Человек из-за Полярного круга - Леонид Кокоулин

— Не видел мово, не приходилось, может, мельком где? Похожего, может?

— Ну что ты, Евдокия, да там нашего брата… И все мы друг на дружку похожи, только разве калибр у одного поболе, у другого помене.

— Мы-то тут с твоей Аграфеной все вместе, как чуть, так и ко мне бежит. Я ей то сны про тебя отгадываю, то на карты брошу. И убежит, ног под собой не чуя. Меняет, хоть фамилию нашу где упоминали?

— Фамилию, говоришь? Фамилию слыхал, Евдокия, а вот, режь на куски — не помню где. То ли в госпитале, или еще где…

Евдокия цепко схватила Андриана за рукав:

— В каком госпитале, в каком?

— Не помню, Евдокия, чего не помню, того не помню.

За стол сели одни бабы, если не считать деда Саломатина да самого гостя. Дымила паром картошка в мундире, на тарелках грузди, как пельмени, огурцы с капустой и прямо с улицы ягода в берестяном чумашке. По такому случаю и бражку отыскали.

Бабы выпили по стаканчику и сразу за песню, попели маленько, еще по стаканчику и — в слезы. Вскоре все разошлись по домам. За столом остались только дед Саломатин с Андрианом. Дед разливал бражку, угощал Андриана, прикладывался сам и вскоре тоже отяжелел и полез на печь.

У Андриана от браги гулко стучало в висках. «Пойду к реке, проветрюсь». Накинул шинель, взял палку и спустился на берег. От мороза лед постреливал, стало ветрено. «Смотри, как переменилась погода, если прижмет ночью, то к утру, поди, и станет».

Андриан сел на ту же колодину и, повернувшись к ветру спиной, закурил. «Какая теперь кузница? Коня еще запрягу, зубами затяну супонь, а дальше что? Нет, одна дорога — на ферму, в сторожа». А ведь он кузнец. Да. И отец был кузнецом. И работу, что батину, что его, никто не хаял.

Сумерки сгустились, но ни одного огонька в деревне не зажглось. Река блестела, как хромовая, скрываясь за поворотом.

Шум на реке начал стихать, или Андриану казалось. В деревне — ни собачьего лая, ни звона пилы. Если бы не скрип калитки, не дымы над избами, все казалось бы неживым.

Кто-то тронул Андриана за шапку. Из обуток торчали голые ноги. Андриан поднял глаза.

— Ты чья будешь?

— Дядя Андриан, а я вас признала, — засмеялась девушка.

— Нюшка! — Андриан привстал, поцеловал девушку в нос. — Смотри, невеста какая!

— А меня за вами тетка Аграфена послала, — застеснялась Нюшка. — Только вот беда — лодку шугой унесло, а сама я успела выпрыгнуть. Что теперь будет? Лодка-то Карасихи. Как же без лодки, дядя Андриан?

— Да ты не переживай, к утру должно угомониться, и лодку найдем.

— А у вас хлеб пекли, мамка с теткой Аграфеной, и бражки логушок стоит, — похвастала Нюша. — Мы как узнали — из Тимофеевки солдат сказывал, что вас на станции видывал, — так всю ночь тетка Аграфена и не прилегла.

— Давай-ка, Нюша, дунем к Саломатиным, перебудем до утра, а утре и побежим.

— Вот только тятя проснется, захочет до ветру, хватится обувки, а я его шептуны надернула, думала, живо, а вот…

— Ну, теперь-то за реку все равно не попадем.

— Не попадем, — согласилась Нюшка, — хоть и станет река, а сразу боязно — провалиться можно.

— Живы будем — не помрем.

— Ну-ка, дай мне, дружище, коня, — весело сказал Андриан, показывая на палку.

Нюшка подала, и они пошли рядышком.

— Может, к тетке Потапихе зайдем, рядом ведь, — предложила Нюшка, — давно ее не проведывала, одна ведь теперь живет.

— Можно и к Потапихе, — сказал Андриан.

— Изба у нее большая, места хватит, — обрадовалась Нюша.

— А Семка ее не в армии? — поинтересовался Андриан, но тут же подумал — не должно, рановато.

— В ФЗУ они с Котькой удрали, — таинственно сообщила Нюшка.

Андриан постучал в дверь.

— Да заходи, не заперто, — донеслось из избы.

Андриан переступил порог.

— Кто там? Должно быть, ты, Андриан?

— Мы с Нюшкой полуношничаем.

— А, невестушка пришла? Проходите, проходите. Керосину нету, а лучина возле печки. Прокараулила, Андриан, Нюшка жениха, моего Семку.

— Ай уж, тетка Пелагея?

Пелагею в деревне все звали Потапихой, по мужу Потапу.

— Ну, да ладно. Ставь, Нюша, самовар. Ревматизма меня скрутила, якорь ее. Обезноживаю к ночи, будь оно неладно. За ночь отхожу. — Потапиха завозилась на печке, но подняться не смогла.

— Ты уж, Андриан, будь за хозяина. В печке — паренка в чугунке, ешьте и мне чаю подадите. Утре поднимусь, сварю заварухи. А сейчас паренок поешьте. Нюша, слазь, деточка, в подполье за молочком, попотчуй Андриана.

— Да я сыт, тетка, стоит ли беспокоиться, мы перебудем…

— Где это тебя так напотчевали сытно? На голодное-то брюхо цыгане будут сниться. Я вот только встать не могу, а то бы я тебя расспросила. Ишь, взяли моду, их здесь жди, убивайся, а они два слова о себе не дадут — моли богу, что встать не могу. Ешьте и ложитесь. Ты, Андриан, на койку мостись. А ты, Нюшенька, ко мне полезай, тут те-о-пленько.

Андриан разжег печь, и сразу стало веселее. Изба была просторная и чистая. Выскобленный пол отливал желтком. На окнах отсвечивали беленькие занавески. Ниже подоконников на лавках стояли горшки с цветами. Цветы Андриан разглядеть не мог, блики от печки метались с пола на потолок, но он и так догадывался — герань, алоэ и бабушкин табак, так было и до войны.

Нюшка поставила на стол чугунок с пареной брюквой и проворно достала из подполья кринку молока.

Он только сейчас заметил, как складно сложена Нюшка и совсем уже не девочка.

Нюшка налила чаю, разбавила молоком, достала паренку, покатала в руках, подула на нее и подала на печь.

— Ты бы сходила, Нюша, к Саломатиным, сказалась бы, где мы, да и прихватила мой мешок, — попросил Андриан, — если, конечно, не забоишься.

— Ну что вы, дядя Андриан. — Нюша набросила телогрейку, проворно сунула в Потапихины пимы ноги и исчезла за дверью.

— Невеста, — сказал Андриан, — а была соплюха.

— Малые растут, старые старятся, — отозвалась Потапиха, — хорошая девушка, невзбалмошная, по дому управляется и меня не бросает, нет-нет да прибежит. Мой-то обормот, вишь ли, в город…

Но тут дверь отворилась, и Нюшка внесла вещмешок.

Андриан подтянул его, зажал в колени и развязал шнурок. Принялся выкладывать на стол колбасу, сахар…

— Ой, — не удержалась Нюшка.

— Что это вы там затеваете, Андриан? Не выдумывай, неси домой.

Андриан подмигнул Нюшке, дескать, подай Потапихе. Нюшка проворно взяла кусок сахару, колбасы и шмыгнула на печь.

— Это еще что выдумала… Что мы голодные, отощали?

— Но уж если так, пойдем, Нюша, раз хозяйка нам не рада. — Андриан задвигался на лавке.

— Я те пойду, — засмеялась Потапиха. — Ладно уж, разговеюсь. Только по такому-то куску — это где вас такому обучали. Накось, Нюша, откуси, у тебя зубы крепкие.

Андриан все пил и пил чай. Отмачивал душу, пока самовар не начал кланяться. Потом уж перебрался на кровать и, не снимая протезы, лег поверх, натянув на себя шинель.

Проснулся Андриан от грохота конфорки.

— Будь ты неладная. Разбудила людей, — укорила себя Потапиха.

Самовар пофыркал и тоненько запел.

— Целую неделю поет, — присела к Андриану на постель Потапиха. — К гостям это, вот и наворожил, и еще кого-то бог даст. Нюшка уж слетала, послушала сводку — опять наши заняли узловую, опять жди дорогих гостей. Вроде ушамкалась река-матушка за ночь, но ты, Андриан, не вздумай, да еще с твоими ногами, я уж посветила, поглядела на них. Раскорячишься на льду, как корова, господи прости. Лучше мы тебя с Нюшкой на санках свезем, как енерала…

— Что это еще за фокусы, с кем думала, тетка? — Андриан на минуту представил, как на бабах въезжает, даже под мышками стало сыро.

— Ты что это, Андриан, в пузырь полез? Чем-то не угодила Потапиха?

— Да нет. — Андриан поднялся, прошел к умывальнику, сполоснулся и присел за стол, придвинул к себе налитый чай, а Потапиха подпихнула ближе сковороду.

— Может, сбегать, принести на похмел?

— Не надо, я похмелья не понимаю.

— Ну вот и правильно, сколько пьяница ни опохмеляется, а водой все одно придется.

Тут Нюшка влетела в избу.

— Река-то стала — си-и-няя!

Андриан поднялся.

— Ты вот что, Нюша, пей чай, ешь, набирайся сил. А я пойду погляжу на лед.

— Ступай-ступай, погляди, может, вечерком мы тебя и спровадим, лед устоится.

— Ты мне лучше пешню принеси, тетка.

— И не проси, с одной-то рукой не вздумай и не вынуждай меня, пока ухват не взяла.

Нюшка побежала в чулан, а Андриан, глядя в упор на тетку Потапиху, сказал:

— Я к своей бабе на своих ногах приду. Мужик я какой ни есть, а мужик.

Потапиха, шаркая чирками, вышла за дверь, погремела в сенцах и вернулась с пешней.

— Ах, ты-ы, — Андриан сразу узнал свою работу. — Спасибо за хлеб-соль, тетка Потапиха.