Несчастный случай - Декстер Мастерс

Но тут же он нахмурился, ибо основная проблема была далеко не так проста, или не так сложна, как две другие. Основная проблема — и хотя она возникла благодаря Уланову, полковник, по справедливости, не станет винить его за это, — основная проблема заключается в том, что случай в каньоне уже получил или скоро получит огласку. Раз конгрессмену все известно, то умалчивать об этом уже нельзя. Виноват во всем конгрессмен — надо же было явиться именно в такой момент! Впрочем, это значит, что никто не виноват, виноваты сами события. Следовательно, что же? — спросил себя полковник. Следовательно, надо сделать все, что в его силах, когда он будет разговаривать с конгрессменом; он объяснит, насколько важно дать официальное сообщение, и скажет несколько слов о безопасности и о моральном состоянии населения — конгрессмену при всех обстоятельствах полезно услышать об этом. Надо будет подготовить официальную версию.

«Бедный Луис», — подумал он; интересно, что же сказали Уланову? Но через минуту он сам узнает правду, он услышит ее от врачей.

«Бедный Луис», — еще раз подумал он, подымаясь по ступенькам на крыльцо больницы.

В четверг утром, спустя два дня после случая в каньоне, часов в девять или в десятом, почти все, кто имел хоть какое-нибудь отношение к происшедшему, собрались в ординаторской, где услышали неожиданное и тревожное сообщение об ожоге на животе у Луиса Саксла. Тем, кто пришел раньше, об этом сказал доктор Моргенштерн, который тут же куда-то исчез. Пришедшие первыми рассказали остальным. Доктор Берэн очень лаконично сообщил об этом Педерсону и тотчас же спросил, не считает ли он уместным положить на живот пузыри со льдом.

— Болей нет, насколько я понимаю, — сказал Берэн, запросто обращаясь к своему молодому коллеге. — Но они могут появиться. Однако мне кажется, что независимо от этого важно приостановить циркуляцию разрушенных клеток. Небольшое охлаждение, не ниже шестидесяти градусов по Фаренгейту или около того. Как вы считаете?

Круглое, простодушное лицо Педерсона, неспособное скрывать никакие чувства, ясно доказывало, как потрясла его эта новость. Но Берэн тактично помог ему прийти в себя, и вскоре Педерсон уже отправился проверить, правильно ли кладутся пузыри со льдом.

— Можно мне с вами? — спросил стоявший рядом доктор Бригл; он ехал всю ночь и спал не больше часу, поэтому вид у него был довольно измученный.

— Конечно. Вы еще не были наверху?

О приезде доктора Бригла стало известно только накануне. Он прославился своей работой с особыми красителями, которые, как показали опыты над животными, способствовали приостановке небольших растекающихся кровоизлияний, характерных для поздних стадий лучевой болезни. Эта работа была закончена недавно; во время болезни Нолана она еще не давала практических результатов, и, разумеется, ее еще не было, когда произошел взрыв в Японии. Никто не решал заранее, что доктор Бригл, в случае необходимости, испробует свои красители на Луисе Саксле. Его просто вызвали в Лос-Аламос.

— Я только что видел трех-четырех менее тяжелых больных, а у Саксла еще не был, — сказал Бригл.

— Ну что ж, — начал было Педерсон, но замолчал, не зная, что сказать. Уже подымаясь по лестнице, они представились друг другу.

И каждый думал только о том, что на животе обнаружен ожог.

Врачи то и дело входили и выходили из ординаторской, палат и лаборатории доктора Новали. Но два врача не осматривали пациентов и даже не заходили к ним в палаты; эти двое, гематологи, вызванные накануне из Чикаго, нашли свободную комнату неподалеку от лаборатории, водворились там с грудами книг, журналов и блокнотов и только время от времени выходили заглянуть на какие-либо из многочисленных таблиц, которые висели по стенам на фанерных щитах или лежали на столах в лаборатории. Вместе с доктором Новали или с кем-нибудь из его лаборантов они разглядывали стеклышки с мазками крови, наполняли пипетки и проверяли анализы разведенной крови в гемоцитометрических камерах. Они работали почти безмолвно; потом обсуждали результаты, потом стояли у окна в конце коридора между своей комнатой и лабораторией, курили и снова обсуждали.

— Мне думается, надо сказать кому-нибудь — Берэну, например, насчет технических стекол, которыми пользуется Новали.

— Это же стандарт.

— Да, для грубого изображения. Но он напрасно применяет окраску по Райту, она тут не годится. Нужна окраска по Гимзу. И потом, он вообще злоупотребляет окраской.

— Ну, что касается Саксла, то не думаю, чтоб это имело значение. Изменения так огромны, что бросаются в глаза.

— Кажется, это тот малый, что собирал первую бомбу. Вы его знаете? Видели когда-нибудь?

— Нет. Я тут никого не знаю.

— Кто-то мне говорил, что он все время сидел возле того, другого больного, в прошлом году. Тут есть о чем подумать, правда?

— Будь я на месте Саксла, я бы сейчас серьезно призадумался над ожогом на животе. Если ожог показался так быстро, то страшно представить, что мы увидим через день.

— Или не увидим. Это вернее. Ну, пошли.

Так говорили специалисты по исследованию крови; сегодняшний ожог завтра будет означать дальнейшее падение количества моноцитов и ретикулоцитов, выразится в увеличении распухших, бледных клеток, в токсической грануляции нейтрофилов и во всех других неуловимых, неуклонно накапливающихся нарушениях тонкого равновесия составных частей крови.

Строго говоря, появление ожога вовсе не значило, что состояние Луиса ухудшилось; это скорее был один из скрытых признаков болезни, который выступил наружу. Появление ожога означало лишь замедленную реакцию организма на атомный вихрь, захлестнувший Луиса на крохотную долю секунды, — это был зловещий, но не роковой признак.

— В Бостонской детской больнице есть один человек, — позднее сказал доктор Берэн Педерсону. — Несколько лет назад он проделал интересные наблюдения над развитием токсемии из экзотоксинов поврежденных тканей. Его фамилия не то Фолк, не то Фолкс, я забыл. Можно связаться с ним по телефону. Тут, очевидно, возникнет инфекция от кишечных бактерий. Судя по всему, у Саксла довольно серьезно задет кишечник… Пожалуй, позвоните этому Фоксу. Сошлитесь на меня. Расскажите ему, что происходит, спросите, что он может сказать по этому поводу, и вообще поговорите с ним. Сделайте это, пожалуйста.

На лестничной площадке, откуда накануне вечером Бетси смотрела на вереницу уходящих людей, три врача устроили маленькое совещание. В первый день, рано утром, кровяное давление Луиса заметно понизилось, весь день оставалось без изменений, а в среду вечером стало частично восстанавливаться, то есть верхнее давление было близко к норме, но нижнее по-прежнему оставалось пониженным. Вопрос заключался в том, измерять ли давление снова. Один из трех врачей, стоявших на площадке, только что пытался это сделать.

— В общем, ничего не вышло, — говорил он. — Надуть манжету невозможно. И в правой и в левой руке это вызывает сильную боль. В конце концов он попросил меня перестать, и я думал, что он вот-вот лишится сознания. Что же делать?

— Раньше давление измерялось на кончике пальца. Ах, черт, блестящая идея, нечего сказать! Я забыл про его руки. Ну, а если измерить на бедре, например?

— А я бы, — сказал первый врач, — вообще бросил это. Кровяное давление — это проверка первой тревожной реакции, но я не понимаю, почему мы должны все время следить за ним. Ну, не знаем так не знаем.

Они пустились в обсуждение этого вопроса; один интересовался тем, что произошло с нижним давлением, — собственно, это интересовало всех троих. Они соглашались, что в этой стадии болезни показатели давления не так уж важны, но в конце концов пришли к выводу, что кровяное давление измерять необходимо хотя бы для того, чтобы внести в историю болезни, ибо случай из ряда вон выходящий и каждой мелочи должно быть уделено серьезное внимание.

Врачи обратились к доктору Берэну. Тот посоветовал не заниматься этим.

Доктор Моргенштерн исчез куда-то на целых полчаса. Когда он вернулся, все были заняты чем-то своим, и, сказать по правде, большинство врачей даже не заметило его отсутствия.

— Мне известно по меньшей мере одиннадцать совершенно различных теорий насчет этиологии лучевой болезни, — говорил в коридоре один врач другому. — И по-моему, в каждой есть крупица истины. Но я не знаю никакого терапевтического способа лечения хотя бы одного из ее признаков. А вы? Впрочем, беру свои слова обратно. Бригловские красители действительно эффективны. Но все остальное — паллиатив, поддерживающие средства, то есть просто общие лекарства, в то время как болезнь спокойно идет своим чередом. Понимаете, хуже всего эта скрытая стадия, — хуже для нас, во всяком случае. Сомневаюсь, чтобы Саксл выжил. Но сегодня он чувствует себя неплохо и, вероятно, будет чувствовать себя неплохо еще несколько дней. И все-таки болезнь все время прогрессирует, а что мы можем поделать? Что мы можем поделать, черт возьми? Пожалуй, вот это нам что-нибудь подскажет.