Голомяное пламя - Дмитрий Новиков

Гриша знал в себе эту ярость. Несколько раз в жизни, когда не удавалось сдержаться, она сильно подводила его – потом было стыдно. Но много раз и выручала, спасала, а то и просто позволяла сделать, как правильно. Ему в такие моменты казалось, что он знает – как правильно. Что-то вело его. Или кто-то. Вот и сейчас со всей болью за прошлое, со всей обидой на настоящее – он понимал, как нужно поступить.

Пить больше не хотелось. Хотелось убивать. Нести в мир справедливость. Лить кровь, чтобы в ужасе происходящего он увидел свою мерзость и восстал, очищенный. Хотелось света.

Нож у него был хороший. Самоделка, сделанная из рессоры, с рукояткой, выточенной из карельской березы. С упором, с желобом – всё как положено, в чем-чем, а в оружии русские мастера знают толк. Сталь была хороша – можно было с размаху ударить лезвием по какому-нибудь железному уголку, и на уголке оставалась глубокая зарубина, на лезвии – ничего. Много раз он любовно точил, полировал бруском с мелким зерном тугую, тяжелую, лоснящуюся поверхность. Потом пробовал на ноготь – ноготь становился маслом.

Гриша редко пользовался им. Опасался – нож по всем параметрам был оружием. Поэтому брал его в леса, на Белое море, где свобода, где нет ограничений, где море – закон, а медведь – прокурор. Чистить рыбу, рубить мелкий подлесок, резать шкерты для сетей – не было инструмента лучше. Так и сейчас – другого не надо. Нож должен решить всё.

Очень просто – зло наказывать. Иначе оно воспроизведется. Государству по разным причинам иногда до этого нет дела. Тогда спокойно и внимательно нужно брать всё в свои руки.

Гриша всё просчитал. Несколько дней ходил возле магазина, узнал порядок, закрытие. Посмотрел, как хорек ставит дверь на сигнализацию. Тот его не узнал. Да и что узнавать, не первый клиент – не последний. И поплатился. Хорьки должны быть очень осторожны.

Зимой на Севере темнеет рано. В восемь часов уже глубокая ночь, лишь фонари да снег размывают слегка черноту. Редкие прохожие закутаны в шубы, все чувства и чаянье – о теплом доме. Все заботы – как быстрее добежать. И сейчас было как всегда. Ровно в восемь закрылся магазин. Через пять минут из служебной двери весело выскочили две продавщицы и разбежались в разные стороны. Еще через десять завозился перед ней хорек. Он открыл дверь и стал ковыряться ключом в замке. В этот момент Гриша и подошел сзади. Резко толкнул его обратно в магазин. Заскочил сам и, прижав хорька к стене, дотронулся до сразу задрожавшей щеки холодным с мороза лезвием. «Тихо, тихо», – приговаривал, а сам нащупал за спиной дверную защелку и закрыл дверь.

– А теперь поговорим, – и вдруг увидел, как из-под хорька поползла по полу предательская лужа.

– Ну что ж ты так сразу, родной? – А самому было уже легче. Непросто решиться, но если решаешься и видишь, что правильно рассчитал, тогда легче. Если человека сильно напугать, то потом можно делать что угодно – он впадает в странный ступор, становится как кукла. Тем более если человек пугливый. Хорек таким и оказался, Гриша видел это раньше по глазам, видел и теперь по замершей позе, по луже, которая начала парить в холодном предбаннике. Он подтолкнул владельца магазина.

– Где тут у тебя закрома?

– Я отдам, деньги отдам, что еще нужно… – зачастил тот скороговоркой, не сводя глаз с обжигающего лезвия. А то и в полутьме было прекрасно – узкое, жалящее, злое.

– А мне не надо денег, родной. – Грише приятно было видеть страх. Всё-таки власть непосредственная, близкая – очень радостна. Прельстительна. Захватывающа. Когда дрожит рядом существо, а ты вдруг чувствуешь себя хозяином его. И оно сделает всё, что прикажешь. Его жизнь, смерть его в твоих руках. Как наваждение смахнул Гриша с себя эти мысли, чувства эти, вдруг резко, из глубины какой-то темной человеческой выскочившие. Не за этим он пришел. Как и не за деньгами чужими. Деньги ведь всегда делятся на свои и чужие. – Веди на склад, где тут он у тебя?

Хорек засуетился, задвигался. Он только сейчас почувствовал свои мокрые штаны и пытался прикрыться руками.

– На склад веди, я сказал! – Человеку нельзя давать очухаться, нужно, чтобы он постоянно и быстро что-то делал. Иначе он начинает думать, а не чувствовать. Это ни к чему.

Обладатель мокрого паха, прихрамывая, побежал вперед. Гриша пошел следом. Нож он постоянно держал на виду, и жалкий взгляд хорька то и дело падал на него. Оружие – сильная вещь.

Наконец длинным темным коридором пришли на большой склад в подвале. Хорек включил свет.

– Как зовут-то тебя, родной? – Гриша позволил себе немного расслабиться, всё шло по-задуманному.

– Вася. – Хорек впервые вдруг подумал, что убивать не будут.

– Вот что, Вася. Ты торгуешь паленой водкой. Где она?

А тот и не стал запираться. Быстро кивнул на помещение. Там в затхлом, еле освещенном пространстве стояли стройные ряды ящиков. Штук пятьсот, по всему.

– Это не мое. Меня заставили, – залепетал хорек, чувствуя уже, куда Гриша клонит.

– А я и не спрашиваю ничего. Мне неинтересно. Давай, начинай.

– Что начинать? – Он пока не понял.

– Выливать начинай. Гальюн где, рядом? Вот и отлично, вперед!

– Но я же… Как же? Я же должен буду.

– А ты и так должен, раз подписался. Всем отравленным должен. Мне должен. Давай начинай, а то приколю! – Нужно была хорька взбодрить, иначе затеет ненужные разговоры и плач.

Плач и так начался. Когда полилось первое палево в унитаз. Запах поднялся – выноси святых, грешные останутся. Вообще вся атмосфера подвала стала нереальной какой-то, неземной. Тусклая лампа освещала зеленые, безнадежного цвета стены. Тени метались по ним, как по полю боя. Клубами, дымными всполохами поднимался запах. От него ело глаза, перехватывало дыхание, щипало в носу. Вася то и дело принимался поскуливать, видя свое разорение:

– Да не я же виноват! Не мой товар! Я лишь торговец!

Поскулив, переходил на угрозы:

– Ты не знаешь, с кем связался. Тут люди серьезные. Душу вынут за свое.

– Свое – когда другим не вредит. А так – ничье. Работай давай.

Гриша сначала сидел да подгонял нерадивого, потом сам помогать принялся. Вдвоем быстрее дело пошло. Но хоть и вместе работали – попугивать хорька не забывал. Расслабишься, потом в рабочее состояние труднее заново вгонять.

– Позвони-ка ты домой, скажи жене – ревизия сегодня у тебя. Есть жена-то?

– Есть жена, и дети есть. А ты нас хлеба лишаешь.

– Давай звони, оголодавший. Сам должен думать был, за что брался.

Так до утра и провозились. Пустые бутылки ставили обратно в ящики, те громоздили у свободной стены. В перерывах, когда работать сил уж не было, Гриша заставил продавца две бумаги написать:

– Значит так, пишешь заяву в ментовку на торговлю паленой водкой. Написал? Молодец. Давай сюда, пусть у меня полежит, чтобы ты не дергался особо. А теперь – расписку, что за товар деньги с меня получил. Это для твоих слонов, если брыкаться вздумаешь. И ордер приходный пиши на деньги. Вот и ладно. Всё ты понял?

– А я? Как же я разберусь со всем?

– Ты думай, родной. До владельца магазина дорос – значит, думать умеешь. Думай дальше. Решай свою проблему. А я свою решил. Да и ты смотри – людей не жалеешь, так всё и для тебя поворачивается.

Остаток ночи пролетел. Не шутка была – количество пойла шкалило разум. Да и от запахов голова как котел гудела. Наконец закончили. Гриша собрался. Вася выглядел усталым, но мысль какая-то бродила в голове. Гриша забрал бумаги, аккуратно спрятал нож.

– Смотри, я поблизости буду, проверю, что ты понял.

И вышел из затхлости на воздух.

Было темно. Редкие люди спешили по делам. Еще не наступило время утренней суеты. И как же радостно было вдыхать свежий воздух! Как же бодрил легкий морозец после тяжелого тепла! Как сладко было смотреть на звездное небо! Даже с восторгом каким-то необычным, крылатым. Наверное, сказывались пары́ алкоголя, всё еще бродившие в голове.

1935, Вологодская область

Я шел по своей земле и не узнавал ее. Везде были русские люди, но чем дальше от Севера – тем непонятнее они мне становились. «Море строит человека», – говорили деды, и я действительно был выстроен им. Красота его и жестокость не оставляли сил на ссоры людские, и не было их. В свободном труде проводили мы дни, в любви – ночи, в желании выжить – шторма, в веселии – праздники. И не хватало ни у кого души на злое. За всю историю Поморья могли вспомнить старики лишь несколько преступных, злых деяний. Один раз оставили работники хозяина карбаса[34] на Груманте и завладели судном. И пойманы были и прокляты. Про то, чтоб мог убить другого человек, – не помышляли мы вовсе. Крепко поп Варламий всех научил. Чтобы украсть – не слышал я ни разу. Все злые русские силы, а их немало в каждом, – уходили на жизнь морскую. Ведь сутками, неделями в морях болтаясь, вернешься, и лишь благодарность Господу вознести мочи у тебя останется. А отдохнешь немного, утихнет море и такое баское станет, что поневоле слеза на глаза набежит. Так и захочется спросить: «Зачем же ты меня вчера крутило-полоскало, светлое? Зачем жилы рвало и душу вдребезги страхом разбивало?» А потом поймешь сам, догадаешься, что вот оно две стороны сущего тебе являет – смертный ужас, врагом насланный, и красоту Божию, жизнь прославляющую. И встанешь, и весело на сердце сделается, ибо в простоте этой истина тебе откроется. Ясен станет мир тебе, и всем людям, здесь живущим, тоже понятен, и не будет вражды между братьями, потому что ни к чему она – бессмысленна, неправильна.