«МиГ» – перехватчик. Чужие крылья - Роман Юров

Встреча со своими войсками произошла совсем не так, как он планировал. Ползя по полю, он все ближе подбирался к виднеющимся неподалеку деревьям. Впереди была маленькая возвышенность, а за ней густые заросли терна и деревья. Она пересекала его путь, а за ней вдалеке светлели крыши строений. Рассмотреть подробней в утренних сумерках никак не получалось, снизу, даже задирая голову, не видно ничего, а встать в полный рост он боялся. И только подобравшись почти вплотную, он понял, что возвышенность — это бруствер. Пока Виктор размышлял, куда направиться дальше, как вдруг раздался чей-то простуженный голос:

— Хендэ хох! Куда, сука, ползешь?

Над бруствером мелькнула шапка-ушанка, и появилась небритая физиономия вооруженного винтовкой солдата. Черный зрачок винтовочного ствола смотрел прямо в Виктора, чуть повыше зло блестели глаза.

— Хэндэ хох, — повторил обладатель простуженного голоса. — Куда встаешь? А ну лежать! Цурюк! — добавил он, видя, как Саблин пытается приподняться. За бруствером послышались приглушенные голоса, замелькали ушанки и каски.

— Я свой, — Виктор поразился, насколько жалко и слабо звучал его голос. — Я советский летчик! — «Дежавю, — мелькнула в голове глупая мысль. — Я это недавно где-то слышал». — Не стреляйте, я свой.

Теперь над бруствером торчали три ушанки и две каски, число нацеленных стволов тоже увеличилось.

— Ползи сюда, — прохрипел после коротких дебатов простуженный голос, — руки не опускать. Дернешься, пристрелим…

Ползти по снегу с поднятыми вверх руками оказалось неудобно и унизительно. Но он, сопровождаемый нацеленными стволами, дополз до бруствера, где его, словно мешок с картошкой, сдернули в траншею, чувствительно приложив лицом об пол. Потом немного протащили по узкому ходу траншеи и швырнули к стенке широкого окопа.

— Кто такой? — Обладатель простуженного голоса оказался худым, высоким моряком. Ствол его винтовки смотрел Виктору прямо в переносье. Остальные матросы сгрудились за его спиной, рассматривая. В драных бушлатах, осунувшиеся, с красными от недосыпа глазами, они мало были похожи на привычный образ моряка в бескозырке и клешах. На Виктора они смотрели очень недобро.

— Я летчик. Сбили за линией фронта, к своим возвращаюсь. Да вот, документы, — он полез было в карман, но сержант прервал:

— Стоять! Руки выше подними. Михайлов, проверь.

Михайлов, самый низкорослый из присутствующих, в надвинутой на самые глаза каске, споро обшарил его карманы, ловко выдернул из ножен финку и лишь немного замешкался, извлекая из внутреннего кармана пистолет.

— Летчик? — Глаза у него округлились, когда он раскрыл трофейные немецкие документы. — Братцы, да мы шпиона взяли.

Виктор хотел было оправдаться и сунул руку достать свои документы из гимнастерки. Но Михайлов резко взмахнул рукой и впечатал рукоять пистолета ему в лицо. Уставший и измотанный долгим переходом Саблин едва успел увидеть его замах, как мир провалился в кровавую муть…

В себя пришел он позже, лежа на дне окопа. В голове гудело, перед глазами проплывали разноцветные пятна, а к горлу подкатывал тошнотный ком. От сильного головокружения хотелось наблевать прямо на обступившие его ноги в клешах с замызганными ботинками.

Между тем над его телом шли ожесточенные дебаты. Двое моряков предлагали его быстренько расстрелять, другие двое упирали на то, что расстрелять всегда успеют, а для начала неплохо бы показать шпиона начальству. Высокий моряк, что с хриплым голосом, пока хранил молчание, изучая немецкие документы, бросая на Саблина задумчивые взгляды.

— Я швой, — Виктор решил не сдаваться, получить пулю от своих решительно не хотелось. — Старший сержант Шаблин… што двенадшатый иштребительный полк… шбит над Мариуполем… 9 марта… перешек фронт ношью… документы не мои… немца заштрелил… трофейные.

Слова давались с огромным трудом, рот был полон крови, разбитые губы онемели. Во рту что-то было не так. Он сплюнул кровь и вместе с кровью вылетели осколки зубов.

— Шука! Ты мне шубы выбил! — Злость и обида придали сил, он поднялся на ноги и с короткого размаху, как учил Шишкин, зарядил Михайлову по морде. Тот отлетел в дальний угол и затих, а на Виктора накинулись уже вчетвером. Он пытался отбиваться, успел хорошенько врезать в глаз высокому моряку, но кто-то сбоку заехал ему прикладом в голову, и мир снова померк.

Некогда беленый, но теперь покрытый копотью потолок был весь в трещинах. Это было первое, что Виктор увидел, открыв глаза. В голове было удивительно пусто, тело казалось неподъемным, все ныло. Губы пульсировали болью, а во рту ощущался привкус крови. Он лежал, как и был, одетый, в сапогах, на чем-то твердом. Попытка подняться добавила резкую боль за ухом, заныли ребра, а мир вокруг начал плавно покачиваться.

В комнате он был не один. За столом, у окна, в одних подштанниках, сидел тот самый длинный моряк и пытался бриться, рассматривая себя в осколок зеркала, болезненно морщась при каждом движении. Один глаз у него основательно заплыл, наливаясь синевой.

— О, очнулся, хороняка. — Моряк скосил на него здоровый глаз. — Ну, раз глазами лупаешь, значит, жить будешь…

— Где я? — Головокружение начало проходить, и Виктор уселся на жесткий топчан. Комната была маленькая, с двумя топчанами и маленьким, похожим на вагонный, столиком. Второй топчан, на котором восседал моряк, был застелен белой тряпкой. Приглядевшись, Виктор узнал в ней остатки своего маскхалата.

— У своих. — Моряк закончил бриться и теперь аккуратно вытирал лицо полотенцем. — В Матвеево-Кургане, аккурат в расположении геройской 76-й бригады морской пехоты. А еще точнее, в кубрике отделения старшины первой статьи Хряща Семена Власовича. То есть меня. Осознал?

— Значит, все-таки дошел, — несмотря на боль, губы растянулись в улыбке. — Я уш думал вшо. — Он потрогал разбитое лицо, губы распухли варениками, один глаз заплыл, трогать нос было страшно. Во рту недоставало двух передних зубов, осколки больно ранили изрезанный язык, движение челюстью тоже вызывало боль. — За шо вы меня так?

— А чего ты, падел, дерганый такой? — Хрящ непроизвольно потер подбитый глаз. — Зачем за пазуху полез? У нас братва нервная, думали, ты за гранатой… и вообще… Ты зачем на Ваську кинулся? Из-за зубов? Подумаешь, выбили, дело житейское. — Он довольно осклабился, демонстрируя золотую фиксу.

— Будешь тут дерганый, два дня от немшев бегал. Как за жайшем гонялишь…

Невдалеке громко ухнуло, хата вздрогнула, и с потолка посыпалась белая пыль вперемешку с глиной.

— Не дрейфь, авиация. — Хрящ с видом превосходства посмотрел на испуганно присевшего Виктора. — Это немчура с минометов обстреливает. Сейчас они с пяток мин кинут и успокоятся.

И действительно, чуть подальше, с небольшим интервалом ахнули еще четыре взрыва, и наступила тишина.

— Видал? — В голосе Хряща было такое торжество, как будто немцы стреляли по его приказу. — Я этих скотов уже хорошо изучил. Первый раз еще под Одессой в штыки ходил. Сам-то давно на фронте?

— Ш октября. — Из-за боли Виктор старался говорить короткими фразами. — На «МиГе» летаю. Шбил трех лишно. И одного в хруппе. А шбили как? Мы вдвоем на пару «мешшов» напали, одного сбили, второго дишимали уше. Тут еще пара. Не увидели… Как врежали, я шражу загорелся. Прыгнул. Вот теперь тут…

— Ну силен, — в голосе у моряка скользнули уважительные нотки, — я так сразу подумал: «Откуда у простого сержанта орден? Ведь не за красивые глаза? За малым не угробили хорошего человека. А ведь говорила мне мама: «Сема, не спеши. Успеешь». — Он подмигнул Виктору здоровым глазом. — Ты, кстати, где финку так закровянил?

Только сейчас Виктор увидел, что на столе лежит все его имущество с документами. Выслушав рассказ, Хрящ недоверчиво скривился и замолчал, задумавшись.

— Полуянов, — крикнул наконец он в соседнюю комнату, — ротному передай, летун очнулся. Он с тобой поговорить хотел, — понизив голос, сообщил он Виктору. — У него брат летчик, тут где-то воюет. Если бы не ротный, то тебя на месте кончили бы. Это уже потом увидали твой орден и документы.

— Там это, — Виктор вдруг вспомнил прошедшую ночь, — возле немцев, наш, раненый. Кричал так… Я не шмог найти… немцы штреляют, ракеты…

— М-да, — Хрящ сразу помрачнел и сгорбился. — Может, и вытащили его. Сегодня всю ночь раненых выносили. И мы лазили, и местные помогали. Много братушек полегло. Три дня на эту гору проклятую… — Он замолчал и, сердито сопя, принялся сворачивать самокрутку.

Ротный пришел вскоре, он был невысокий, плотный, с забинтованной головой. Сквозь повязку пробивался роскошный чуб.

— Здорова, сержант, — выглядел ротный смертельно уставшим, но старался держаться бодрячком. — Ты старшего лейтенанта Алексея Николаева знаешь? На «чайке» летает. — Грустно вздохнул, услышав ответ, начал было пытать Виктора, что он увидел в немецком тылу. Саблин принялся излагать историю похождений, ротный на пару с Хрящом хмыкал, недоверчиво посмотрел на оставшиеся невредимыми трофейные летные очки. Только когда Виктор рассказал, как Людка сдала его немцам, принялся ругаться: — Вот же б… Муж наверняка в армии, а жена… Ладно, толку нам от того, что ты видел роту немцев и два пулемета, никакого. Отдыхай пока.