Императрица Лулу - Игорь Тарасевич

— Продолжай.

— «Корабль и несомые им четыре шлюпки снабдить двадцатью пятью якорями общим весом пятнадцать с половиной тонн. Шестьдесят шесть чугунных и четыре медных орудия — ещё сто двадцать тонн. Полный боекомплект — шесть тысяч триста пять снарядов, да пороху двенадцать тонн…» Безумие! Это безумие, и я не знаю, кто советует Вашему Величеству, — с поклоном возвратил бумагу, он принял и положил пред собою на стол; сидел за батюшкиным столом. — Это чистое безумие — строить огромные корабли, когда один кавалерийский полк при должном руководстве оным способен решить вопросы европейского масштаба!

— А паруса? Паруса? — ему словно бы нравилось дразнить друга Адама. — На паруса, — вновь уставился на доклад Адмиралтейства сквозь очки, — пятнадцать тысяч квадратных метров различного парусного полотна, не шутки, милый друг. Я знаю, как делают полотно! Меня, мой милый, не проведёшь! — Чарторыйский при этих словах только дёрнул бритою щекой. — А на комплект морских, российских и сигнальных флагов, гюйсов и вымпелов — десять тысяч квадратных метров флажного полотна. Пеньковых тросов для оснастки и красной пеньки для конопачения корпуса сто двадцать пять тонн….

Он вспомнил давнее посещение фабрики, чад, в котором маячило столь возбудившее его лицо ткачихи, лицо Амалии. А бриг «Елизавета» он переименует в бриг «Екатерина», поскольку не представляется возможным переименовать «Елизавету» в «Амалию». Впрочем… Впрочем, хоть такая замена по силам русскому императору, помазаннику Божию, не боящемуся ни Божьего, ни людского суда. Уплыть, уплыть на «Амалии» с Амалией, взять минимальное число людей — что там? — камердинер, камеристка для нее, поваров штук пять, не более, лакей да официант, ведающий погреба… Что ещё? Ну, адъютант… или два адъютанта… секретарь… Une folie! Une folie! Et a vrais dire…[40]

— Так что, бишь, ты?

Чарторыйский вытянулся.

— Следует прежде всего отдаться внутренним реформам, Ваше Императорское Величество, не опасаясь, что кто-то помешает Вам в Вашей благородной и полезной работе. Именно во внутренней своей жизни Россия может достигнуть громадных успехов в смысле установления порядка, экономического преуспеяния и правосудия во всех частях империи, Ваше Императорское Величество. — Вновь поправил шпагу, потому что ему предстояло нынче решительное объяснение с Лулу; за неё он станет сражаться, как в рукопашной атаке на поле боя; однако же образ противника представлялся ему неверно, князь полагал, что его единственный соперник — долгая разлука и женская истерия; князь был очень умным человеком и очень хорошо знал Лулу, чтобы этак-то ошибаться, да вот ошибся, во всем ошибся; поправил шпагу, кашлянул.

— Продолжай.

— Да, Ваше Императорское Величество… Внутренним реформам… Что вызовет процветание земледелия, торговли и промышленности. России, по большому счету, безразличны дела Европы, Ваше Императорское Величество! Безразличны её войны, вызванные этими делами! И бессмысленно строить огромный и дорогой флот. Позвольте на-прямоту — это игрушка Вашего Императорского Величества.

Он же слушал и думал: забавно. Забавно. Друг Адам решил помешать ему осуществить свой союзнический долг по отношению к Пруссии и вообще осуществить свой долг по отношению к Европе. И это говорит его министр иностранных дел. Ещё глубже погрузился в мысли, желая определить, до событий возле Аустерлица или же после событий возле Аустерлица происходит этот пустой, совершенно не нужный ни ему, ни России разговор; желал определить, до или после и — не определил. Однако же ясно определил, что решительно все перестали вдруг исполнять свой долг. И Лулу тоже. Весьма наивно было бы ожидать от неё чего-либо иного, но он всё-таки ожидает иного, следовательно, он весьма наивен. Впрочем, лучше употребить иное понятие: сентиментален. Он весьма сентиментален. Oui, un tel mot et ici bien a ca place.[41]

Мысль Чарторыйского о Лулу уже давно перелетела, и он, он, император, давно уже вспомнил о ней — о жене.

Ее долг — несмотря ни на что, исполнять должность — sic: должность! — императрицы. Это необходимо, пока он не примет окончательного решения по поводу Амалии. Он, он примет окончательное решение о её судьбе, а не она!

Примет решение.

— Русские никогда не извлекали из европейских войн решительно никакой пользы, только рекруты гибли на полях сражений, а их матери платили всё новые и новые налоги. Между тем для действительного благосостояния России требуются продолжительный мир и постоянные попечения умной и миролюбивой администрации. Иначе страна рискует стать игрушкой более предприимчивых и более деятельных правительств. Я, Ваше Императорское Величество…

— Довольно.

В повисшем молчании он на секунду, на единое мгновение закрыл глаза, увидел уплывающий вдаль корабль, неестественно выгнутые под ветром паруса, словно бы на голладской какой гравюре, любимой Лулу, — она любила такие, ещё любила рисунки князя Адама, тот тоже — помимо портретов — рисовал ей уплывающие вдаль корабли, хотя следовало бы ему рисовать размытую русскую дорогу и темную, без гербов, карету, запряжённую четвериком, но сей земной образ не брался в расчёт романтиками. Так что увидел высокую корму, открытое квадратное окошко в ней, а в окошке женское лицо, знакомое ему лицо — то был сон, видимый им много раз, сон, впервые пришедший в детстве, словно бы напоминание о будущем, а потом с перерывами в несколько лет повторяющийся, словно бы с некоторой пролонгацией отображённый сознанием и время от времени выводимый на первый план его искренних мук — до поры, пока настоящая мука не сделала его сны уж поистине тяжкими. Тогда вздымающаяся на волне корма корабля, уплывая, казалась чёрной, обугленной кромешным огнём, молнии тогда сверкали в его снах, он тяжело просыпался, долго не имея сил подняться, заставить себя выпить чашку шоколада, рука дрожала, принимая чашку от лакея… А впрочем, впрочем, ту ночь первого марта он всю свою жизнь считал как бы не существовавшей, да, именно так: не существовавшей!

Он улыбнулся, видя, как батюшка проходит в покои Лулу — вернулся с прогулки раньше обычного, и ему, батюшке, по всей вероятности, не успели донести, что Лулу у себя отсутствует сейчас, а находится в беседке с одним из офицеров Кавалергардского полка. Батюшкин шпиц, устремившийся в двери, не обратил на него, смотрящего, никакого внимания, а то бы батюшка оглянулся на лай; сквозь стёкла на галерее смотрел, как батюшка, помахивая шляпой, в совершенном одиночестве проследовал в комнаты к Лулу.

Чтобы не строить догадки, которые вовсе сейчас оказались бы не к месту, повернулся, быстро повернулся, перелетел несколько вперёд во времени, чтобы переговорить теперь с братцем Константином. Произнёс, вскидывая подбородок: