Камуфлет - Антон Чижъ

— Петр проявил к вам интерес? — уточнил Ванзаров.

Антонина нерешительно глянула на дядю, Николай Карлович кивнул одобрительно, и она призналась:

— Поначалу я думала, что Петя заинтересовался мной… Но вскоре поняла, что его интересует брат…

— Чем ответил Антон Ильич?

Передовая девушка в смущении тронула переносицу очков:

— Он твердо заявил, что не разделяет идей однополой любви. Антон стал избегать Петра и очень редко приезжал на дачу, все сидел в городе.

— Когда Ленского видели в последний раз?

— Кажется в среду… да, точно, в среду. Заехал попрощаться, сказал, что съезжает с дачи. Обещал бывать у нас осенью.

— Как узнали, что Ленский — племянник князя?

Старший Берс взвалил вину на себя: Павел Александрович как-то проговорился, а уж он донес племянникам. Объяснение было принято.

— Вы знали, что у Петра роман с моей женой? — спросил Ванзаров.

Николай Карлович подавился настойкой, огурчик застыл в воздухе, и коллежский асессор даже возмутился:

— Поймите, это невозможно!

— Она сама призналась, — спокойно уточнил Родион Георгиевич. — Так знали?

— Да… — печально согласилась девушка. — Петр как-то сказал, что ему надо упражняться, чтоб не забыть общения с женщинами… Если б я знала, что Софья Петровна ваша жена… А то вас мы и не видели… Если бы не «Божественный яд», то я бы никогда… Живешь и не знаешь, что дачный сосед — великий сыщик…

Родион Георгиевич потрудился выудить из пиджака измятый снимок и предъявил девушке.

Антонина без всяких сомнений опознала дачного знакомого.

Вся эта история не укладывалась в логику. Берсы в один голос подтвердили, что Ленский жил совершенно свободно, уезжал и приезжал когда хотел, никаких сопровождающих с ним не было. Более того, никаких знакомых он не привозил, и даже князь показался с ним всего лишь раз. Но как-то так получалось, что к себе в гости он не пригласил ни разу.

— Ленский не рассказывал, что его держали в клинике дуфевнобольных?

Вопрос заставил Берсов глубочайше изумиться, показался им нелепым и даже неуместным. Николай Карлович так и вовсе пролил наливку.

— Почему Антон отказался вступить в «Первую кровь»? — неожиданно спросил Родион Георгиевич.

Антонина промолчала, а Николай Карлович в расстройстве поставил полную рюмочку на поднос и сказал укоризненно:

— Ну, зачем же так! Я же все объяснил!

— Кого могли бы указать, как возможного содала? — коллежский советник не обращал внимания на условности.

Антонина не знала ни одной фамилии. Инициалы «Н.Н.М.», «В.В.П.» и «В.Ф.М.» ей ни о чем не говорили. Про «С.П.В.» пришлось умолчать.

— Когда видели князя последний раз?

— Кажется, когда он привез Петра… — Антонина задумалась, но быстро ожила: — Нет, потом еще раз… А, вспомнила: на прошлой неделе, в четверг.

— Антону тогда предложили стать содалом?

Взрослая барышня вдруг вспыхнула маковым цветом и отскочила разглядывать книжные шкафы. А Николай Карлович от волнения позволил себе четвертую рюмашку.

Невежливый чиновник полиции встал из-за стола, так и не притронувшись к закуске:

— Когда уехал Антон Ильич?

— В четверг же. Я лично посадил его на парижский поезд на Николаевском вокзале, — заверил старший Берс и поспешно добавил. — В восьмом часу вечера, а после поехал на дачу.

— Что делал после? Скажем, около часу ночи?

— Поужинали, чаю напились с Антонишей, на веранде посидели, да и спать отправились… Опять с меня алиби требуется? Да за что же такая немилость, в самом деле! — Николай Карлович обижено шмыгнул носом.

— Благодарю за угофение, нам пора.

— Берете меня на расследование? — с надеждой обернулась Антонина.

— Вас — нет. А вот Николай Карлович поедет со мной. Не возражаете?

Коллежский асессор горячо выразил готовность следовать куда угодно. Хоть в преисподнюю.

Августа 8 дня, около трех, +23 °C

Императорская медико-хирургическая академии на Загородном проспекте

Говорят, по дороге в преисподнюю души навещают морг, чтобы на тела свои посмотреть. Но даже если какая мелкая душонка и решила сунуться в морг академии, то в ужасе упорхнула обратно.

Бесчеловечный запах сигарки разогнал даже санитаров. Сам же Аполлон Григорьевич, в приподнятом настроении, возился с «чуркой». Бережно пристроил левую руку: линия разрыва легла на предплечье как живая. Затем приложил правую. И она сошлась с телом.

Подошла очередь ног. С ними пришлось повозиться. Трупное окоченение вывернуло конечности так, что они никак не хотели возвращаться на место, данное от природы. Но твердые руки криминалиста, скальпель и молоток исправили положение. Ноги прикрепились к коленям.

Последние сомнения отпали: оригинальный «чурка» превратился в тривиальный труп без головы. Однако, работа сделана мастерски. Лебедев невольно залюбовался. А чтобы труды не пропали зря, взял иглу и приметал конечности суровой нитью по живому. То есть по мертвому. Труп стал похож на старую куклу, которой заботливая мамаша наскоро пришила руки-ноги, а голова закатилась под кровать. Что и говорить, зрелище познавательное.

— Экий ты, братец, Франкенштейн! — проговорил Лебедев, пыхнув сигаркой. — Оживить бы тебя хоть на минутку, узнать, кто так постарался — и обратно в царство теней… А то ведь создатель твой слишком умен, подлец, так умен, что любого мудреца на простоте проведет, да!

Аполлон Григорьевич пенял только на себя. И никого больше. Как мог опытнейшей криминалист допустить небрежность, прямо скажем — преступную, понять невозможно. Что скрывать: будь Аполлоша порасторопней, второго убийства можно было избежать. Сидел бы сейчас живой и здоровый Меншиков и давал показания как миленький. Главное — теперь предупредить Ванзарова: приготовлен еще одни сюрприз. Камуфлет с эффектами. Только вот вопрос: где и с кем?

Августа 8 дня, пять вечера, +22 °C

Особняк князя Одоленского в Коломенской части С.-Петербурга

Кем бы ни был господин, а вел себя откровенно нагло. Явился как ни в чем не бывало, принялся звонить, потом выразил недовольство громким стуком в дверь, затем и вовсе стал безобразничать: бегать от окна к окну и лупить что есть мочи в рамы. Пришлось филерам пресечь наглеца.

Так ведь еще и скандал устроил! Заявил, что чиновник Департамента полиции, потребовал отчета, почему в доме его друга князя никого нет, его не пускают, а он прибыл с понедельничным визитом. Словом, вел себя вызывающе нахально, как раз, чтобы некому было обращать внимание на плотного мужчину, ловко перелезшего через ограду сада. Он стремительно пересек двор, нагибаясь, подскочил к двери черного хода, что-то покрутил, чем-то хрустнул и скользнул внутрь.

В особняке оказалось холодно не по-летнему. Пустой дом без людей превратился в каменную пещеру, мертвую и промозглую, за одну ночь. Но Родион Георгиевич не ощутил перемены климата, а все внимание отдал тому, чтобы его предательская тень не промелькнула на портьерах, или скрип полов не выдал присутствия в доме.

С улицы доносились отчаянные крики Берса. Ругаться с представителями власти коллежский асессор умел.

Обыск в условиях стесненных делать затруднительно, но выхода не было. Рассчитывать можно на полчаса от силы. А в доме десятка два комнат. Одно выручало: коллежский советник точно знал, что ищет. Тщательному досмотру подверглись платяные шкафы, бельевые корзины, чулан, где хранились старые тряпки, обувная комната со шкафами до потолка и даже кухня. Комнаты прислуги осматривались наравне с покоями князя.

Вскоре стало ясно: никаких следов. Никакого, даже малюсенького намека на пребывание в этом доме Петра, Ленского или Морозова. Юноша на два, а то и на три размера мельче Павла Александровича, определить его вещи нетрудно. Но их не было. Даже в старых обносках слуг не нашлось хотя бы платка или сорочки, которые указывали на дворянского бесфамильца.

Бирюкин не узнал на «живой картине» племянника князя. Это факт. Но если юношу похитили из клиники умалишенных, то лучше всего спрятать его у влиятельного родственника — искать точно не будут. И всегда под присмотром. Стоит изменить прическу, цвет волос да усы наклеить, одеть вызывающе модно — и, пожалуйста, другой человек. Никто не спросит: отчего это у князя живет хорошенький молодой человек? Всем ясно, почему живет.

Что же получается: доктор Звягинцев перепутал? Или юноша соврал? А то и получается: два разных персонажа. Одного приводит под конвоем к лекарю неизвестно кто, а другой свободно разъезжает по дачам. Даже фамилии и отчества разные. В кого-то из них влюбилась Софья Петровна. Но ведь «чурка» один…

Поражение на вкус не горькое, оно пресное, как мука. Родион Георгиевич ощутил во рту печальный аромат. Но отступать некуда, следует искать хоть какие-то зацепки.