Мир уршада - Виталий Сертаков

Высокий боболама Уйчи впервые поведал после своих снов о колесе жизни, о единстве всех богов, о четырех углах сущего и о существовании Шамбалы на четвертой тверди…

— А где она, четвертая твердь? — спрашивала я у желтых шапок, так я называла монахов в дацане. Я училась царапать стилом глиняные таблички. Другим детям казалось сложным выцарапывать значки сразу на трех языках — на официальном языке наместника Александрии, на языке императора Чи и родном диалекте торгутов. Но дочери Красных волчиц трудным казалось совсем иное. Например, часами сидеть неподвижно в ряду бритых голов, заставляя себя созерцать кончик собственного носа.

— Четвертая твердь везде, — отвечали наставницы. — Она окружает нас так же, как твердь Зеленая улыбка и ненавистный Хибр. Но на четвертую твердь не прорастают Янтарные каналы…

— Зачем тогда о ней говорить?

— Затем, что только в Шамбале нас ожидает блаженство. Но кроме нескольких просветленных лам, никто не сумел еще добраться до четвертой тверди.

После нескольких месяцев у скучных монахов, которые относились ко мне, как к редкой диковине, и сто раз просили сунуть руку в пчелиное гнездо, каждый раз не веря, что меня не укусят, меня забрали в юрту к шаманке. Там во мне проснулся жгучий интерес, потому что морщинистые женщины с отвисшими грудями и сальными волосами умели делать такое, на что не замахивались Красные волчицы. Шаманки танцевали вокруг задохнувшегося на закате младенца, и на рассвете он возвращался к жизни. Я кружилась и тряслась вместе с ними, а потом меня выворачивало наизнанку, как перчатку, во рту скапливалась кровь, но меня хвалили и поили кумысом. Шаманки приманивали духов, и я повторяла слова вслед за ними, и слова эти были понятнее туманных рассуждений о махаяне и ваджраяне…

Поэтому до сих пор в моей речи так много торгутских песен и заклятий, их невозможно перевести на язык Александрии и даже на родной язык раджпура. Иногда духи молчали, а иногда откликались, и тогда старухи просили совета у ушедших. Мне тоже велено было просить помощи, я старательно все исполняла и курила длинную тонкую трубочку. Дважды у меня полностью отшибало память, но я поднималась и шла, ночью, босиком, по тайге, а старухи и девочки крались за мной, пока я не падала и не начинала рыть землю. Тогда все бросались рыть землю рядом со мной и оба раза кое-что находили.

Сначала обнаружили горный источник, засыпанный камнями. Его освободили от земли и камней, и вместо подземного ручья забил ключ. Кто-то мне рассказал, что спустя десять лет на этом месте выстроили маленькую крепость, там началась торговля, и даже поселился сатрап ближайшей Александрии. В другой раз под землей, там, где духи велели мне копать, обнаружилась серая каменная стена, уходящая в глубину, вся пронизанная прозрачными каплями, похожими на слезы. За один такой камень на ювелирном рынке Александрии можно было выручить до тысячи драхм…

Но я не возгордилась, хотя наставницы гордились мной. Я не могла возгордиться, поскольку каждый день, прожитый в седле летучей гусеницы, открывал новые горизонты и новые волшебства. Никто меня не удерживал насильно, но с каждым циклом Смеющейся луны мне все реже вспоминались хижины на сваях, брачные вопли ленивцев и добыча паука-птицелова, которую следовало у него отбирать по утрам…

Мир был чудесен и полон тайн.

Мне довелось принять участие в учебных боях лучших нукеров Орды. Дело происходило в песках Карокорума, юнцам завязывали глаза и заставляли драться затупленными мечами и пиками на слух. Темник Серебряного тумена почтительно бросил шапку к ногам ламы Урлука, когда тот привел меня и еще двоих мальчиков. К тому времени я уже умела пробегать по водяной струе, летящей из бамбукового желоба, правда, недалеко и недолго. Я умела уже прятаться за спиной противника и притворяться пыльным вихрем, заметающим глаза…

Однако, оценив ярость дерущихся нукеров, я предположила, что погибну в первые же мгновения боя и вряд ли подниму тяжелое оружие. Лама шепнул мне пару слов. Он напомнил мне, что лучший боец не нуждается в зрении и могучих мышцах. Я выбрала пику, вышла в центр утрамбованного круга, где дрались уже сорок поколений, и сорок поколений не росла трава. Гибкое древко пики пело мне песню о погибших мечтах и пронзенных насквозь желаниях.

Я пригвоздила к земле двоих, а третий, в бессильной злобе, кинул в меня ножнами и рассек мне бровь. Кажется, его сурово наказали.

Безусловно, я добилась бы гораздо большего, чем умею сейчас. Лама был уверен, что научит меня обороняться вообще без оружия в руках, с закрытыми глазами, как это умеет хитрец Рахмани. Но мне было отпущено слишком мало времени. Никто не мог предвидеть, как печально завершится первый цикл моего постижения пути…

Наступил день, когда лама Урлук показал мне Янтарный канал. Видимо, я ожидала чего-то грандиозного, вроде огнедышащей норы в земле или морского водоворота, потому что желтые шапки засмеялись, наблюдая мою разочарованную физиономию.

— А Мать Красная волчица говорила мне, что в древности женщины умели…

— Твои наставницы — мудрые женщины, — светло улыбнулся лама Урлук. — В древности человек умел многое, поскольку рождался, любил и умирал, как счастливый зверь. Человек проходил Янтарные каналы так же легко, как змея скользит в воде. Затем человек придумал жадность и зависть, придумал гордость и похоть. Чем больше человек изобретал слов, тем плотнее затыкал он этими словами дорогу к блаженству… Ты понимаешь, что я хочу сказать, Дочь волчица?

— Наверное, понимаю, — осторожно ответила я. — Мои Матери говорили, что мне предстоит искать четвертую твердь всю жизнь. Это значит, что я никогда не найду ее?

— Если ты приблизишься к ней хотя бы на шаг, ты уже не зря проживешь отмеренное, — мягко произнес лама.

— Но почему? — горько выдохнула я. — Почему другие будут просто веселиться, прыгать через костры на праздниках Гневливой луны, будут нянчить малюток, а я…

— Потому что ты помечена, — старый Урлук раскрыл пустую ладонь, и, не успела я моргнуть, как на ладони возник крохотный светлячок. Светлячок рос, шевелил лапками, а затем взвился во мраке и приклеился к звездному небу. Я могла поклясться, что крохотное насекомое только что превратилось в недостижимую звезду; несколько песчинок у звезды шевелились лучики-крылышки.

— Несложно родиться с внутренним светом, — сняв желтую шапку, старый Урлук вместе со мной разглядывал сияющий звездами небосклон. — Но кто-то, вспыхнув, гаснет, уткнувшись в холодную лужу. Кто-то взлетает, но не хочет дождаться ясной погоды. Он поджигает сухостой своим жаром и погибает вместе с мертвым лесом. А кому-то доведется освещать путь другим. Это самое трудное, особенно когда другие внизу даже не смотрят на тебя. Они веселятся на праздниках, нянчат малюток и считают, что свет — он всегда свет. Но света не будет, если кто-то не отважится взлететь в ясную погоду, взлететь до самого верха… Ты понимаешь, что я хочу сказать, маленькая волчица?