Человек из-за Полярного круга - Леонид Кокоулин

В доме стало невыносимо пусто.

«Может, на озера уехать, в старые шалаши? И в самом деле, поедем-ка, Кешка. Нам с тобой никак нельзя разобщаться».

Кешка пережевывал жвачку, улегшись у его ног, и время от времени тяжело вздыхал.

— Пережить бы нам маленько, Кешка. Дождемся Георгия и опять оклемаемся. Ты, брат Кеха, одно пойми. Жить-то надо, как-то. Поедем, поедем-ка на озерья…

Андриан разыскал в чулане старую сетку, добыл бутылку дегтя. Целый день при закрытых воротах собирал возок, трудно ему было на людях. Укладывал в двуколку свои пожитки. Сказавшись только тетке Марье, по рассвету запряг Кешку и выехал за деревню.

Старая дорога на Голоты едва угадывалась. Заросла пырьем, да и тальник с обочин подступал так, что еле-еле Кешка протаскивал таратайку. Кешка не понимал, куда и зачем вздумалось Андриану тащиться в такую комарную пору, и поэтому ступ его был мелким, неподатливым, осторожным. А Андриану не терпелось скорее отъехать подальше за деревню. Он слезал с тележки и шел впереди. Шел, пока не выбивался из сил, и тогда уж приваливался на тележку.

Ободняло, и нещадно звенел гнус. Кешка сек ногами, мотал головой, хлестал длинным с кисточкой хвостом и дико поводил глазами. Андриан остановился, вынул из мешка бутылку с дегтем, выдернул зубами пробку, подлил в ладонь дегтю и помазал Кешке вокруг глаз, в паху. Кешка, присмирев, прижался к Андриану.

— Ат мы их, кровопийцев, вот мы уж им…

Шалаш стоял на бугре над озером. Андриан чуть его не прошел. Крытый корьем, он сливался цветом с окружающими деревьями и кустарником.

Андриан нагнулся, заглянул внутрь и сразу влип в паутину, обобрал ее, клейкую, ладошкой с лица, прилег на блеклую траву, проросшую сквозь старую подстилку. Сил не было, но он все же встал, распряг и отпустил быка на волю. Поначалу хотел привязать на длинный потяг, но какая дружба на веревочке? Вольному воля. Разобрал возок. Попала в руки литовка, повертел ее, постоял, унял сердце и взмахнул косой. «Куда это я жадничаю, размахнулся». Взял поменьше прокос и протянул сквозь траву литовку. Оголилась белая стернь. По-девчоночьи получается. Передвигал ноги, почти не отрывая от земли, а прошел узенькую строчку до самой воды. Оперся на литовку, перевел дух, поглядывая на воду. Сетешку бы бросить — гляди, и уха будет. А как забросишь: ни лодки, ни плота. Поудить разве? Поудить можно. Крючки есть, леска тоже. Только вот комары без движения загрызут.

Кешка бродил по закрайку озера, откусывал сладкую курчавую водоросль, и над ним колыхалось серо-сизое облачко мошкары.

Андриан поднялся по прокосу от озера к шалашу. Насобирал трухлявых пней. И уже было запалил, как спохватился, достал топор и принялся рубить дерно и скатывать мох в рулон вокруг костра. Сырая земля приятно холодила руки, остужала разгоряченную грудь. Под руку попался червяк. Андриан ухватил его, посвистел, вытянул из земли и спрятал в коробок. Распалил сушняк. Когда огонь окреп, накрыл его дерном. Сине-розовый дым стелился по озеру. Кешка, чмокая сыростью, тут же пришел и сунул морду в дымокур.

— Понимаешь толк, ехе-хе, Кеха, Кеха. Скоро и кедрач поспеет, уже сейчас можно шишки жарить в костре. Такие пахучие любила Аграфена.

Солнце уже скатывалось с вершин лиственниц, мельтешило между ветвей, падало огнисто в воду, и от этого озеро полыхало раскаленной латунью, и только под берегом в острой осоке свинцово остывало.

Андриан принес воды, соорудил таган, подвесил чайник и из мешочка достал баночку с крючками, мушками, грузилами. Тихо. Вокруг шалаша задумчивый вечерний лес. Тяжелые, как дробины, ягоды клонят до самой земли тонкие ветки черемухи, и рясная смородина разрослась у шалаша. Андриан не удержался и поднял ветку. Зеленая ягода подернулась сетчатой плесенью. Андриан нашел за шалашом старое, подточенное муравьями удилище, приделал леску, поводки, крючки. Прихватил ведро и, не дождавшись, пока закипит чайник, спустился к воде.

Берег, словно резиновый, сдавал под ногой и волновал траву. Кешка плелся сзади.

— Шел бы ты хоть червей копать, что ли? А то залезешь в тряску, — отмахнулся от быка Андриан.

Кешка шумно нюхал воду и, когда Андриан взмахнул удочкой, повернул обратно, с ним отколыхнулось сизое облако звенящей мошкары. Поплавок нырнул, и удилище поехало из руки. По воде заходили круги.

— Эх ты, едрена маха, оторвет ведь крючок, — он сделал решительный потяг. Взметнулся над его головой, сверкнул, упал тяжелым шлепком карась в траву. Андриан бросился за рыбиной.

— Вот это лапоть! На, смотри! — крикнул он Кешке. — А ты говорил… — Андриан зачерпнул в ведерко воды и пихнул карася. — Ишь ты, чо выделывает. Высадишь дно, — прикрикнул Андриан и снова взялся за удилище. Скоро в ведре шлепало четыре рыбины.

— Ну вот и уха, и на рожень, — показал он по дороге Кешке улов. — Не пробовал на рожень? Объедение, братуха, куда там трава годится. Жаль, что картошек нет. А вместо лаврушки — смородиновый листок бросим.

Андриан подживил огонек, приставил уху. И все пояснял Кехе, что к чему, как по-рыбацки, не снимая чешуи, готовить уху. Кеха согласно мотал головой, склоняясь к дымокуру.

Солнце садилось за горизонт, и озеро тлело у закрайков. Кустарник легонько ломался на воде. Набежал ветерок, и дымокур проглянул красным глазом. Андриан привалил его дерном. Как только вода вскипела, бросил щепоть соли, зачерпнул, подул на ложку. Еще добавил и тогда опустил рыбу.

— Ну и вот, а ты боялся, — сказал он и оглянулся. Кешка уже управлялся с удочкой.

— Эх ты, мать честная. — Андриан тряхнул из мешочка на ладошку соли и свистнул Кешку. Тот сразу повернул к костру и, пока слизывал с ладони соль, Андриан выручил из его кудряшек крючок.

Отужинали уже в потемках, при костре. Андриан ел рыбу и запивал ухой. Кешка охминал сочный пырей. На озере кричали и неистово шлепали по воде утята. Плескалась рыба. А где-то в релке филин выговаривал: «шуба, шуба».

Андриан прикурил, прикрыл котелок коринкой, снял протезы и полез в шалаш. Улегся на шинель, прикрылся шинелью и тотчас же заснул. Проснулся он с ясной головой. Пристегнул наскоро протезы и вылез из шалаша. Солнце уже расплывчато стояло в мороше. Пахло смородиной, черемухой и пригретой травой.

— Ну и храпанул. — Андриан хотел было свистнуть Кешку, но в зарослях за шалашом затрещали сучья.

— Оц ты, а я тебя потерял, — облегченно вздохнул Андриан и пошел навстречу Кешке. И под развесистой ракитой увидел Кешкино лежбище.

— Вот оно что. Окопался, значит, в блиндаже. Сейчас мы тебе его обстроим под командный пункт.

Андриан сходил за топором, нарубил веток и как следует устроил Кешке жилье.

— Ну вот, теперь у нас по настоящему дому. Живи, не ленись.

Так они и зажили. Андриан косил траву, переворачивал гребь, ставил копны. В полдень, когда было невмоготу жарко, шел в лес собирать дрова. Вечером добывал рыбу. Отыскал в яру и старый ледник, надежно прятал улов от надоедливой мухи. И никак не мог выкроить время сделать коптильню. Теперь Андриан и сам удивился: он свободно косил левой рукой, как раньше правой. А косить Андриан любил. Хоть тогда, хоть теперь. Только коса с посвистом звенела. Вроде земля поет. И разнотравьем пахнет до одури. А Кешка — хвост трубой, то примется траву путать, то копны бодать.

— Женить бы тебя, Кешка, — ишь, чо выделывает.

А у Кешки из-под ног только земля летит…

— Надо, надо женить, — посмеивается Андриан. — Вот вернемся домой и пойдем сватать. Смотри, сколько мы с тобой наперли корма, на всю зиму еды. Вот только бы по хорошей погоде сметать, по-хозяйски убрать.

Кешка, очумев от комаров, прячет голову Андриану под руку и выбивает цигарку.

— Ну, это ты уж зря. Табаку и так на закрутку не более осталось, и то на заячьем помете замешиваю. А от такой смеси горло дерет. Вот ты не куришь, и не надо. Правильно делаешь, Кеха. А вот сколько будет копен, если поставить эту гребь, обкосить и вытаскать из кустов?.. Не знаешь? И я не знаю.

Копны уже устоялись. А когда по небу стали собираться тучи, Андриан спохватился:

— Придется и тебе, братуха, подмогнуть.

Поначалу Кешке не понравилось с веревкой обходить копну и ждать, пока Андриан не заправит веревку под основание копны и свободный конец не привяжет за второй гуж. А как выстоишь, когда комары словно на сковороде поджаривают. Как тут не своротишь копну. Но и Андриан не жадничает, достает бутылку с дегтем. Кешка сразу притихает. Копны они возят и ставят впритык одна к другой по две в ряд и шесть в длину, а остальные подставляют сбоку, и тогда уж хомут с Кешки долой. Дальше Андриан один справляется.

У него уже и вилы трехрожковые приготовлены с коротким и длинным черенком.

Но прежде перекур. Андриану — мох с заячьим пометом. Кешке — щепоть соли на язык.

— Вот с покосом управимся, — обещает Андриан, — наплетем из прутьев корчажек, а в них карася на зиму оставим, пусть спит. А по санному пути возвернемся — и сено нагрузим, и рыбку. Так, Кеха? А может, поохотимся на зайца денек-два, кто нас гонит? А там, гляди, и на глухаря сообразим, можно и лося добыть. Но лося когда еще добудем, а вот утятины отведаем.