Сочинения - Семен Луцкий

О городах я говорить не стану[204]. Города как города, со всеми их достоинствами и недостатками, с магазинами и кофейнями. Истинное сердце Израиля не в них, а в киббуцах. Конечно, Тель-Авив — чудо энергии и темпа строительства, но меня он оставил холодным и только утомил. Хайфа уже интереснее и красивее. А в Хайфском порту меня пронзил вид героического Экзодуса, с которым так связана судьба моих детей…[205] Иное дело — Иерусалим. Я не мог покинуть Израиль, не увидев его. Я поехал знаменитой головоломной «дорогой Бирмании» и издали видел арабскую позицию Латрун[206]. Иерусалим потрясающ. Не новая часть его, а старая, та, в которой священные места трех религий. Видеть его в розовом свете вечерней зари, это, может быть, понять все величие и всю трагедию человечества. Рассказать об этом невозможно, но в памяти моей он останется навсегда…

…И вот, я опять во Франции. Сидя в поезде, я смотрел на чудесные пейзажи и думал о том, что Франция — это красавица, начинающая стареть и этой старости боящаяся. И у меня перед глазами встал Израиль в образе молоденькой девушки, еще подростка. Она еще в неблагодарном возрасте. У нее худые и длинные руки, которые она не знает, куда девать. За спиной у нее черными змейками бьются тяжелые косы, и все лицо ее покрыто золотыми веснушками. Ее движения порывисты, и она всегда готова без причины смеяться, или плакать, или просто краснеть. Но стоит посмотреть в ее глаза — молодые и наивные, и такие все же древние, стоит поймать луч необыкновенного света, идущий из них, чтобы понять — недалеко время, когда подросток этот обратится в библейскую красавицу Суламифь, и придет к ней тогда жених и скажет:

«Как ты прекрасна, любимая, как ты прекрасна…»[207]

Париж, ноябрь 1948

Exodus 1947. Из воспоминаний[208]

То, что я сейчас пишу, не является ни в коей степени «романом». Роман на тему Exodus был написан несколько лет тому назад Ирвином Шоу и прошел как бестселлер. Но это был только роман, т. е. вымысел, ничего общего, кроме названия, не имевший с действительностью. Действительная история Exodus была описана в книге Жака Дерожи «La loi du retour»[209]. Из этой книги можно было узнать, как развивалась и как закончилась история Exodus1947 [210]. Эту книгу я читал с волнением, и для меня стало ясно то, чего ни я, ни моя дочь не знали.

Для меня живы воспоминания об участии моей дочери в этом деле и о моем невольном участии «со стороны». Поэтому мне придется говорить не только о моей дочери, но и о себе, хотя это и неловко — но из песни слова не выкинешь…

Хочу раньше всего напомнить главные пункты этой «эпопею). После того, как немецкие «лагеря уничтожения» были открыты, десятки тысяч несчастных узников, которые чудом уцелели (повторяю — десятки тысяч полуживых скелетов), стали мечтать о том, как попасть в Палестину, бывшую тогда под английским мандатом: одни — потому что им некуда было деться, другие — по идейным соображениям. Декларация Бальфура о создании для евреев национального очага была воспринята как обещание рая…[211] Но англичане, не желая ссориться с арабами, впускали в Палестину по незначительным квотам. Тогда Еврейское Агентство занялось устройством нелегальных переездов в меру своих сил… Маленькие пароходики, груженные сотнями несчастных людей, отплывали из портов Франции, Италии, Греции под флагом каких-нибудь южно-американских республик и плыли по Средиземному морю, стараясь укрыться от английских военных судов, чтобы высадить свой человеческий груз на берегах обетованной земли. Это удавалось немногим и кончалось часто трагически: одни тонули, других английские суда вылавливали и потом отправляли людей на Кипр в английские лагеря.

Дочь моя Адинька, художница и студентка Сорбонны, ставшая убежденной сионисткой, вступила в скаутскую группу «Эклерёр израелит» и в некий памятный для меня день заявила: «Знаешь, так не может продолжаться. Я не могу, не имею права учиться и думать о себе, когда на свете происходит такая несправедливость. Я решила бросить университет и уехать в Палестину». «Я понимаю тебя, — сказал я. — Но как ты туда доберешься? Ведь англичане не пустят». «Я сделаю так, как другие, т. е. попытаюсь поехать нелегально». «Зачем же нелегально, — ответил я. — Ведь у нас в Палестине есть тетя, у которой большие связи. Она достанет тебе визу у англичан»[212]. И тут дочь моя пристыдила меня. «Как ты можешь так говорить? Ты хочешь, чтобы я поехала туда на комфортабельном пароходе, с визой в кармане, в то время как столько несчастных теснятся на утлых пароходиках в ужасных гигиенических условиях и… попадают на Кипр или тонут… Нет, мы, молодые, мы должны им помочь»… Я замолчал она была права…

Через несколько недель она уехала с группой молодых евреев в деревню Лярош, на юге Франции, где устроена была примерная ферма. Там молодые должны были учиться земледелию и ивриту и привыкать друг к другу, чтобы потом устроить в Палестине свой новый киббуц. В Лярош она скоро стала невестой одного очаровательного молодого сиониста и там была отпразднована их свадьба[213]. Моя мать, сестра и я были на ней, и трудно забыть тот совершенно особенный «климат», царивший в этом обществе молодых, убежденных и горячих. Даже крестьяне соседней деревни участвовали в этом празднике, разукрасив телеги и коров венками и цветами, и «пели» еврейские песни и танцевали. Кстати, многие из них с уважением относились к этой группе. Иногда спрашивали: «Что вы здесь делаете? Ведь вы — студенты. Нужно ли вам заниматься нашим тяжелым трудом?» И когда они слышали в ответ, что эта молодежь хочет стать полезной для будущего еврейского государства в Палестине, они только удивлялись: «Разве это возможно?» Их удивляла также чистота нравов этой горячей молодежи… Должен сказать, что пример этой группы заразил и католические круги, и на юге Франции было устроено несколько таких деревень-ферм для французской молодежи.

На другой день после свадьбы моей дочери в эту коммуну приехал некий «таинственный» человек с умными глазами. Он устроил собрание, произнес небольшую речь на иврите и… исчез. Позже я узнал, что это был член Еврейского Агентства и что он предупредил молодежь, что через два дня все должны собираться в путь. Помню, что, когда он ушел, наступила напряженная тишина. Все занялись прощальными письмами к родным, а мы попрощались и уехали в Виттель[214]. Там мы получили от моей дочери коротенькое письмецо, в котором она сообщала, что уезжает с мужем в далекое путешествие — свадебное путешествие, — и просит нас не волноваться, если долго от них не будет писем… Мы, конечно, поняли, в чем дело, и с этого дня жадно ловили газетные новости…