафе, которое выходило на взлетно-посадочную полосу, глядел, как садятся и отрываются от земли тяжелые "боинги", "конкорды", "илы" - весь мир был представлен здесь. А между тем деньги кончались, и знаменитый революционер впервые попал в положение заурядного эмигранта. Он привык к хорошей еде, дорогим гостиницам и автомобилям, но ночевать приходилось в католическом приюте, есть искусственный суп в благотворительной столовой. От нечего делать он бродил по хаотичному зеленому Брюсселю, смешивался с толпами туристов на засаженной цветами площади перед ратушей, глазел на писающего мальчика, пялился на женщин, сидевших за столиками в открытых кафе, и не мог отделаться от ощущения, что за ним постоянно следят.

Три недели спустя он уехал во фламандскую часть страны. Гент оказался маленьким, сухим, красивым и совершенно лишенным зелени городом. Вокруг лежала прибрежная равнина, несколько каналов, скучный пейзаж и ни одного холма на горизонте. Анхель изнывал. Однажды, бродя по надоевшему ему городу со старыми церквами, увидел вывеску на испанском языке: "Casa Chile"*.

Невысокая, похожая на мышь женщина с маленькими круглыми глазками и плоской грудью открыла ему дверь, провела внутрь обычного фламандского дома и велела обождать. На стене висели знакомые пейзажи: Пуэрто-Монт, Вальдивия, заснеженные вулканы, дом Неруды в Исла-Негра, холм Санта-Люсия, Атакама, Вальпараисо с его домами, разбросанными по склонам гор, южная сельва, берег Тихого океана, цветы копиуэ и Огненная Земля - он смотрел на все со странным чувством нежности и обиды. А потом увидел большой портрет. Человека, на нем изображенного, Анхель Ленин узнал тотчас же и вздрогнул. Ему была неприятна эта встреча. Человек смотрел без укора, скорее сочувственно и слегка насмешливо, и это насмешливое сочувствие пробуждало в душе Анхеля тревогу. Он не мог понять, за что может жалеть и от чего предостерегает его немой собеседник.

- Мой сын.

Анхель обернулся и увидел высокого прямого старика с впалыми щеками и тонкими губами, который мог бы и не говорить этих слов: сходство двух Супов было разительным.

- В этом доме раньше останавливались чилийские эмигранты, - пояснил старик с достоинством. - А теперь - все несправедливо изгнанные с родины.

- Значит, это для меня, - произнес Анхель Ленин задумчиво. - Я последний чилийский эмигрант.

- У вас есть подтверждающие это документы?

- Я подпольщик, и документы у меня поддельные. Но я могу рассказать про каждую из этих фотографий.

- И про эту тоже? - указал на Питера старик.

- Про эту нет.

- По моим правилам вы можете бесплатно жить в течение трех месяцев, пока не найдете работу, и помогать на строительстве храма.

- А если и через три месяца не найду?

- Обыкновенно этого не происходит. Но в исключительных случаях мы можем продлить срок пребывания гостей. Синна покажет вам комнату.

Раздались шаркающие осторожные шаги. Еще один человек вошел в залу. Лицо его закрывали черные очки, он сильно изменился за прошедшие годы, но Анхель Ленин узнал его моментально и вздрогнул: этот старик мог его опознать и подтвердить его чилийское происхождение. Он мог назвать точное место его рождения, рассказать про его родителей и о том, как учился маленький Анхель в школе. О том, как он поступил в университет, о его первой женщине, он мог бы процитировать стихи, которые сочинял Анхель Ленин в молодости и получил твердый совет не искать поэтической славы, ибо место поэта в Чили занято. Он мог бы рассказать и о его дальнейших житейских путях и подвигах, этого старика надо было давно убрать, но что-то мешало Анхелю Ленину это сделать. Наверное, то же самое, что заставляло читать по утрам "Отче наш", креститься перед каждой операцией и, проваливаясь в сон, благодарить Бога за еще один прожитый день. Всем, чего он достиг, обязан был Анхель Ленин чужестранному человеку, который теперь стал, по счастью, совершенно слеп и не представлял угрозы.

Чилиец поселился в небольшой комнате на верхнем этаже, где висело над кроватью распятье, лежала на столе Библия. Все жильцы в определенное время спускались к завтраку, обеду и ужину. Вместе с ними он молился перед едой и после еды, вел неторопливые беседы о Мартине Бубере. Рядом с домом строили церковь, о которой говорил хозяин приюта. Работа шла не слишком скоро, видимо, у строителей было немного денег, но так же медленно, как наполняется по капле сосуд с водой, выкладывали стены. Старик часто туда ходил и помогал рабочим. Анхель тоже вынужденно участвовал в постройке храма, размышляя о превратностях судьбы профессионального революционера, томился от скуки эмигрантской жизни и со смешанным чувством наблюдал за европейским существованием. Раз в месяц он получал небольшое пособие и тратил эти деньги на поездки по окрестным городам. Он ходил по турецким и марокканским кварталам Брюсселя, Антверпена, Кельна, Лондона, Парижа и Амстердама, он видел множество черных лиц и понимал, что очень скоро эти люди, которые пока что вели себя благопристойно и тихо, поднимут бунт. Будущее все равно за смуглой расой, за Югом, тем безбрежным, неизбранным, отринутым меньшинством миром, который Анхель Ленин в себе нес. Однажды начнется война. собственно, она давно уже шла. Богатых и сытых все равно заставят поделиться, и напрасно они думают, что дележка совершится в цивилизованных формах. Ограбленному большинству нечего будет терять, и двое стариков, которые привечали чилийских эмигрантов, подобно тому, как в другом доме другие старики привечали арабских, марокканских, алжирских, вьетнамских, китайских, индонезийских, чеченских, курдских, палестинских - неужели они не понимали, что роют Европе могилу? А ведь один из них точно был когда-то очень умен.

Однажды они остались в зале вдвоем со слепым. Анхель сидел у догорающего камина за бутылкой траппистского пива, старик дремал, а потом, не отворачивая лица от огня, сказал:

- Ночь будет холодная. Подбрось поленьев, сынок.

- Вы меня узнали! - Анхель вздрогнул и почувствовал, что в его голосе помимо воли проскользнуло что-то похожее на робость.

- В самый первый день.

- Значит, вы только делаете вид, что незрячи?

- По попущению Господнему я не вижу семь лет, - произнес Гекеманс с кротким достоинством избранного. - Да и глазами я бы не узнал тебя, ведь ты изменил внешность. С тобой поработал очень хороший хирург. Юхан описывает мне всех постояльцев, - предупредил он вырвавшийся у Анхеля жест возмущения. - Слава Богу, его рассказов никто не слышит. К старости он сделался страшным шовинистом. Только к неграм по старой памяти бывает снисходителен. Иногда мы с ним спорим так, что чуть-чуть не ссоримся. Если бы не яблоки, которые мы когда-то вместе крали в саду у иезуитов, давно бы разбежались. Меня поймали, а его нет. Я иногда думаю, из каких глупостей складываются человеческие судьбы. Он возмущается, что в Бельгии не стало прохода от иностранцев, и хочет, чтобы Фландрия отделилась от Валлонии и здесь жили только фламандцы. Я все пытаюсь ему объяснить: ну вот хорошо, ты живешь тихо, покойно, у тебя есть этот дом, достаточно денег, которые ты заработал честным ремеслом. И так живут многие. Но что пять миллиардов людей на других континентах однажды сомнут этот мирок, соберут силы и ударят по нему - об этом он думать не хочет. А?