Несчастный случай - Декстер Мастерс

Немного погодя Дэвид поднялся с табуретки и подошел к столу, осторожно обходя места, где остаточная радиоактивность была еще довольно сильна. С полчаса Дэвид рассматривал записи в тетрадях. Потом он порылся среди маленьких бурых кирпичиков, лежавших на столе, взял один и повертел в руках. Кирпичик был дюйма в полтора шириной и в полдюйма толщиной; он состоял из двух частей, и одна из них — нечто вроде втулки или вкладыша — плотно входила в другую. Дэвид несколько раз вытаскивал вкладыш, вставлял его обратно, ощупывал пальцами кирпич со вставленным вкладышем и без него, взвешивал на руке, подбрасывал вверх, вертел в руках, закрыв глаза, и наконец положил обратно.

На обратном пути Дэвид зашел в общежитие, где жил Луис. В комнате его тоже был относительный порядок, но, кроме уборщицы, которая, по-видимому, уделяла ей немного внимания, сюда вот уже три дня никто не заглядывал. На закрытом окне увядал пучок водосбора, сорванного, должно быть, в прошлое воскресенье; в комнате пахло нежилым. Резиновые ласты для плавания, которые Луис купил, собираясь на Бикини, лежали на письменном столе. Дэвид хорошо знал эту комнату, как все комнаты в Лос-Аламосе, включая и свою собственную. Общежитие помещалось в старом бревенчатом доме, сохранившемся с тех времен, когда здесь находилась скотоводческая школа; комната Луиса была больше и удобнее многих других, и вечеринки обычно устраивались у него. Как раз позавчера вечером было решено устроить здесь прощальную пирушку; купленный для этого случая ящик с пивом стоял в комнате возле двери. Одной бутылки не хватало; Дэвид, смутно удивившись этому, наклонился и заглянул в пустую ячейку. Но нежилой дух и мертвенная тишина комнаты действовали на него угнетающе, и ему захотелось поскорей уйти. Он пришел за книгой, которую просил принести Луис. Найдя ее, Дэвид тотчас ушел.

Часть IV

Четверг, вечером. — Зарево видно в каждом доме

В четверг, под вечер, тускло-зеленый военный самолет приземлился на маленьком аэродроме Санта-Фе, пробежал по нему, откатился назад и остановился неподалеку от поджидавшей его военной машины. Из машины вышли двое: полковник и лейтенант. С минуту был слышен глухой рокот работавших вхолостую моторов, потом все стихло и появился служитель с лесенкой, которую он подкатил к самолету. Дверца открылась, и из самолета вышел солдат. За ним показался штатский, человек заурядного вида, в заурядном сереньком костюме и с большим коричневым чемоданом в руках. Солдат и штатский спустились по лесенке на землю, и штатский направился прямо к машине; двое военных последовали за ним. Возле машины все трое на минутку остановились и обменялись несколькими фразами — краткими вопросами и ответами. Затем они сели в машину, которая тотчас же двинулась через поле к воротам; выйдя за ворота, машина свернула на дорогу, ведущую к Санта-Фе, и, набирая скорость, помчалась вперед.

Солдат остановился поболтать со служителем; оба поглядели вслед удалявшейся машине.

— Сам полковник встретил на личной машине, — произнес служитель. — Он кто такой?

— Точно не скажу, знаю только, что доктор, — ответил солдат. — Он всю дорогу молчал.

— Откуда летели?

— Из Сент-Луиса.

— И он все время молчал?

— Я же говорю, молчал.

— Это полковник Хаф с Горы. Неплохой малый. Мы с ним как-то встречались.

— А что за Гора?

— Это где делают бомбу. Лос-Аламос. Тут у нас называют его Горой.

— Ну, мой про это ничего не говорил, — сказал солдат. — Небогатый у вас аэродром, — добавил он.

— Такие самолеты тут не приземляются. Наш аэродром на них не рассчитан. Надо было лететь в Альбукерк.

— Нам было приказано лететь прямо сюда.

Машина остановилась на главной улице Санта-Фе у входа в приземистое, выстроенное с затейливой простотой, покрытое розовой штукатуркой здание гостиницы. Штатский вышел из машины и отрицательно качнул головой, когда подбежавший рассыльный протянул руку к его чемодану. Полковник Хаф, высунувшись из машины, заговорил с приезжим. Тот слушал, полуотвернувшись и глядя на ярко освещенный широкий вестибюль, — в глубине его даже с улицы был виден бар.

— Итак, мы пока что оставляем вас здесь, — говорил полковник Хаф. — Мне очень жаль, что так вышло, но вы же понимаете…

— Да, — сказал приезжий, — только держите меня в курсе дел. И пусть доктор Педерсон позвонит сейчас же. Я никуда не уйду. Я буду либо у себя в номере, либо в баре, одно из двух. Звоните мне.

Он вошел в гостиницу и назвал свое имя дежурной, молоденькой девушке лет девятнадцати, в крестьянской блузке и яркой цветастой юбке.

— Да, да, сэр, — сказала она, — номер вам приготовлен. Вы к нам надолго, мистер Бийл?

— Понятия не имею. А вам это нужно знать?

— О нет, сэр, совсем не нужно. Нам велели…

— Ну, так и спрашивайте у тех, кто вам велел.

Ах, ах, какие мы, оказывается, нервные, подумала девушка. А по виду и не скажешь!

— Не оставите ли вы номер телефона, по которому вас можно найти? — спросила она. — На случай, если вы уйдете.

— Я никуда не уйду, — сказал Бийл. — Я буду либо у себя в номере, либо в баре, одно из двух.

Доктор прошел в свой номер, присел на край кровати и так просидел минут пять, уставясь в пространство. Потом он разделся и лег. Немного погодя он взял телефонную книжку и стал медленно листать страницы.

— «Больница св. Винсента. Палас-авеню 210, телефон 3-33-66», — прочел он вслух. Отложив книжку, он задрал сначала одну ногу, потом другую и указательным пальцем потер между пальцами ног.

И в юности, и в старости, когда здоровьем плохи,Примерные католики способны на подвохи,—

произнес он нараспев. Через несколько минут он встал с кровати и открыл чемодан. Он не принял душа, не стал бриться, однако умудрился потратить целых полчаса на то, что должно было отнять не больше пяти минут. Надев костюм чуть потемнее того, что он снял, Бийл подошел к окну и стал глядеть наружу. Окно выходило на крышу, наполовину покрывавшую внутренний двор гостиницы, но крыша находилась на уровне нижнего этажа, и Бийлу в окно были видны плоские верхушки башен собора св. Франциска на фоне ясного вечереющего неба. Он стоял у окна и прислушивался к смутному говору, долетавшему из внутреннего двора, пока не зазвонил телефон.

— Это Педерсон, — сказал Бийл, идя к телефону. — Да? — сказал он в трубку тем же тоном.

— Да, — произнес он немного погодя, — в общем, ничего, если не считать того, что пришлось целый день просидеть в самолете С-47, который нужно было выбросить на свалку еще два года назад. А в общем, хорошо.

Наступила пауза.

— Да, конечно, — сказал он.

Снова пауза.

— Разумеется, понимаю, — заговорил он, — но надеюсь, и вы понимаете, каково мне сидеть здесь и ждать.

— Только то, что мне сказали по телефону, — произнес он через секунду, — и что успел сообщить полковник, а это очень немного.

— Понятно, — сказал он под конец. — Я буду ждать вас в баре. Выезжайте, как только сможете.

Повесив трубку, Бийл тотчас же вышел из комнаты и направился прямо в бар. Часы показывали без нескольких минут шесть, но в баре было почти пусто. Бийл сел за большой, человек на восемь, угловой стол, у которого вдоль стен стояли скамьи с мягкими сиденьями. Подошла официантка в длинной черной юбке с четырьмя яркими цветными полосами. Бийл уставился на юбку и смотрел, пока официантка не пришла в замешательство, тогда он медленно и нагло повел глазами вверх, задержал взгляд на ее груди и потом уж взглянул ей в лицо.

— Виски и содовой, пожалуйста, — сказал он.

— Вы не будете обедать? — спросила официантка.

— Не знаю. Возможно.

— Сколько с вами будет человек?

— Один.

— Ах, вас только двое? Тогда не пересядете ли вы за маленький столик, сэр? Этот стол понадобится для большой компании.

— Предположим, что нас шестеро, но не все придут. Что ж, дадите вы мне наконец виски с содовой?

Ох, подлить бы тебе в стакан вместо виски чего-нибудь другого, подумала официантка. Нахал чертов!

Бийл выпил бокал, потом другой и третий. Бар постепенно наполнялся. Старшая официантка два раза подходила к Бийлу и просила пересесть за маленький стол. Когда подали третий бокал, он заказал обед. Когда подали кофе, он заказал еще виски. Было уже половина восьмого. Прошло столько времени, а он еще ни с кем не поговорил, ничего не прочел и, в сущности, почти не двинулся с места. Он тихонько барабанил пальцами по столу и, держа в другой руке бокал, рассматривал висевшую над большим столом мексиканскую оловянную люстру. Наконец появился Педерсон.

Педерсон, явно усталый и явно расстроенный, рассказывал вяло, мямлил и часто повторялся. И все же он довольно успешно брел от одной важной подробности к другой, хотя часто кружил вокруг да около. Доктору Берэну или доктору Моргенштерну понадобилось бы гораздо меньше времени для изложения сути, но и сделали бы они это по-другому. В конце концов из сбивчивого рассказа Педерсона Бийл узнал больше, чем мог выжать из себя сам Педерсон.