Аэропорт - Сергей Лойко

Наконец, он нашел письмо Ники и поспешно открыл его.

«Я хотела позвонить, но телефон отключен. Не злись на меня, пожалуйста. Но когда я уходила из номера после того, как ты уехал, я нашла в розетке твою зарядку для батареек. Я была так расстроена твоим отъездом в Крым, что не оставила ее на ресепшн, а случайно унесла домой в сумке. Потом я, идиотка, про нее забыла, а ты не напомнил».

«Да, действительно, я зарядку не нашел, но у меня была припасена резервная, и я не парился», — вспомнил Алексей и стал читать дальше.

«Вчера я обнаружила ее в сумочке и решила отнести в гостиницу, оставить на ресепшн, потому что собираюсь на неделю в Одессу — а вдруг ты приедешь. В общем, когда сегодня утром я приехала в гостиницу, подошла на ресепшн и стала отдавать им твою зарядку, дежурная вдруг сказала: «А вот как раз его супруга! Можете ей лично и отдать». Какая сучка, дежурная! Мне показалось, что она ехидно так улыбнулась. Представляешь, я стою, как дура, с твоей зарядкой в руке и смотрю на рыжую красавицу, твою Ксению. И вдруг, сама не знаю почему, говорю: «Какая вы красивая!». Не знаю, как у меня это вырвалось. А она так смотрит на меня сквозь очки и говорит: «Это вы красавица. Вы знакомая Алеши?». И тут меня как прорвало. Я начала врать, как никогда в жизни. Будто я работаю в пресс-центре Майдана, и мы там познакомились. И ты оставил там свою зарядку, и меня послали ее передать в гостиницу. Я уверена, что она мне поверила. Прости меня, милый. Мне не по себе из‑за того, что я наврала с три короба, из‑за того, что твоя жена такая красивая, такая замечательная женщина, и сам понимаешь из‑за чего! Я веду ее в Михайловский сегодня, покажу Андреевский спуск, а потом мы пообедаем в «Канапе». Классная программа, да? Жаль, тебя нет с нами. Но ты, как говорится, в наших сердцах, да? Я очень скучаю по тебе. Спать не могу. Ника. Р.S.: Хотела написать: Твоя Ника. Но не написала. Вот».

«Девочки мои! Что же вы со мной делаете?!» — сказал сам себе Алексей, вышел из затхлого номера, спустился вниз и вновь оказался на улице города, в котором больше не было ни одного милиционера.

— Вот, на посту возле машиностроительного [ред. — техникума] задержали. Подозрительный, — доложил Расстрелу помощник. — Из Луцка, Западная Украина. Говорит, учится здесь. Чему здесь можно учиться, в этой дыре? Вот студбилет техникума местного. Но все равно странно. Староват он для техникума. И сам билет какой‑то новенький, чистенький.

Помощник протянул Расстрелу паспорт и студенческий билет задержанного.

— Хогошо, мне как газ нужна газминка. — Дыркин, картавящий, как памятник на площади, бросил документы на стол. — Ведите в «пегеговогную». Пгиготовьте пациента. Я сейчас спущусь.

Дыркин сменил белую рубашку на черную, надел кожаный фартук под горло, вытащил из чемодана короткий железный прут и начал медленно спускаться по лестнице, насвистывая увертюру к «Вильгельму Теллю» и отбивая ритм штырем по ладони в перчатке.

Пленник сидел на стуле в душной темной комнатке, в одних трусах и носках, со связанными за спиной руками и черным матерчатым мешком на голове, с дыркой для носа и рта.

Дыркин перестал насвистывать, разглядывая молодого человека. Тот выглядел слишком хорошо тренированным и накачанным для студента техникума. Дыркин слегка нагнулся и нанес пленнику удар штырем по правой голени. Неожиданная резкая боль пронзила того с головы до ног. Пленник дернулся, замотал головой и закричал.

Дыркин ударил еще сильнее, по другой голени. На улице криков никто не слышал. Каждый крик и каждый новый удар слышал лишь охранник на лестнице.

Крики продолжались еще минут пять. Потом затихли...

— Я так и знал, — сказал Дыркин помощнику, поднявшись к себе в офис и вытирая со лба обильный пот. — СБУшник. Пгидет в себя, запиши все, что скажет. Дать воды — и в подвал. И пговегь, ноги не сломаны?

Он выпил воды прямо из горлышка графина, достал телефон и, когда на другом конце ответили, спокойно отрапортовал:

— Все идет по плану. Обустгаиваемся. Нагод доволен. Жовто-блакытные не шевелятся.

— Папа очень доволен вами, — похвалил его собеседник. — Продолжайте в том же духе и держите нас в курсе. Еще две телевизионные группы в пути. Это все, чем сейчас можем помочь.

— Служу тгудовому нагоду, — бойко сострил Дыркин.

— Служите, служите, — без всякого намека на юмор сказали на другом конце и повесили трубку.

— Шамиль, завтра выдвигаешься с батальоном в Красный Камень, — телефонный разговор велся на чеченском. — На броню сядете в Ростове. БК, пайки, стволы и форму, если нужно, получите там же, брат. Связь по месту будете держать с Расстрелом. Телефон, позывной, канал для связи — все у тебя есть. Готовность номер один. Смотри, брат, не подведи меня и Чечню. Иншаала.

— Иншаала, Рамзан. — Услышав гудки, Шамиль Бараев повесил трубку, позвонил помощнику, чтобы батальону объявляли тревогу, и включил телевизор с экраном во всю стену, — новости по «России-24».

— Горожане и жители Солегорского района приветствуют решение о референдуме, — возбужденно вещал журналист, стоя посреди жиденькой но шумной толпы, усердно размахивающей (привезенными съемочной группой из самой Москвы) в центре Солегорска. Над толпой возвышался гигантский железный Ленин с портретом Путина на груди. — Вы видите, как радуются люди, как обнимаются с ополченцами, приносят им цветы и еду...

Шамиль вдруг дернулся, зарычал, вскочил на ноги, подбежал к экрану. Перед его глазами, во всю стену, шел сухощавый, седоватый человек с поднятой камерой. Вот он приблизил ее к лицу. Левая рука на объективе. На ней не хватало двух пальцев. Отвел камеру. Ошибки быть не могло. Убийца его брата и тещи — в Солегорске. Два часа пути от Красного Камня!

— Вот и встретились, дарагой! Аллаху акбар! — вслух произнес Шамиль, схватил телефон, развернул сложенный вчетверо листок бумаги на столе, набрал номер.

— Гасстъел слушает, — раздался в трубке картавый голос Дыркина.

— Ну, здравствуй, Расстрельчик, здравствуй, дарагой. Ворон это, Ворон.

— Вогон, гад тебя слышать. В Кгасном вас заждались.

— Завтра-послезавтра будем, брат.

— Гад слышать. Буду гад видеть у себя в Солегогске. Я всегда на связи.

— Я понял, дарагой, понял. Буду рад! Да, брат, одын просьба есть.

— Слушаю, Вогон.

— Там у тебя под носом одын журналист из Америки. Алексей Молчанов имя его.

— О’кей, Алексей Молчанов. Записал. И что?

— Закрой его для меня, брат. Придержи без шума. Я приеду. У меня с ним свой разговор есть.

— Но он же амегиканец!

— Ну и что? Просто исчез и все. Потерялся, да, брат? Люди теряются, да? Даже перэдачка такая есть — «Жди меня». Смотрел? Я тиба прошу, брат. Все исдэлаю, брат. Только возьмешь — держи его крепко. Он, шакал, крутой очень.

— Хогошо, если он здесь, найдем его. Еще вопгосы есть?

— Нэт, брат, нэт.

— Ну, до связи тогда. — Дыркин повесил трубку, процедив себе под нос цитату из любимого фильма: — «Не бгат я тебе, гнида чегножопая».

Технически Бараев со своим отрядом должен был поступить в распоряжение Дыркина, которому Кремлем была обещана должность министра обороны нового территориального образования. Уже были захвачены административные здания, отделения милиции и СБУ в Луганске и на случай предстоящей массовой армейской высадки в Красном Камне, где находился главный аэропорт Донбасса.

«Чеченский волк даже в шкуре подчиненного — зверь опасный, — рассуждал про себя Дыркин. — Поступишь не по его, в горло вцепится или руку откусит».

Дыркин вызвал помощника, дал указание разослать фамилию и имя Молчанова по всем постам и выяснить, в какой гостинице он остановился. Доставить к нему лично без лишнего шума. Брать без свидетелей.

— Вас приглашает к себе товарищ Расстрел. — Три человека в камуфляже, в масках и с автоматами мялись в дверях безлюдного бара.

Было раннее утро. На улице только светало. Журналисты в отеле еще наслаждались хмельным или уже похмельным сном. Бар только открылся. В меню была яичница-глазунья, чай, хлеб. Алексею, единственному посетителю бара до появления дыркинских нукеров, только что принесли теплый, по вкусу несвежий, будто вчера не допили, подогретый чай. Обращался к нему человек средних лет с лампасами и прямыми торчащими в обе стороны, как палки, усами.

Казак. Алексей последний раз казаков видел в Крыму. Он слышал, конечно, что на юге и востоке России в последнее время их много развелось. Деятельность казаков заключалась в том, чтобы ходить в лампасах и с усами, креститься в храмах и подле них, участвовать в крестных ходах и проправительственных демонстрациях.

Однажды леди Брэкнелл в пьесе Оскара Уайльда спросила светского франта, соискателя руки ее юной племянницы, курит ли он. И когда франт чистосердечно признался в пристрастии к этой дурной привычке, леди Брэкнелл одобрительно заметила: «Это очень хорошо. А то в Лондоне сейчас так много бездельников».