Надгробие Дэнни Фишеру - Гарольд Роббинс

Я смотрел на прямую, негнущуюся спину Нелли, поднимавшейся на полшага впереди меня. Она была сильной женщиной и все невзгоды встречала без лишних слез. С каждым ударом судьбы лишь прибавлялось горечи в глубине ее прекрасных темных глаз, и новые морщинки ложились вокруг ее волевого рта. Сегодняшний день останется в нашей памяти навсегда. Невозможно было забыть скорбные звуки поминальной мессы, белый гробик, в котором отражалось мерцание свечей. В ушах до сих пор звучал скрежет лопат.

Разве можно когда-нибудь забыть доброту соседей, их сострадание. Если бы не соседи, не их скудные пожертвования, то сейчас мой ребенок лежал бы в общей могиле для бедняков и бродяг. Пять долларов тут, шесть долларов там… Всего — семьдесят, оторванных от их скудного бюджета. Все ушло на уплату за гроб, мессу, могилу — место последнего отдохновения частицы нашего тела и души. Я был бы рад забыть все, но не мог, как никогда не мог забыть ни плохого, ни хорошего.

— Может быть, тебе лучше лечь, родная? — спросил я.

— Я не устала, Дэнни… Не могу войти в детскую. Ее кроватка, ее игрушки, башмачок… Но почему, Дэнни? За что?!

И она впервые заплакала.

— Она была моим ребенком, моей крошкой. Единственное, чего она хотела, это — жить! Жить! И я подвела ее.

Я обнял Нелли.

— Перестань, любовь моя. Не надо. Это не твоя вина. Все в руках Божьих, он и предал нас.

— Не богохульствуй! — жестко упрекнула она меня. — Это было моей виной, с самого начала. Доченька моя заплатила за грех, совершенный мною. Это кара за то, что я возомнила, будто знаю больше, чем Бог.

Я с удивлением посмотрел на нее. Ее глаза горели неизвестным мне доселе фанатизмом.

— Я грешила и жила во грехе. Я забыла Бога ради мужчины. И вот расплата. Бог не благословил дитя, зачатое в грехе. Отец Бреннан предупреждал меня об этом с самого начала.

— Отец Бреннан не говорил ничего подобного! — в отчаянье воскликнул я. — Сегодня в церкви он сказал, что Бог примет ее в царствие небесное. Мы любили и любим друг друга. Это все, что Он требует.

— Бедный Дэнни, — нежно прошептала Нелли. — Ты просто не можешь понять.

Я вопросительно посмотрел на нее. Я действительно не мог ее понять. Любовь для меня была единственной настоящей ценностью, ради которой стоило умереть. Это было святое чувство.

— Я люблю тебя, и это — главное, — убежденно проговорил я.

Она улыбнулась мне сквозь слезы, поднялась и с жалостью посмотрела на меня.

— Бедный Дэнни, — тихо повторила она. — Ты веришь в то, что твоя любовь — это главное в жизни, и не можешь понять, что для Него этого недостаточно.

— Для нас, Нелли, этого всегда было достаточно.

Ее глаза смотрели отрешенно. Она задумчиво кивнула.

— В этом-то и была наша главная ошибка, Дэнни, — проговорила она. — Я тоже так считала и лишь теперь поняла: того, что достаточно для нас, смертных, не достаточно для Него. Мы должны жить не только для себя, но и для Бога.

Она молча вошла в спальню и закрыла за собой дверь. Я слышал, как скрипнула кровать, потом все затихло. День моей величайшей скорби кончился. Я закурил, глядя в окно опустевшего мира.

Кто-то настойчиво звонил в дверь. Я с трудом поднялся и в полудреме пошел открывать.

— Что вам нужно? — устало спросил я незнакомого мужчину.

Незнакомец вытащил из кармана удостоверение и протянул его мне. «Отдел социального обеспечения г. Нью-Йорка», — прочел я и вопросительно взглянул на сутулого, похожего на хорька мужчину.

— Меня зовут мистер Морган, — представился он. — Мне надо задать вам несколько вопросов.

— Только не сейчас, мистер Морган.

— В ваших интересах ответить на них немедленно, мистер Фишер. До мисс Снайдер дошли сведения, которые мы хотели бы проверить.

— Хорошо. Задавайте свои вопросы, — сдался я, но не пригласил его пройти в квартиру.

Инспектор осмотрелся по сторонам, достал свой блокнот и открыл нужную страницу.

— Сегодня вы похоронили свою дочь? — бесстрастным голосом спросил он.

Я молча кивнул.

— Цветы и гроб, стоят сорок долларов, похороны и панихида — еще двадцать, так?

— Вы забыли еще одну вещь, Морган, — проговорил я, едва сдерживая себя. — Католический обряд обошелся нам на десять долларов дороже. Итого — семьдесят долларов.

Инспектор невозмутимо сделал какие-то пометки в блокноте.

— А откуда вы взяли деньги, Фишер? — сощурил он левый глаз.

— А вот это не ваше дело! — не выдержал я.

— Нет, наше, — вежливо возразил он. — Вы находитесь на дотации государства, следовательно, потрудитесь объяснить, откуда у вас эти деньги? Уж не от ночных ли приработков, которые вы от нас скрыли?

«Все-таки эта старая стерва что-то разнюхала», — подумал я.

Инспектор победоносно улыбнулся, заметив мое замешательство, словно поймал величайшего преступника.

— Как видите, мы не даром едим свой хлеб. Ну ничего, мистер Фишер, ничего, — снисходительно похлопал он меня по плечу. — Пока нам нужно только установить истину.

— Истина заключается в том, — угрюмо ответил я, — что троим невозможно прожить на семьдесят два доллара в месяц. Чтобы не умереть с голоду, приходится подрабатывать — какое же это преступление?

— Вы нарушили распоряжение властей города Нью-Йорка и можете быть лишены пособия, — бесстрастно констатировал Морган. — Итак, признаете ли вы, что работали по ночам?

— Ничего я не признаю! — резко ответил я.

— Но где же вы нашли семьдесят долларов, чтобы похоронить дочь?

— Да, я похоронил ее, — вскипел я, — это все, что я смог сделать для своего ребенка. Если бы у меня действительно были деньги, неужели вы думаете, что я ждал бы вашего паскудного лекаря и не вызвал бы настоящего специалиста? Возможно, сейчас моя дочь была бы жива.

Морган не сводил с меня холодного взгляда. В лице у него не было ни тени сочувствия.

— Так вы работали по ночам? — повторил он свой вопрос.

Я сгреб его за грудки и приподнял.

— Да, я работал по ночам, — выдохнул я.

Инспектор побледнел и, вытаращив глаза, пропищал:

— Сейчас же отпустите меня, мистер Фишер. Вы усугубляете свою вину.

Но мне уже было все равно. Я врезал ему по морде, и он как мячик отлетел к стене и замер, испуганно вытаращив на меня глаза. Я сделал к нему шаг. Сейчас я вполне мог убить его. Струйка крови стекала из его разбитого носа. Он проворно встал на четвереньки и так, по-собачьи, запрыгал вниз по лестнице. Ногой я придал ему ускорение.

— Мы лишим вас пособия! Вы сдохнете с голоду! — затявкал он снизу.

— Если ты еще раз появишься здесь, я вышибу твои мозги, — крикнул я и захлопнул дверь.

— Кто это был? — спросила Нелли из спальни.

Я попытался ответить как можно спокойнее:

— Какой-то хорек из службы социального обеспечения.

— Что ему было нужно?

— Ничего особенного, детка. Пришел задать несколько вопросов. Ложись, дорогая, и не волнуйся.

— Они узнали, что ты работаешь по ночам, — догадалась она.

— Ложись, малышка. Тебе нужно отдохнуть, — попытался я уйти от ответа.

— Дэнни, они все знают?

— Ну и что с того, что знают? Теперь это не важно. Пусть подавятся своим пособием. Теперь мы сможем прожить на то, что я зарабатываю в баре. Шеф обещал мне прибавку.

Заметив в ее глазах слезы, я сел на постель.

— Все у нас неладно, Дэнни, — безнадежно произнесла она. — Даже в такой день. Неприятности, одни неприятности. Что за беспросветность!

— Вот увидишь, милая, дела еще выправятся…

Она продолжала смотреть на меня с тоской.

— Нет, Дэнни. Нам никогда не выкарабкаться. Я принесла тебе одни несчастья…

— Сейчас же прекрати говорить глупости! — воскликнул я. — Мы должны надеяться на лучшее. Вот увидишь, все еще образуется.

Она продолжала так же печально смотреть на меня.

— На что надеяться? Ты даже не знаешь, работаешь ты еще или нет. Ведь ты не появлялся в баре четыре дня.

Тут я вспомнил, что даже не позвонил Джеку. Тревога охватила меня.

В баре, за стойкой, кроме Джека стоял новый парень.

— Привет, Джек, — сказал я, стараясь казаться спокойным.

— Привет, Дэнни, — без особого энтузиазма ответил он.

— У меня несчастье, Джек, я не мог прийти раньше.

Он осуждающе посмотрел на меня и укоризненно спросил:

— Что ж это у тебя за горе, что ты не мог даже позвонить? Я две ночи горбатился здесь за двоих, а от тебя ни слуху ни духу.

— Джек, я похоронил дочь…

На мгновение в баре воцарилась тишина.

— Ты не шутишь, Дэнни?

— Такими вещами не шутят, Джек.

— Извини, старик. Прими мои искренние соболезнования! — Его глаза потеплели и стали еще более виноватыми.

Парень за стойкой с притворным безразличием усердно тер и без того блестевшие стаканы.