Императрица Лулу - Игорь Тарасевич

— У Луизы самый длинный язычок, — посмеиваясь, однажды сказала матушка. Матушка наверняка и не думала, что язычок Луизе так пригодится.

— Маменька, самый длинный язычок у меня, — вдруг выпалила Амалия; Валаамова ослица заговорила!

С детства Амалия не могла вынести её соперничества решительно во всем, хотя могла бы, кажется, наоборот, любить младшую сестру. Старшие дети любят младших — так заведено Богом для семьи, в которой более чем один ребенок.

Мой Бог, у Амалии самый большой рот! Хотя красноречием сестрица вовсе не отличалась никогда, вечно она молчала, дулась; даже когда в замке устраивались танцы, Амалия только сидела у стены, хотя учитель танцев месье Лапарм на уроках все же умел добиваться от Амалии правильных движений и осанки — добиваться, когда как от нее, Луизы, месье ничего не приходилось добиваться, она сама всё исполняла с радостью. В кого только уродилась сестрица — уже став взрослой, лет в тринадцать, она впервые задалась этим вопросом, — в кого только уродилась сестрица с её плоским конопатым лицом, с губами гузкой, с узким лбом, на котором — там, где сходились редкие её бровки, на котором то и дело проявлялись блестящие капельки пота? А зад? Неприлично обладать столь узким и плоским мальчишеским задом. Вечерами в спальне, когда никакие ухищрения портного уже не могли скрыть этого сестрицына главного недостатка, ей приходилось видеть этот постыдный зад — каждый вечер на мгновение, после снимания платьев и до надевания ночных рубах. Как сестрица будет носить своих будущих детей? Большой же рот Амалии тоже вечно был влажен, как и лоб. Столь неприятного свойства натуры не было ни у кого в династии маркграфов Баден-Дурлахских. Вечно в уголке рта у Амалии еле заметно пузырилась слюна, словно бы сестрица непрерывно сосала рождественский сахарный леденец. У… мокрый рот.

За несколько месяцев до брачного уведомления от русской императрицы — кажется, всего за несколько месяцев, ей было тогда около четырнадцати, а сестрице — около семнадцати, вечером накануне Рождества, когда потушили свечи, Амалия вдруг, уже помолившись на ночь, в полной темноте вскочила с постели, подбежала, сорвала с неё одеяло. С одеяла упал и наверняка больно стукнулся Михель — игрушечный медведь, которого она очень любила и которого потом даже взяла с собой в Россию, она всегда, сколько себя помнила, спала с Михелем.

— О, Михель! Ему больно! — только и успела вскрикнуть.

Бог ты мой! Хорошо, что ушли уже и матушка, и фрау Геттель, и горничная. Она просто оказалась в шоке, когда Амалия, упав на неё сверху, принялась целовать её мокрым своим ртом, обдавая нестерпимым запахом лошадиного пота и розовой воды, которым её нещадно поливала фрау Геттель, чтобы запах лошадиного пота избыть; тщетно, сестрица, по всей видимости, сама уже издавала сей омерзительный скотский запах. И этот постыдный, узкий, плоский и твёрдый зад! Сестрица разом перевернулась и принялась целовать пальцы её ног, колени, внутреннюю сторону ляжек… Она несколько секунд пребывала в шоке, прежде чем её пронзило острое чувство счастья, прежде чем она изо всей силы, вложив в руки ещё и энергию этого счастья, оттолкнула сестру.

Амалия с шумом упала возле кровати на ковёр, с размаху ударив рукою бедного Михеля и продолжая так же исступленно шептать: «Любовь моя… Любовь моя… Любовь моя…»

В тот день сестрица ездила с батюшкою смотреть и пробовать новых, только что купленных для маркграфской конюшни лошадей — лошади и конюшня были любимыми её занятиями, лошади — единственное, что сестрица действительно любила с детства, фуй! — пробовала она, значит, пробовала вместе с батюшкою новых лошадей и так в тот день наездилась, словно бы это её саму гоняли под седлом, никак нельзя было предположить, что у сестрицы Амалии осталось столь много сил.

Лошадей батюшке привезли из Баварии, баварской короне Баден был должен существенную сумму, об этом она знала, не знала лишь величины долга — пострадает ли государство, если долг станет погашенным при женитьбе наследника баварского трона на одной из баденских принцесс? Тогда недостаток денег весьма угнетал и батюшку, и матушку, недостаток денег — постоянная угроза маркграфству, с которой она, Луиза, выросла и стала взрослой; недостаток денег возможно было возместить отдачею в Баварию сестрицы Амалии, коль скоро она так ненасытно любит баварских лошадей. О браке Амалии в семье говорили как о деле решённом; неужто Амалия с её плоским лицом, мальчишеским задом и лошадиным духом от тела стоила столько, что её мокрый рот перевешивал на купеческих весах серебро и злато? Один лишь миг она могла поверить в батюшкин план откупиться от долгов сестрицею Амалией — в этот миг счастья, но в этот миг она, разумеется, не думала о деньгах.

Тогда дело с женитьбою не сладилось — на ее, Лиз, несчастье, сестра осталась с нею. Амалия кротко сказала батюшке, что готова пожертвовать своей горячей любовью к наследнику баварской короны, чтобы принести в государство ещё большие деньги, чем могла дать Бавария, — как раз тут случилось послание русской императрицы, а Россия могла дать куда большие деньги, чем Бавария, за какую-либо из баденских принцесс. Так стоило ли, рассудительно говорила Амалия, стоило ли рисковать большими деньгами и не дать возможность русской императрице выбрать между нею и Луизой? Это соображение в голове батюшки перевесило все остальные — хотя бы то, что только сумасшедший мог предпочесть ей, Луизе, только сумасшедший мог предпочесть ей узкозадую вонючую Амалию. А ночью Амалия так же твёрдо сказала сестре, что никогда её не покинет. Что бы ни случилось, она никогда и ни за что её не покинет и не променяет ни на одного жеребца, хоть самых лучших кровей. Так впоследствии и произошло, так и произошло.

— Ваше Высочество, что случилось? О, Боже мой, что случилось, Ваше Высочество? Вы здоровы? — Белый чепец фрау Геттель заметался в темноте; только синие окна мерцали в спальне; ночной свет лишь вырисовывал контуры предметов, полукруглый французский диван возле окна казался частью крепостной стены, за которой она, Луиза, держала на своей кровати осаду против неприятеля. Пока фрау Геттель зажигала в фонаре фитиль, прошло минуты две, этого вполне хватило, чтобы Амалия села на своей кровати с обычно неподвижным лицом, и она тоже успела сделать вид, что только сейчас проснулась. Фрау Геттель встала посреди спальни с фонарём в поднятой руке, как статуя. Повисла пауза.