Мария София: тайны и подвиги наследницы Баварского дома - Лоррэн Кальтенбах

падения Второй империи и отмены закона об изгнании Фердинанд, пылкий патриот, вернулся во Францию, страну, которую он почитал с тех пор, как покинул ее в возрасте четырех лет. Он с головой окунулся в новую жизнь в качестве офицера 12-го артиллерийского полка[349]. Не имело значения, если некоторые были удивлены, увидев, как принц Франции служит республике. Он был в долгу перед своей страной, которая терпела невыразимые страдания. К бедствиям, которые принесла война с чужаками, прибавились проблемы гражданской войны. Коммуна была разгромлена[350], французская кровь лилась рекой.

Фердинанд, София и двое их детей проживали на авеню де ла Дам-Бланш в Венсене. Примерно в феврале 1872 года[351] король и королева Неаполя навещают их, поселившись сначала в Гранд-отеле возле Оперы под псевдонимом герцога и герцогини де Бустра, затем в Доминичи, на улице де Кастильоне. Вскоре Франциск и Мария София решают поселиться поблизости от родителей. Они переезжают в Сен-Манде на виллу Нев, которую они арендовали у господина Пани, бывшего продавца реклам в газеты на улице Лафайет. Этот коттедж, расположенный на авеню Домениль, 19, на высоте улицы Эрбийон, в этой части, идущей вдоль леса, окружали элегантные строения и изящные ограды, позволяющие увидеть округлые ступени. Здесь, в двухстах метрах от укреплений, не было ни назойливых торговцев, ни фабрик, ни заводов, только лишь длинные и широкие песчаные дорожки и сады со всех сторон. Абсолютное спокойствие леса в нескольких минутах ходьбы от большого города сделало это место пристанищем для людей, которые избегали шума или внимания, так как слишком сильно пострадали от одного или другого.

Это был одноэтажный каменный дом, украшенный наверху небольшим бельведером, буржуазное жилище, скорее милое и уютное, чем роскошное[352], с маленьким английским садом, миниатюрным прудом и искусственными камнями. Позади, со стороны улицы Эрбийон, были конюшня и сараи, в которых находились четыре лошади, карета для путешествий и городской экипаж. Дом был красиво оформлен: с красно-золотой гостиной, бильярдной, столовой, украшенной охотничьими картинами, а наверху, в дополнение к спальням, была библиотека, отделанная черным деревом. Там Франциску было чем заняться. Пятилетняя аренда была предоставлена на очень выгодных условиях, от которых арендодатель также выиграл, а именно: 18 000 франков в год в течение первых трех лет, затем 20 000 франков в течение оставшихся двух лет[353].

Под этой крышей собрались также несколько верных придворных: граф де Латур-ан-Вуавр[354], первый оруженосец и личный секретарь короля, баронесса де Менси, одна из фрейлин королевы, и мисс Машен, ее компаньонка. Конечно, была еще Мариетта, игривая горничная, которая пела, как зяблик, с вечера до утра; а также конюх де Безия[355], карлик монарха, человечек с лицом желтым и морщинистым, как у черепахи, и с пронзительным озорным взглядом Вольтера.

Во Франции они также встретили своих друзей Жюли и Адольфа де Ротшильдов и часть родственников: принцев Орлеанских, графов Акуила и Трапани, принцессу Салерно, королеву Кристину[356], инфантов Испании. В нашей стране никогда не было столько королевских высочеств-арендаторов, как во времена Республики[357]. А еще был их дорогой Атанас де Шаретт, который сменил поля битв на роскошную квартиру на авеню Монтень[358]. После окончания войны он оправлялся от ран; пуля прошила навылет его бедро во время боя при Луаньи. Адольф Тьер предложил ему, как и Гарибальди[359], звание генерал-майора французской армии; имена кондотьеров и папских солдат были опубликованы рядом в министерском постановлении[360]. Но прославленный зуав предпочел остаться в распоряжении папы и графа Шамбора, претендента на престол Франции, который благородно предпочел изгнание и горечь короне, восстановленной ценой сделки с духом революции[361].

После седанского разгрома, патриотической травмы от потери Эльзаса-Лотарингии и разрушительных последствий Парижской коммуны герои «старой гвардии» стали одними из столпов союза «Национального обета»[362]. Их работа была посвящена проекту строительства одного из самых красивых даров, которые когда-либо предлагались богу[363]. Возведение базилики Сакре-Кер на Монмартре, известной как Национальный обет[364], должно было стать жестом искупления, знаком ослепительного протеста против кощунственных нападок, совершенных в Риме против прав церкви, но также и залогом возобновления союза Христа с франками. «Gallia poenitens et devota! – Кающаяся и преданная Франция!» – вот что однажды будет выгравировано на главном фасаде этого храма. Для всех католиков, которые объединились в своей любви к богу и Отечеству, эта будущая базилика, высший призыв к божественному милосердию, должна была служить громоотводом, который защитил бы Францию от молний божьего гнева. А до тех пор каждое последнее воскресенье месяца Атанас де Шаретт[365] участвовал в ночной службе Святого Причастия во временной часовне, расположенной на вершине холма.

В Париже было все, что так нравилось Марии Софии. Конечно, это город художников, ученых, поэтов и мечтателей, но для нее это прежде всего был город любви, город Эммануэля. В первый же день она, должно быть, почувствовала, что Париж станет для нее второй родиной. Возможно, есть города более привлекательные красотой своих пейзажей и мягким климатом, но нет ни одного, чье очарование было бы столь сильным. Ни один великий город с его широкими и светлыми улицами, просторными проспектами и дорогами не имеет такого влияния на сердца людей. Ни один не пользуется настолько абсолютным и непреодолимым авторитетом, чтобы диктовать свою моду и привычки всему миру[366]. И наконец, Париж – это город свободы, «место, где лучше всего слышно, как гудит огромный механизм прогресса», как писал Виктор Гюго. Мария София знала, что здесь сможет освободиться от сковывающей ее тьмы, чтобы вести более непринужденную и простую жизнь. Что она не будет чувствовать здесь непрерывной слежки, шпионажа, подозрительных и недобрых взглядов за спиной.

Если она последовала за своей сестрой к востоку от столицы, то, безусловно, ради близлежащих лесов, цветущей сельской местности, шелеста листвы и пения птиц, которые очаровывают пешехода или всадника[367]. Вместе с тем могла быть и другая причина. Это место тогда являлось центром военного дела. Пороховая мастерская, Форт-Неф, казармы, редуты Гравелла и Фазаньи и огромные пустые пространства сделали его оплотом артиллеристов; таких артиллеристов, как герцог Алансон, его зять, а также Берто, защитник Дэзи.

Эмиль далеко не всегда жил на улице Матюрен. Во время франко-прусской войны он принадлежал к особому составу артиллерии. А в Сен-Манде и Венсене – его «убежища». Вскоре он был назначен в Ла-Рошель, затем директором военной школы в Дуэ, а потом начальником мастерских по производству оружия в Нормандии. Факт остается фактом: когда Мария София прибыла в Париж, его по-прежнему приписывали к конноартиллерийским полкам, и до его выхода на пенсию восточный Париж останется местом его забот и связей. Между