Несчастный случай - Декстер Мастерс

Ключи звякнули; некоторое время все молчали.

— Не знаю, что он имел в виду, — снова заговорил Берэн. — Иногда — я бы даже сказал, всегда, когда сознание своего «я» достаточно сильно, — даже самые несклонные к иллюзиям люди проявляют некоторое стремление смягчать факты. Нет, «стремление» — это не совсем точно. Они опираются на то, что сохранили в себе с тех времен, когда жизнь была радостью, или чаще всего, на страх смерти, а иногда и просто на неверие. Помните, что думал Ростов в «Войне и мире», когда лежал раненый и к нему приближались французы: «Зачем они бегут?.. Убить меня? Меня, кого так любят все?» И это вовсе не глупость и не самомнение. Должно быть, это наивно, но перед лицом смерти люди бывают очень наивными — смерть срывает духовные покровы. Вот так.

— Он еще сказал, что хотел бы подождать денек, а потом уж сообщить семье. И спрашивал, нет ли у вас известий от его приятельницы, — он говорит, что вы давали ей телеграмму. Я бы советовал сообщить семье не откладывая, но не мне решать. Во всяком случае, я рад, что он так сказал. Боюсь, что он заблуждается, но это как раз то, что надо. Он слишком много знает. Доктор Моргенштерн, я хочу пригласить юного Педерсона позавтракать. Не присоединитесь ли вы к нам?

Берэн и Моргенштерн пошли к ординаторской, оставив полковника Хафа в коридоре, где к нему тотчас же подошел Дэвид. Минут пять они разговаривали вполголоса. Висла вышел из клетушки, поглядел на них, будто видел их первый раз в жизни, и ушел из больницы. Мимо прошло несколько врачей. Паровой свисток в Технической зоне, возвещавший начало и конец рабочего дня и обеденный перерыв, наполнил воздух коротким пронзительным шипеньем.

— Нет, — сказал наконец Дэвид, — нет, я не говорю, что вы лжете. Я верю, что вы хотите дать какое-то сообщение, но не доверяю вам. Если вам представится возможность скрыть правду, вы ее скроете. Если можно будет увильнуть совсем, вы увильнете. По каким-то неясным мне причинам вы решили, что будет безопаснее или целесообразнее идти напролом, но ничуть не изменили своих намерений. Вы хотите сообщить как можно меньше и чтоб это прошло как можно незаметнее — одним словом, Стандартная Оперативная Процедура. Ладно. Так вот что я вам скажу. Если вы, как я подозреваю, станете искажать факты, я отправлюсь в Альбукерк, обойду все телеграфные агентства в городе и расскажу им правду.

— Не делайте глупостей, Дэйв, — серьезно сказал полковник.

— И если они захотят произвести расследование, то хоть будут знать, что расследовать. Я не собираюсь делать глупости, — добавил он, — но и не допущу, чтоб их делали другие. Впрочем «глупости» — это не то слово! Неужели вы не понимаете, о чем мы говорим? Неужели вы не понимаете, что здесь произошло?

«Расследовать? — думал полковник, глядя вслед уходившему Дэвиду. — Почему он произнес это слово? Должно быть, Уланов выложил ему про конгрессмена… нет, Дэвид сказал бы об этом. Все равно. Уланов ему расскажет… но никакого расследования не будет… все они горячатся из-за пустяков… Может, все-таки позвонить генералу?..»

Шипящий свист разнесся над плато и, постепенно замирая, стих где-то за каньонами. Наступил полдень. Двери трех лос-аламосских школ распахнулись настежь, и на улицы высыпали ребятишки. Их отцы непрерывным потоком устремлялись из многочисленных зданий Технической зоны к высоким воротам с двумя часовыми, толпами валили из разных мастерских и учреждений. Быстро заполнялись кафетерии, на террасе «Вигвама», под яркими зонтами между столиками сновали официанты дневной смены. Сидней Вейгерт и его подруга давно ушли; они взяли лошадей и поехали в Валле-Гранде, но дорога оказалась трудной, и сейчас они лежали, обнявшись под сенью трепещущей осины, а в листве щебетали птицы, и это было единственным звуком во всем мире, потому что девушка вопреки ожиданию отнеслась к рассказу о случае в каньоне довольно спокойно.

Берэн, Моргенштерн и Педерсон вышли из больницы и отправились завтракать в «Вигвам». Компания их увеличилась — за ними увязались еще два врача, а третий догнал их по дороге. На террасе они огляделись, решили, что здесь слишком людно, вошли внутрь и уселись за большой круглый стол в просторной столовой, почти пустовавшей сегодня, — очень уж хороша была погода. Двое или трое заказали коктейли. Начался бессвязный разговор, вертевшийся вокруг злободневных тем. Медицинское общество штата Нью-Йорк в недавно выпущенном бюллетене предсказывало, что вскоре атомная энергия будет гораздо шире использоваться в медицинских целях. Немного поговорили об этом. Но кто-то из врачей сообщил, что в одной газете рядом с этой заметкой помещена другая под заглавием «Новая веха на пути к Войне с помощью кнопок», где говорится, что военно-морской ракетный самолет V-2 взял высоту почти в семьдесят пять миль, и тут же другая заметка о том, что комитет мира при Обществе психологического изучения социальных вопросов озабочен психическим состоянием населения в связи с атомными проблемами. При этом одни засмеялись, другие покачали головой.

— Читали отчеты Истменской компании?

Только вчера эта сенсационная новость появилась на первых страницах всех газет: исследования фирмы Истмен-Кодак показали, что спустя несколько дней после первого атомного взрыва радиоактивные частицы покрывали собой пространство, равное австралийскому материку; пленка в ящиках из плотного картона, в состав которого входит солома, оказалась засвеченной, благодаря радиоактивности соломы. Все читали об этом; некоторые опять покачали головой.

— Когда-нибудь… — начал кто-то и умолк.

Один из врачей сказал, что в Лос-Аламосе после первого взрыва творилось бог знает что. Он был тут еще в конце войны — его командировали выяснить опасность облучения при работе с некоторыми техническими установками; это было примерно за месяц до испытания бомбы в Аламогордо, и он не думал, что когда-нибудь попадет сюда снова, но вот позавчера ночью доктор Моргенштерн позвонил ему в Лос-Анжелос… Да, он тогда многому научился, продолжал врач, — не в смысле медицины, потому что он тут, в сущности, ничего особенного не делал, а вообще. Он помнит, например, что тут думали о том, первом взрыве, и как он и еще кое-кто, кому об испытании и знать не полагалось, кроме разве одного его приятеля, ученого, который… Впрочем, это сложная и малоинтересная история, — так вот, он и еще несколько человек, в том числе жены тех, кто поехал с бомбой, собрались рано утром на Сейерс-Ридж, покатом склоне в горах Хемез, откуда зимой съезжают на лыжах. Они пришли посмотреть, что произойдет в пустынной долине миль за двести к югу от места, где проводилось испытание бомбы. Больше часу, рассказывал врач, стояли они на холоде, в темноте, и вдруг одна из жен разрыдалась и никак не могла остановиться; уж ее подруга и успокаивала и прикрикивала на нее — ничего не помогало, так она все время и проплакала. Все были настроены тревожно, некоторые уже хотели уходить, отчаявшись ждать или боясь, что произойдет нечто ужасное; и вдруг в шестом часу утра они увидели далекую вспышку, а довольно много времени спустя до них донесся низкий глухой гул. И хоть гул был слабый, он показался им еще страшнее, чем вспышка, — ведь источник его находился так далеко!

А в конце дня стали появляться те, кто уезжал вместе с бомбой; они приезжали в машинах, большей частью в джипах, грязные с ног до головы, обессилевшие от усталости, но возбужденные до предела. И, конечно, все держали язык за зубами. Они не знали, известно ли что-нибудь другим, то есть вообще здешнему народу, их женам и таким, как я, рассказывал врач. Говорили они об этом только друг с другом.

— Ну, сами понимаете, — продолжал он с коротким нервным смешком: он только сейчас заметил, что завладел вниманием всего стола и слушатели не отрывают от него глаз, а он к этому не привык. — Все это трудно передать. Часов примерно в шесть вечера я сидел в кафетерии. На двух машинах подъехало человек шесть-восемь. С виду — бродяги, да и только. Среди них были и Саксл и Дэвид Тил. Помню, ввалились они в дверь, стоят и озираются. И все шесть или восемь держатся вместе, плечом к плечу, понимаете, как, скажем, кучка матросов в притоне перед дракой, — с таким видом, будто решились стоять друг за друга насмерть. Это, наверное, потому, что они не знали, как себя вести, ведь неизвестно было, знают про них другие или нет. Но, помню, выглядели они странно. Как… ну, ладно. Прошла секунда-две, и вдруг кто-то в зале заорал, другие подхватили, и пошла кутерьма!.. Тарелки летели на пол, все бросились к ребятам. Саксла, Тила и остальных люди облепили со всех сторон. И все что-то кричали. Ну, и так без конца, понимаете, — люди изливали свое облегчение, возбуждение и уж не знаю что. Вот так-то.

Он умолк, опустил глаза и стал перекладывать лежавшие перед ним на столе нож и вилку.

— Да, — протянул один из врачей, — должно быть, интересное то было время.