Императрица Лулу - Игорь Тарасевич

Ясный колокольчик доложил, что вошли камердинеры со свечами. Он смотрел, как зажигают шандалы. Возле прибора для письма — из зелёной яшмы, любимый был батюшкин прибор — заколыхались тени. Вновь перекрестился тяжелым мыслям, будто бы присутствовал сейчас на службе в Исаакиевском соборе. Довольно. Довольно мыслей. Кашлянул:

— Изложи изустно.

И бросил в воздух:

— Никого.

И тут же по комнатам и коридорам прошелестело брошенное слово, так же повисло в воздухе: никого, никого, никого… Блестели под свечами генеральские эполеты на расхаживающих в приёмной, в галерее, в малой гостиной и в зале; в камердинерской, получив передышку, откровенно отдыхали: никого, так, значится, бессчетно, знали, ещё времени есть. Из столовой понесли гусятницы на кухню — поддерживать на пару — и паштеты — в ледник, чтобы вновь положить на лед, покамест не явится государь; из официантской вышли с крышками от салатниц и с салфетками, чтобы накрыть холодное; начали вновь придвигать отодвинутые было стулья. Старший официант, блестя лысиной, тайком перекрестился, не зная, что повторяет сейчас Императора России, открещивающегося от мыслей о человеческой тщете, старший официант перекрестился при мысли, что было б, когда успели бы открыть бутылки на винном столе — числом всего двадцать штук — присланного из Пруссии лафита, рубин, а не лафит, чистый императорский рубин! Господи! Истинно — Бог упас. Белые кавалергарды, самые яркие бросая сполохи от кирас, касок и палашей, встали у белых императорских дверей, тоже играющих позолотой не хуже неподвижных игрушечных солдатиков.

В кабинете Чарторыйский вновь сдвинул каблуки, тоже откашлялся, оглянулся на закрывающиеся за людьми двери, дождался легкого стука створок. Заговорил по-русски, потому что Александр сейчас и приказал по-русски, заговорил, словно бы только что и не помышлял о внутренних преобразованиях в России.

— Составлена «Секретная инструкция», Ваше Величество, доводящая до сведения Сент-Джеймсского кабинета русский проект. Франции надлежит вернуться в первоначальные границы, одновременно же надлежит пересмотреть границы русские и австрийские. Турция же, согласно проекту, имеет разделиться с передачею некоторых её территорий России и Австрии. Из оставшихся частей образуется некая федерация государств под рукою России. Изволите видеть, Ваше Величество, что Вы выступаете не против Франции, а исключительно против её правительства. Вы предполагаете, что народы, освобожденные из-под ига узурпатора, сами установят в своих странах либеральный режим, основанный на европейских завоеваниях девяностых годов, Ваше Величество.

Он, уже сидючи за столом и подперев рукой голову, горестно закивал тому, что друг Адам всё ещё не избавился от восторженных мечтаний их юности. Либеральный режим! Сказал:

— Здесь точно зачитай.

— Извольте, Ваше Величество: «Я хотел бы, чтобы оба наши правительства согласились между собою не только не восстанавливать в странах, подлежащих освобождению от ига Бонапарта, прежний порядок вещей со всеми его злоупотреблениями, с которыми умы, познавшие независимость, не будут уже более в состоянии примириться, но, напротив, постарались бы обеспечить им свободу на её истинных основах».

— А деньги?

В воцарившемся молчании он ещё раз произнёс:

— А деньги?

— Деньги, Ваше Величество?

— Деньги.

— Я, Ваше Величество, полагал, что Ваше Величество выступает за выработку общего договора, который стал бы своего рода новым кодексом международного права, Ваше Величество. Изволите видеть… Вот: «…никогда не начинать войны, не исчерпав предварительно всех средств, которые может предоставить посредничество третьей стороны».

— Не исчерпав всех средств, — грустно повторил он от стола. — Средств… Продолжай. Точно зачитай об европейском союзе.

— Вы создадите, Ваше Величество, европейскую федерацию государств доброй воли. Извольте: «…после стольких тревог, испытав все неудобства непрочной призрачной независимости, большая часть правительств, по всей вероятности, пожелает примкнуть к союзу, который надежно гарантировал бы их спокойствие и безопасность. Наилучшей гарантией прочности такого порядка вещей послужит тесный союз петербургского и лондонского дворов».

— Союз, или, лучше, Лига наций… А вновь образованная Польша примкнет к такому союзу? — совсем грустно, совсем кротко спросил.

Чарторыйский задрожал.

— Я гарантирую, Ваше Величество. Моё слово. Слово князя Чарторыйского. Ваше… Александр, вспомни, разве я когда-нибудь обманул тебя?! — и тут же ему в лицо бросилась краска, тут же отхлынула — побледнел князь Адам и принялся кусать губы, было за ним такое, водилось — губы кусать.

Совершенно излишнее волнение князя Адама он пропустил мимо глаз; у них действительно не было тайн друг от друга. Почти не было. Но он уж добился своего — друг молодости, будучи человеком горячим, проговорился: о каком вступлении в Лигу наций доброй воли может заходить речь, коли Польша предполагает оставаться под рукою русского императора, под его рукою?

— Отобрать Варшаву у Пруссии? — так же кротко спросил, делая вид, что не замечает волнения поляка и того, что тот заметил, что он заметил, что тот всё-таки проговорился.

— Да!

— А деньги? — вновь спросил, теперь ещё кротче, ещё грустнее, хотя грустнее уже, кажется, было невозможно. — Деньги, милый друг?

Тут князь Адам, не зная, что ответить, взмахнул чёрными рукавами штатского сюртука — явился не по форме наэтакий-то случай, пользуясь всем известной короткостью с особою государя, явился, значит, не по форме, хотя его сиятельство, будучи министром иностранных дел России, мог бы и показывать примеры чиновникам, пришел к званому государеву ужину, на котором этакие-то предполагается говорить темы-с — считанные же все люди, человек тридцать, не более, и каждый, убедитесь, в надлежащем виде. Вместо того поляк намеренно показывал неуважение к русскому министерскому мундиру, хотя прежде по своему положению не имел возможностей выказать неуважение к иному мундиру — кавалергардскому, а потом к мундиру генерал-лейтенанта русской службы.

Князь Адам взмахнул рукавами, которые немедленно превратились в белые форменные с золотыми отворотами кавалергардские рукава. Он ещё стукнул себя в грудь, в юношеском — а, чай, давно не мальчик! — в юношеском порыве свидетельствуя о верности Польши русской короне. Да если б деньги были, он, князь Адам, не попустил бы надругательства над Ржечью Посполитою ни с запада, ни с востока. А то как? Kto psa chce uderzye, kij zawsze znajdzie?[46] Нет! Do jasnej cholery! И русские, и пруссаки — исконные враги польской земли, потому князь в порыве, значит, и стукнул себя в грудь: в родных отцовских Пулавах только в одурении, накурившись разве что какого дурману, мог он вообразить себя в качестве конфидента внука Екатерины, уничтожившей Великую Польшу. Стукнул себя в грудь — раздался глухой звон кирасы. Он шагнул на десять лет назад, навстречу выскочившему из императорского кабинета графу Зубову, шагнул, помимо себя кусая губы, придерживая левой рукою палаш. Черная прядочка упала из-под каски ему на лоб, подбородок вытянулся вперёд, выражая решимость действовать.