Цыганская невеста - Кармен Мола

времени. Для нее это было безделье в кубе, выкидывание самых ценных рабочих часов в мусорное ведро.

Ордуньо наблюдение давалось легче. Подростком и юношей он всерьез занимался гимнастикой, качался на тренажерах, часто жил вдали от родителей, под надзором суровых тренеров. Пока однажды не бросил большой спорт и не пошел в полицию. Этот опыт выработал в нем умение терпеть и ждать. Он любил покой, когда никто не подгоняет, любил потолковать о том о сем. Но осатаневшая Ческа для непринужденной беседы не годилась. Сейчас от нее не приходилось ждать ничего, кроме сарказма и колкостей. Ей надоело следить за цыганами, это было очевидно.

В семь часов вечера «Фиат-фиорино» снова тронулся. От Пуэрта-де-Толедо вниз до кольца М-30, затем по шоссе Насьональ IV, а с него свернул в промышленную зону недалеко от Парлы. Они проехали свалку автомобилей, огромный китайский рынок, несколько мебельных магазинов. Наконец фургон остановился перед складом, на котором не было никакой вывески. Цыган вышел из машины, открыл висячий замок на воротах, вынес оттуда какую-то мебель и стал загружать в фургон, причем никак не мог справиться с комодом, на вид очень тяжелым. Цыган вытер пот со лба и стоял, явно прикидывая, как поднять этот груз в машину. Какой-то мужчина, крупный, высокий, вышел со склада и стал ему помогать.

Ческа среагировала первой. Она толкнула задремавшего было напарника:

— Это он!

Ордуньо прищурился, чтобы разглядеть мужчину. Да, это был он. Мойсес Макайя, отец мертвых цыганок, самый разыскиваемый в городе человек. Ордуньо остановил Ческу, уже готовую выскочить из машины, достал телефон и набрал номер.

Звонок застал инспектора Бланко в офисе ОКА, она разговаривала с Марьяхо. Ордуньо спрашивал, должны ли они немедленно задержать Мойсеса.

— Ты уверен, что это он?

— Абсолютно уверен.

— Если он попытается сбежать, задержите его; если нет, ждите моего приезда. Я хочу с ним поговорить. — Это она произнесла, уже взяв ключи от машины и выходя из здания.

Марьяхо умолкла на полуслове, но из телефонного разговора ей стало понятно, что охота подошла к концу. Интересно, подумала она, как поведет себя Элена, оказавшись лицом к лицу с Мойсесом? Они как раз говорили о нем. Марьяхо изучила ритуалы и проклятия цыган, ища упоминания червей в голове, пожирающих мозг, но ничего такого не нашла. Убийства, по крайней мере их modus operandi, не имели никакого отношения к цыганской культуре. Это не он. Последняя фраза, сказанная Эленой перед тем, как ответить на звонок, теперь звенела в голове Марьяхо. Это не он. Мойсес Макайя не убивал своих дочерей. Но ордер на его арест выдан, и теперь Элена мчалась в своей машине, чтобы задержать этого человека и передать его в руки правосудия.

Ордуньо и Ческа вышли ей навстречу, когда она подъ­ехала к складу. «Фиат-фиорино» с грузом мебели уже уехал. Висячий замок снова был закрыт. Они обошли склад по периметру и обнаружили заднюю дверь, выбить которую ничего не стоило.

Однако Элена предпочла в нее постучать и окликнула Мойсеса, сказав, что хочет с ним поговорить; но реакции не последовало. Ни шагов по другую сторону двери, ни голосов. Она снова постучала и позвала Мойсеса — результат тот же. Она вздохнула, сдавшись, и посмотрела на Ческу, которая только и ждала сигнала. Дверь из листового металла оказалась прочнее, чем они предполагали. Но третьего удара она не выдержала, и Ордуньо с Ческой вошли с пистолетами на изготовку.

— Полиция!

После такого предупреждения Мойсес, по идее, должен был сдаться или броситься наутек. Но ответом опять стала полная тишина. На складе было сыро и темно. Последние лучи солнца просачивались сквозь небольшое слуховое окно. Элена достала фонарик, осветила углы, заваленные мебелью и всяким хламом. Что-то было накрыто рогожей, что-то свалено просто так. Раздался металлический щелчок, словно распрямилась сжатая пружина. Между двумя колоннами из ящиков стоял Мойсес, открывая и закрывая складной нож. Ческа и Ордуньо напряглись. Элена жестом велела им успокоиться.

— Мойсес… я хочу с вами поговорить.

Лезвие со щелчком выскочило из рукоятки, сверкнув в темноте склада. Цыгана словно гипнотизировали эти грозные щелчки и вспышки.

— Я знаю, что вы не сделали ничего плохого, и хочу помочь вам.

— Ничего плохого? — с горечью переспросил Мойсес.

Его голос звучал глухо.

— Да, ничего плохого. Если вы думаете по-другому, то вы ошибаетесь. Ссориться с дочерью — это нормально. Это делают все родители.

— Все родители нанимают частного детектива?

— Чаще, чем вы думаете, уверяю вас.

— Все родители пытаются помешать свадьбе дочери?

— Это все несерьезно, Мойсес. Вам незачем прятаться.

— Я ударил ее по щеке. В день девичника я пошел к ней и дал ей пощечину. Я сказал, что больше не потерплю ее наглости. Я ударил ее. И она поцарапала меня, как бешеная кошка. И сказала, что ненавидит меня.

Нож вдруг перестал щелкать, словно воспоминание о стычке с дочерью лишило Мойсеса сил.

— Такие слова произносят в сердцах, не стоит воспринимать их серьезно, — попыталась утешить его Бланко.

— Они погибли по моей вине, обе, я чувствую, что это так.

На смуглом лице Мойсеса что-то блеснуло. Может быть, слезы.

— Почему вы сбежали от полиции?

— Потому что не мог иначе. Я не хочу, чтобы меня арестовывали в присутствии жены. Это унизительно. Она вообще не уверена в том, что я их не убивал.

— Соня не сомневается в вас, Мойсес, не сомневалась ни одного мгновения.

— Вы не видели укора в ее взгляде. С каким презрением она посмотрела на меня, когда узнала, что я снова веду дела с кузеном. Никому не пожелаю, чтобы жена так смотрела на него.

— Вы нужны Соне. Я знаю, она сама мне это сказала.

— Она не будет на моей стороне. А на меня повесят убийства и отправят за решетку.

— Нет. Против вас нет ни одной улики, только ДНК, а вы только что объяснили, что дочь поцарапала вас в день своей смерти.

— Вы должны сказать моей жене, что я любил ее по-настоящему, что я когда-то влюбился в нее как сумас­шедший.

— Вы скажете ей это сами.

— Я был плохим отцом и признаю это. Я угодил в руки Капи, хотя всю жизнь стремился к тому, чтобы цыган перестали воспринимать как преступников. Что я не добился этого, наверное, моя самая большая неудача.

— Пойдемте, Мойсес. Сейчас мы поедем в участок, вы дадите показания, и я уверяю вас, что завтра вы будете спать в своей кровати.

— Но все-таки моя самая-самая большая неудача в том, что я не сумел позаботиться о девочках. Все именно так.

— Я вам помогу. Я не оставлю вас, ни Соню, ни вас. И мы найдем убийцу Сусаны.

— Обещайте, что не остановитесь, пока не найдете его.

— Обещаю.

— Спасибо. Сделайте это. И пустите ему пулю в лоб, за меня.

— Я обязательно поймаю его. А теперь нам нужно идти.

Мойсес не ответил. Раздался щелчок ножа, за ним последовал булькающий звук, словно что-то закипело, и все это заглушил страшный хрип. Элена, до этого с­таравшаяся не светить цыгану в глаза, направила луч прямо ему в лицо: Мойсес перерезал себе горло и захлебывался собственной кровью.

— Скорую, быстрее!

Элена выхватила из кармана платок и прижала к ране, пытаясь остановить кровь. Платок промок за секунду и стал бесполезным. Ческа выбежала со склада, чтобы позвать на помощь. Ордуньо нашел среди скобяных изделий грязную тряпку, которой можно было заткнуть рану, и протянул Элене. Она сидела неподвижно, прижимая тряпку к шее Мойсеса. Больше Ордуньо ничего не искал, потому что понимал: все кончено. Но понимал и то, что Элене нужно несколько минут, чтобы принять случившееся, и не мешал ей в бесполезных попытках спасти цыгана.

Глава 50