Новый Мир ( № 8 2013) - Новый Мир Новый Мир

К тому же на иврите говорила Эсти — дополнительный (а точнее, главный) повод относиться к нему по-особому. Недели со второй они совсем перестали общаться на английском, и теперь она даже ворчала, хотя и шутливо, когда он что-то не понимал. Эсти недоумевала, как ему это удалось — за четыре месяца заговорить на языке так, как многие эмигранты не могут за всю жизнь. «Ты у меня гений?» — спрашивала она изредка. Л. Ничюс самодовольно улыбался. o:p/

Эсти выглядела безоговорочно счастливой. Она расцвела и постоянно пребывала в хорошем настроении — то, чего за годы после смерти мужа ей очень не хватало. Некоторые коллеги заметили перемену и спросили, с чем это связано. Эсти, до той поры хранившая свой новый брак в секрете, раскрыла карты. Это был фурор. Ей даже поначалу не поверили, пока она не показала пражские фотографии. Работа на час остановилась — Эсти рассказывала все в подробностях: где, как и что. Мужчины недоуменно качали головами, женщины вслух завидовали. o:p/

Сменив визу, Л. Ничюс принялся искать работу. В серьезных офисах его не ждали, нянчить младенцев и детей постарше он просто не мог. Поразмыслив, он стал целенаправленно устраиваться курьером — можно и город узнать получше, и с людьми пообщаться. Но не удалось. Зато внезапно предложили поработать продавцом в книжно-канцтоварном магазине, что располагался близ улицы Алленби. Изучение местной топографии отменилось, а общения навалило выше крыши. Помимо героя нашей повести, в магазине работали две девушки — Ирит и Лиора, а также Элла, дама предпенсионного возраста, и невнятный полусумасшедший молодой человек, который, впрочем, почти сразу же уволился. Все, за исключением «Крэйзи» (как его мысленно называл Л. Ничюс, поскольку настоящее имя паренька он запомнить не успел), прониклись сочувствием к новоприбывшему и старались его поддерживать. Но если Элла и Лиора ограничивались дружелюбными улыбками и общими вопросами, наподобие «Как дела, помощь не нужна?», то Ирит постоянно таскалась за ним в обед, предлагала свою компанию на выходные и иными способами демонстрировала свою заинтересованность в коллеге. Этим она довольно сильно ему докучала. Во-первых, Ирит категорически не нравилась Л. Ничюсу, а во-вторых, он не собирался изменять своей жене. Хотя кто знает, что бы случилось, будь Ирит попривлекательнее? Однако он не мог прямым текстом отшить ее. Из разговоров коллег он понял, что она кем-то приходится владельцу магазина. Кем — вслух не сказали, хотя вполне могло быть, что он просто не разобрал этого в бурном потоке разговоров, а уточнять постеснялся. Нет сомнений: в случае конфликта владелец встал бы на сторону Ирит. Оставаться же без работы по такой причине наш хитрец не хотел, вот и бегал от воздыхательницы, уворачивался, придумывал какие-то смешные отговорки, а иногда просто имитировал незнание иврита, благо на английском Ирит говорила не очень хорошо. До столкновения так и не дошло: она была не только назойливой, но и чуть трусоватой. Ходила-ходила за ним, но впрямую так ничего и не сказала. o:p/

Жизнь определенно наладилась. Л. Ничюс успешно пережил свою первую израильскую жару, обзавелся друзьями, сменил гардероб и даже несколько раз сходил на баскетбол — при виде оранжевого мячика на афишах его литовская душа, до сих пор неравнодушная к «Жальгирису», правда, теперь — баскетбольному, не выдержала. o:p/

Новая семья, а точнее, три совсем непохожие, но родственные друг другу женщины — Эстер, Идит и Веред — приняли и даже, как ему казалось, почти полюбили его. Особенно радовало доброе отношение Идит. Несколько раз они вдвоем гуляли по Явне. Идит делилась своими подростковыми проблемами и изредка расспрашивала его про Россию — страну, о которой она не знала вообще ничего и которая каждый раз поражала ее воображение. Идит вела себя очень прилично, ни на мать, ни на бабушку не жаловалась, от мороженого или пиццы вежливо отказывалась (правда,  Л. Ничюс настаивал, и со второго раза она соглашалась) и ничего не просила сама. Инцидент в пражском аэропорту остался в прошлом. o:p/

Веред нравилось, что муж ее дочери способен не просто вести разговор на иврите, но и обсуждать серьезные темы. Она всю жизнь проработала учителем истории, хотя мечтала заниматься научной деятельностью. Веред с интересом слушала, что Л. Ничюс рассказывал о советских и российских событиях, и с огромным энтузиазмом сама говорила об Израиле. Эсти эти разговоры особо не привлекали, поэтому она обычно сидела и смотрела телевизор, изредка напоминая мужу, что пора бы закругляться, им же еще надо ехать домой. o:p/

Но семья Эстер, при всех ее достоинствах, не могла ему заменить свою, потерянную. Пару раз он звонил домой, оба раза к телефону подходила Юргита. Разговоры длились секунд по тридцать. Она ледяным тоном спрашивала, все ли у него хорошо (ответ — «Да»), говорила, что у них тоже порядок, и бросала трубку. Доставать их по мобильным было бесполезно, так как они, видя израильский номер, просто не отвечали. В результате он перестал им звонить вообще, ибо к чему расстраиваться? Однако спустя полгода все-таки решил связаться с отцом — послать ему электронное сообщение. Ход оказался верным: через два дня Арвидас ответил. «Мама очень скучает по тебе, как и я. Но она никогда не признается в этом, потому что ей принципы дороже. Ей обидно, что ты уехал и у тебя все хорошо. Да и мне не по нраву то, что ты затеял. Может, потом она и смягчится, но сейчас точно нет. Ты мне иногда пиши, а звонить не надо». o:p/

«Обидно, что ты уехал и у тебя все хорошо». Л. Ничюс много раз перечитывал эту фразу. Разве такое может быть? Это же бред, нелепость. Неужели это правда? Он рассказал о ситуации Илье, своему новому другу, бывшему жителю Киева и психологу по образованию. В Израиле Илья оказался уже после окончания института и тут в силу обстоятельств переквалифицировался в специалиста по продажам. «Ясно, что им хочется твоего возвращения. Но возвращения на щите. Блудный сын и так далее», — сказал Илья. В тот вечер они сидели в одном из кафе на бульваре Бен Цион. Илья — высокий, статный, с удовольствием смеющийся по любому поводу, одним своим видом успокаивал Л. Ничюса. Он постоянно рукой закидывал волосы назад и, когда задумывался, по общеизраильской привычке тянул звук «э-э» (который фонетически ближе к «е», только без йота). Илья отлично изучил теорию психологии, в том числе семейной, но практики никогда не держал. В Киеве не успел, в Израиле — не смог: предложение сильно превышало спрос. Но изредка он все же соглашался поговорить с друзьями как профессионал. o:p/

«Я это могу понять. Но почему моей маме обидно, что у меня все хорошо?» — «Дело не в тебе, а в ней. Я ее не знаю, но, вероятно, ее принципиальность — следствие обычной ревности. Ты же один ребенок в семье?» — «Да». — «Вот! Не могу утверждать наверняка, потому что не знаю, но не исключено, что у нее с твоим отцом серьезные проблемы». — «Я не замечал ничего особенного...» — «Это необязательно сопровождается криками и скандалами. Возможно, ей не хватало личной жизни, в самом обычном понимании». — «Не понимаю, в каком?» — «В интимном».  Л. Ничюс вытаращил глаза. «Ну, может и нет... Но в любом случае она хотела, чтобы хоть с тобой все вышло так, как хочется именно ей. Как у нее с самооценкой?» — «Сложно сказать... Но она не тот человек, который гордится собой. Это точно». — «Ты упоминал, что у вас происходили конфликты на межнациональной почве?» — «Ну, не совсем так», — сказал  Л. Ничюс и вкратце поведал печальную историю их разногласий, не забыв о мамином «ты сыт, и не требуй от меня сочувствия». Илья кивал и угукал. «Ну вот, все же очевидно. У нее, скорее всего, недооценка себя и проблемы с мужем, а ко всему прочему ты оказываешься — как это... Белым вороном!» — «Вороной?» — «Да! Белой вороной». — «А может, дело в том, что она лет с восемнадцати, с моих восемнадцати, воспринимает меня как полностью равного, отсюда и эта требовательность?» — «Не думаю. В идеале в восемнадцать лет должна произойти сепарация — отделение ребенка, уже фактически взрослого человека, от родителей. У молодого человека должна начаться самостоятельная жизнь. Ты всегда жил с ними, да?» — «Да...» — «А почему с ними, а не один?» — «Если честно, я не думал о самостоятельной жизни, даже мысли такой не возникало». — «Чем взрослее дети, тем больнее проходит процесс сепарации. Скажи спасибо, что у вас до патологии не дошло, когда созависимые отношения сильны настолько, что их рвать просто невозможно. Она тебя не звала обратно?» — «Нет, и не позовет». — «Это хорошо. Для нее хорошо, — спохватившись, тут же уточнил Илья. — А еще... Крепко держись за свою жену. С учетом, что мать в ближайшее время ты не увидишь, а общаться с тобой она не хочет, только в ней, в жене, твое спасение». o:p/

Ближайшей ночью Л. Ничюс рассказал Эсти об этом разговоре и в результате впервые лет за двадцать разрыдался — некрасиво и совсем не по-мужски. «Илья прав, но я не хочу забывать свою маму», — думал он, зарываясь лицом в большие груди Эсти. Та впервые почувствовала себя рядом с ним не женой, а кем-то еще (но кем, она не понимала). Она гладила его по голове и бормотала бесполезные слова, пока не додумалась предложить единственный действенный способ утешения. Через полчаса Л. Ничюс уснул, а она пошла на кухню, закурила и о чем-то задумалась. o:p/