Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 2 - Мурасаки Сикибу

– О нет, довольно… Право же, я давно бы ушел, не будь у меня одной думы на сердце.

Цветок мурасаки -Из-за него тоскует-томитсяСердце мое…Готов я в пучину броситься,Не страшась недоброй молвы… (45)

Затем, протянув министру чашу вместе с веткой глицинии, сказал:

– «В твоей прическе та же шпилька…» (213) Улыбнувшись, Гэндзи ответил:

– Пока не решишь –Бросаться иль нет в пучину,В нашем садуПомедли, взор услаждаяКрасотою весенних цветов…

Трудно было противиться его настойчивым просьбам, и принц так и не смог уйти.

Утро принесло с собой новые утехи.

Как раз в тот день Государыня-супруга собиралась приступить к Священным чтениям[13], поэтому многие из гостей так и остались в доме Великого министра. Каждому были предоставлены особые покои, где он мог переодеться в парадное платье. Те же, кому что-либо мешало принять участие в чтениях, разъехались по домам.

К страже Лошади гости собрались в покоях Государыни. Все, начиная с Великого министра, заняли свои места. Сегодня здесь был весь двор. Зрелище величественное, да и могло ли быть иначе, если дело происходило в доме на Шестой линии?

Госпожа Весенних покоев прислала цветы – ее личное подношение Будде. Их доставили восемь славящихся своей миловидностью девочек, которых нарочно ради такого случая нарядили птицами и бабочками. «Птицы» несли цветы вишни в серебряных вазах, а «бабочки» – керрии в золотых. Как будто бы обычные цветы, но гостям показалось, что они никогда еще не видали столь пышных и ярких соцветий.

Едва ладья с девочками, обогнув холмы в южной части пруда, выплыла в сад Государыни, налетел ветерок, и в воздухе закружились лепестки вишни. Нетрудно вообразить, в какой восторг пришли собравшиеся, увидев прелестные фигурки девочек, которые, вдруг возникнув из дымки, появились на фоне ослепительно голубого неба.

Отказавшись от мысли использовать вчерашний навес, решили устроить музыкантов на примыкающей к главным покоям галерее, где нарочно для них поставили раскладные стулья.

Вот, приблизившись к лестнице, девочки отдают цветы. Их принимают разносчики курений и ставят рядом с сосудами для священной воды. А господин Тюдзё из дома Великого министра передает Государыне послание:

«Даже на бабочек,В саду над цветами порхающих,С печалью во взореГлядит из травы цикада,Об осенней поре мечтая…»

Государыня смотрит на это письмо, улыбаясь: «Вот и ответ на горстку багряных листьев…»[14]

А ее прислужницы, вчера побывавшие в весеннем саду и опьяненные красотою цветов, не могут скрыть восхищения:

– В самом деле, нет ничего лучше весны…

Радостным трелям соловьев вторят громкие звуки «Танца птиц»[15], и даже утки на пруду начинают издавать какие-то непонятные звуки. Восторг слушателей достигает предела, когда совершается переход к заключительной части «кю», хотя трудно не испытывать и сожаления.

Затем легко вспархивают бабочки и подлетают в танце[16] к керриям, подступившим волной к низкой изгороди. Придворные соответствующих рангов, начиная с Сукэ из Службы Срединных покоев, передавая от одного к другому, подносят девочкам высочайшее вознаграждение. «Птицы» получают хосонага цвета «вишня», а «бабочки» – цвета «керрия». Судя по всему, эти прекрасные наряды были подготовлены заранее.

Музыкантов сообразно званию каждого оделяют нижними платьями, разнообразнейшими шелками. Господину Тюдзё преподносят женское парадное одеяние и хосонага цвета «глициния»[17].

А вот и ответ госпоже:

«Вчера я готова была плакать навзрыд…

Как желала бы яПоследовать бабочек зову,Но, увы, предо мнойСтоят неприступной преградоюПышно расцветшие керрии…»

Возможно ли, чтобы эти высокопоставленные особы, во всех отношениях превосходившие прочих, не сумели сложить ничего лучшего? Во всяком случае, они явно не оправдали ожиданий министра…

Да, вот что еще: всем прислужницам Государыни, которые посетили вчера Весенние покои, госпожа тоже прислала изысканнейшие дары. Но слишком утомительно описывать все это подробно.

Итак, министр Гэндзи благоденствовал, в доме его то и дело устраивались музыкальные собрания, поводом для которых могло послужить любое, самое незначительное событие. Разумеется, не знали печалей и его домочадцы. Обитательницы женских покоев жили в согласии, время от времени обмениваясь посланиями.

Юная госпожа из Западного флигеля после встречи, имевшей место в день Песенного шествия, стала часто писать к госпоже Весенних покоев. Пока еще трудно было судить о мере ее чувствительности, но явная одаренность в сочетании с приветливым нравом производила весьма неплохое впечатление, она охотно сообщалась с другими дамами, и они отвечали ей приязнью.

От многих получала она любовные письма, но министр не торопился с выбором. Иной раз – уж не потому ли, что чувства, которые она ему внушала, были весьма далеки от родительских, – у него возникала мысль: а не сообщить ли о ней ее настоящему отцу?..

Тюдзё из дома Великого министра довольно часто бывал в Западном флигеле, его допускали к занавесям, и иногда девушка сама отвечала ему. Разумеется, она бы предпочла этого не делать, но все считали их братом и сестрой, да и на благонравность юноши вполне можно было положиться. Сыновья министра Двора, не отставая от Тюдзё ни на шаг, в тоске бродили вокруг, изыскивая средство сообщить юной госпоже о своих нежных чувствах. Она же, питая к ним расположение совершенно иного рода, тайно страдала и мечтала о том, чтобы о ней узнал наконец ее родной отец. Впрочем, она не жаловалась и по-прежнему во всем полагалась на Великого министра, умиляя его почти детской беспомощностью. Ее сходство с матерью было не так уж и велико, и все же чем-то они удивительно походили друг на друга, хотя, несомненно, девушка была гораздо одареннее.

Подошла пора Смены одежд, обновленное убранство покоев радовало взоры чистотой и свежестью, даже небо качалось каким-то особенно ясным. Живя тихой, размеренной жизнью, министр отдавал весь свой досуг развлечениям. Довольный тем, что сбылись его надежды и поток любовных посланий захлестывал Западный флигель, он нередко заходил туда и, читая присланные девушке письма, отбирал те, которые, по его мнению, заслуживали ответа. Однако девушка, с трудом скрывая смущение, не выказывала никакого желания отвечать. Как-то, заметив письма принца Хёбукё, полные несколько, пожалуй, преждевременных жалоб и упреков, Гэндзи удовлетворенно улыбнулся.

– Ни с кем из своих многочисленных братьев я не был так близок в детстве, как с принцем Хёбукё, – сказал он. – У нас не было тайн друг от друга. Только свои увлечения он старательно скрывал от меня. Забавно и трогательно видеть, что и теперь, будучи в столь преклонном возрасте, он не утратил юношеской пылкости чувств. Вам следует ответить ему. Трудно представить себе более достойного собеседника для женщины, хоть в какой-то мере наделенной внутренним благородством. Право, я не знаю человека, способного так тонко чувствовать.

Министр нарочно выделял те достоинства принца, которые могли произвести впечатление на молодую особу, но девушка была слишком смущена.

Удайсё, человек благонравный и степенный, тоже домогался ее любви, лишний раз подтверждая справедливость поговорки: «На горе Любви и Конфуций спотыкается»[18]. Его послание показалось министру по-своему значительным. Читая и сравнивая письма, он обнаружил одно, написанное на синей китайской бумаге, изысканное и сильно надушенное, плотно свернутое в крошечный свиток.

– Почему вы даже не развернули его? – спросил Гэндзи и сам прочел письмо. Оно оказалось довольно изящным.

«Я томлюсь от любви,Но как ты узнаешь об этом?Бурный потокБежит меж камней, вскипая,Но никто не видит его…»

Чрезвычайно изощренный почерк удовлетворял всем требованиям современного стиля.

– А это от кого? – осведомился министр, но никакого определенного ответа не получил. Тогда, призвав Укон, он сказал:

– Прошу вас, отбирайте самые достойные письма и следите, чтобы госпожа на них отвечала. Я не верю в благонравие нынешних любезников, но далеко не всегда ответственность за их поступки ложится только на них. Когда-то я и сам обижался, не получая ответов, обвинял женщин в нечуткости, возмущался их непонятливостью, а ежели не отвечала особа невысокого звания, считал ее поведение неоправданно дерзким. Кроме того, мне хорошо известно, что, когда женщина нарочно, словно желая выказать мужчине пренебрежение, не отвечает даже на самые обычные, ни к чему не обязывающие послания, касающиеся цветка или бабочки, это в большинстве случаев, напротив, распаляет его воображение. Может, конечно, статься, что он быстро забудет ее и ей не в чем будет себя упрекнуть, но все же она подвергает себя большой опасности. Впрочем, сразу же откликаться на письма тоже не следует, ибо это может иметь весьма неприятные последствия. Нехорошо, когда женщина забывает о приличиях и, повинуясь случайной прихоти, спешит показать, сколь тонок ее ум, – это может обернуться для нее несчастьем. Ни принц Хёбукё, ни Удайсё не способны на опрометчивые, недостойные их звания поступки. К тому же вашей госпоже не пристало проявлять нечуткость и непонимание. Что касается мужчин более низкого звания, то, решая, поощрять или нет их искательства, вы должны руководствоваться в первую очередь основательностью их намерений. Принимайте также во внимание их пылкость.