Дикая роза - Айрис Мердок

Неудержимо улыбаясь, он вошел в бар и влил в свое парящее, туманное существо две порции виски, обращая на внешний мир не больше внимания, чем амеба, заглатывающая добычу. Тут у него наконец шевельнулась мысль, где бы позавтракать, и перед глазами мелькнули заманчивые вывески Прюнье и Булстэн. Он выбрал Булстэна и без всякого ощутимого перехода очутился в полумраке этого изысканного ресторана перед тарелкой с сочным бифштексом. Кларет, как по волшебству появившийся вместе с бифштексом, был самого высокого качества. Официанты говорили тихими голосами, как херувимы подле восставшего из гроба Христа.

После завтрака он каким-то образом перенесся в пейзаж Ренуара — небесный вариант Хайд-парка, — и тут ему взбрело на ум навестить Эмму Сэндс. Эта мысль разом сбросила его с облаков на землю. Но на земле он стоял гордо, как великан. Он придет к Эмме, придет и отпразднует победу над Эммой, и тяжесть свалится с плеч, цепь будет разбита. Только это ему и требовалось ещё для полного счастья.

После того как Рэндл дал толчок событиям, которые столь блистательно оправдали полученный им от Линдзи наказ „подумать практически“, между любовниками воцарилось странное молчание. Словно они затаили дыхание, пока на старте отсчитывали — пять… четыре… три… И когда Линдзи объявила ему, что едет в Лестер, как всегда в это время года, повидаться с матерью, они не обменялись многозначительными взглядами, хотя оба знали, что вступают в священную и опасную пору. Рэндл не посвятил её в свои планы, хотя понимал, что своим пророческим тоном и скромно-победным блеском в глазах дал понять, что планы у него имеются. С тех пор он получил от неё только открытку и не знал, прочла ли она в газетах новость о Тинторетто, а если прочла, то поняла ли её значение. Главное же, он не знал, говорила ли она с Эммой.

Это сомнение, раз возникнув, отрезвило его и больно укололо. В последние дни, когда совершалось символическое убиение его отца, когда шли, словно во сне, поиски Золотого Грааля, он как-то не думал об Эмме. Под конец он перестал думать даже о Линдзи. Подобно мистику, который ищет великое „анти-я“ и обнаруживает, что в конечном счете есть только он сам, Рэндл в результате всех своих духовных усилий оказался в краю чудесного одиночества. А между тем Эмма тоже продолжала существовать, да ещё как властно, с какой затаенной угрозой — это он внезапно почувствовал сейчас, приближаясь к оглушительной сутолоке площади за воротами парка. Его потянуло совершить ещё одно убийство.

Перед больницей св. Георгия был цветочный ларек. Рэндл остановился. Розы. Удлиненные, туго скрученные бутоны на длинных стеблях повергли его в уныние. Зонтики, а не цветы. Их и розами-то не назовешь, эти жалкие недоноски, наскоро, кое-как произведенные на свет подневольной и циничной природой на потребу капризному рынку, обреченные завянуть без внимания на чьих-то ночных столиках или быть игрушкой в беспокойных пальцах разряженных девиц. И на секунду все окружающее исчезло у Рэндла из глаз — он видел только склон холма в Грэйхеллоке, красный, лиловый, желтый от несметного множества пышных, безупречной формы дамасских роз и центифолий. Потом с мрачной решимостью он все же купил букет несчастных, безуханных лондонских роз и ещё подумал, что они, маленькие, острые, похожи на груди у девочки. Но это навело на мысль о Миранде. Он подозвал такси.

Уже почти наступило обычное время чая, обычное время идти к Эмме и Линдзи. То есть обычное в прежние дни. Его потрясло, как бывает в первые дни войны, до чего далеко эти прежние дни уже отодвинулись в прошлое. Прежние дни ушли безвозвратно, никогда больше он, войдя в эту гостиную, не застанет их обеих вместе за вышиванием, не увидит, как чайный столик заезжает углом в широченную юбку Эммы. Он подумал об этом с ужасом, с непонятной грустью и с ликованием. Война началась.

Позвонив, он подумал: но ведь ей придется самой открыть дверь. На секунду сердце сжалось от сострадания и подумалось, не зря ли он пришел. Но в следующую минуту, когда он увидел Эмму, ничего не осталось, кроме прежнего страха, притяжения, непонимания и неприязни, которые когда-то, сливаясь воедино, придавали ей некое очарование, теперь же ощущались порознь и без прикрас.

Эмма, казалось, не особенно ему удивилась. Она сказала:

— Ах, это вы, Рэндл, входите, — и зашаркала обратно в гостиную, а следом за ней потянулся дым от сигареты „Голуаз“.

Без Линдзи гостиная казалась пустой, непривычной, и он словно впервые сообразил, что никогда не видел Эмму без Линдзи. Никогда не видел Эмму одну.

Смиренным жестом он положил розы на столик.

Эмма уже уселась в свое кресло и устремила на него живой, но невеселый взгляд.

— Какой вы милый, что меня навестили. А главное, что пожалели меня, покинутую. Виски хотите? Мне без моей забавницы что-то и с чаем возиться неохота.

В Рэндле снова заговорила расслабляющая жалость. Он уже хотел было отказаться от виски. Потом решил, что убийце не к лицу стыдиться такой малости, как проявление дурного вкуса, и достал два стакана. Он подумал: понимает ли она, что это конец?

Эмма продолжала словоохотливо:

— Я беспардонная malade imaginaire, но, право же, я чувствую себя беспомощной, когда за мной некому присмотреть. Избалована я, конечно.

Рэндл налил виски и подал ей стакан. Она как раз взялась за новую сигарету, он поднес ей зажигалку, дал закурить. Руки их сошлись, и он поймал на себе её взгляд, пытливый и мрачный. В том, что он видел её без Линдзи, было что-то непристойное, точно он видел её голой и грозной, конечно, и жалкой тоже, но грозной. И он подумал: она сама привела меня сюда, каким-то колдовством выманила из гущи Лондона, это она меня позвала.

Эмма не сводила с него глаз. Ее кудрявые волосы спутались, выглядели непричесанными, как будто она уже начала превращаться в покинутую всеми старуху. Юбка её была усыпана пеплом, переполненная пепельница сыпала окурки к её ногам. Но любопытный нос был нацелен на Рэндла, как кинжал, а губы иронически-насмешливо растягивались, предвещая улыбку.

— Я сегодня получила премилую открытку. От нее, — продолжала Эмма. Но сказала она это рассеянно, словно думая о другом.

Рэндл удивленно взирал на нее. И не успел он сообразить, что с самого прихода не сказал ни слова, как Эмма спросила:

— Вы что же, Рэндл, проглотили язык?

Рэндл шел к ней с намерением сразу сказать: Линдзи моя. Но оказалось, что у него нет наготове слов для такого сообщения. То, что произошло, не так-то легко выразить словами. Он выдавил из себя:

— Я тоже получил открытку. — Вышло жалобно и глупо.

Эмма, которая изучала его, вся подавшись вперед, теперь откинулась в кресле и сказала:

— Вы бы поставили цветы в воду, раз уж были так любезны, что принесли их. Неприятно видеть цветы без воды. Вы не находите?

Рэндл вскочил, схватил розы и вышел на кухню. Здесь он сел и закрыл лицо руками. Наверно, он ещё пьян. Не может быть, чтобы эта немота и путаница в мыслях шли только от Эммы. Видимо, его недавний опыт убийцы не научил его тактике разрушения, которая сейчас требуется. Он жадно напился воды и посмотрел на себя в зеркало. Болван болваном. Он нашел вазу, налил её до краев и запихнул в неё цветы. Гадость какая, уже вянут. Им так и предназначено было остаться бутонами. У них, наверное, и нет сердцевины. И тут он увидел висевшее за дверью пальто Линдзи.

Это его ошеломило. Он глядел на пальто и строил догадки, не успевая облекать их в слова. Как могла Линдзи уехать без своего пальто? А может, она не уехала? Но открытку-то он получил! Погода теплая, она могла и не взять пальто, захватить только легкий плащик. Потом возникла бредовая мысль, что Линдзи где-то здесь, в квартире, прячется. Она где-то здесь и ждет, когда Эмма весело велит ей выходить, как девочка, которую волшебник превратил в куклу. Или ждет и не намерена показываться. Он поставил вазу на стол.

Он вышел в переднюю и огляделся. Дверь в гостиную закрыта. Он заглянул в столовую, потом тихонько отворил дверь в комнату Линдзи. Пусто. Но тикают часы, и кажется, будто кто-то здесь есть. Рэндл поежился и отступил. Сделал два шага, отделявшие его от спальни Эммы, и открыл дверь. Большая, вещая комната с итальянским освещением и широкой кроватью под красным покрывалом и не шелохнулась. Не было Линдзи, не было безмятежного ангела в углу. Он ещё впитывал в себя эту настороженную пустоту, когда заметил, что Эмма наблюдает за ним с порога гостиной.

Рэндл встретил её взгляд, прикрыл дверь и пошел за розами. Когда он вернулся в гостиную, она уже опять сидела в кресле.

— Вы не думайте, её здесь нет, — сказала Эмма тихо.

Мысль, что Эмма разгадала его сомнения, была невыносима. Он почувствовал наконец, что на помощь ему поднимается слепая ярость. Сказал почти грубо:

— А я и не думаю!

— Так зачем же было заглядывать в мою спальню?