Все зеркало - Коллектив авторов

крохотным ни был шанс, если ты позвал, кто-то может прийти…

Норман пытался считать дни. Время превратилось в вирус, выжигавший его нервы. Настолько, что Норман стал звать смерть. Он выключал освещение и часами висел во тьме, прижимая колени к животу, глядя сквозь прозрачные участки капсулы на завихрения подпространства – серые, радужные, абсолютно черные… пар от дыхания богов изнанки мира. Он шептал: «Приди. Давай, приходи уже, сколько можно тебя ждать?»

Он пробовал отказаться от питания и воды, но уже через несколько часов ему делалось так плохо, что он плакал и снова брался за инъектор.

Через двадцать два дня Смерть решила заговорить с Норманом. У Смерти было два ангельских голоса: один – белый, как сияние звезд, другой – черный, как абсолютная пустота. Смерть сказала Норману: «Не торопи нас, мама. Мы не готовы».

Пошедший вразнос разум сетями безумия вытягивает из собственных глубин потаенные ужасы и лепит монстров с ключами от любых замков подсознания.

«Я – мужчина. Я не могу быть мамой!» – воспротивился сумасшествию Норман.

Смерть не ответила. Он был настороже и через три дня решил, что галлюцинации не вернутся.

– В небесах торжественно и чу-удно… – напевал Норман, заправляя инъектор пищевой ампулой. – Спит земля в сиянье голубо-ом…

«Небеса – какие?» – внезапно спросила Смерть.

Палец Нормана на кнопке дрогнул, перламутровое облачко выстрелило в воздух и унеслось в сторону дальней стены, где его жадно всосали нити обивки.

«Небо? На Земле – ну, оно пустое. Синее. Там облака», – мысленно ответил Норман.

«Облака – какие?» – спросила Смерть.

«Лохматые. Белые. Как горы. Как вата. Иногда похожи на животных, на птиц…»

«Птицы – кто? Как ты, мама?»

– Я не мама! – холодея от ужаса, завопил Норман вслух.

Смерть снова затаилась. Смерть молчала, но Норман чувствовал, что она совсем рядом – трогает осторожными пальчиками что-то внутри его головы, будто ребенок, пытающийся нащупать конфетку в кармане, но натыкающийся на незнакомые и странные вещи.

«Кто ты?» – спросила Смерть.

Норман удивился, что она не знает. И вдруг понял, что не знает и сам.

Кто я? Сыночек любимый… мамочка добрая… папа подлец, как он мог… но главное, что мы с мамой вместе…

Кто я? Работаю в «Мак-Фанольдсе», платят мало, но хватает на учебу. Дегустаторы знаешь, сколько получают? Еда неплохая, вот попробуй… Да, у меня хорошая улыбка, потому что я честный, и ты мне нравишься…

Кто я? Любовник этой… и парень вот этой… а эту сам очень люблю, а она меня – нет… а вот с этой хорошо, но мы не пара…

Кто я? Удачливый племянник, человек, взявший жизнь за рога. Да, неожиданно повезло. Большое начинается с малого! Теперь-то все получится…

Кто я? Межпланетный контрабандист в рабстве у преступника, год во рту еды не держал… что везу, не знаю. Чью-то смерть, свою, свою смерть…

Чем он был, кем он был – этого словами он выразить не мог. Шелуха слетела, и что осталось?

– Я – Норман, – сказал он, чтобы хоть как-то себя обозначить для Смерти. Чтобы она про него не забыла.

Они много говорили – Норман и Смерть. Она становилась все разговорчивее, все любопытнее, на два голоса жадно вытягивая из Нормана все, что он знал. Он читал своим галлюцинациям стихи. Фальшивя, пел песни. Рассказывал о местах, где ему довелось побывать, о людях и нелюдях, которых встречал, о вкусах еды, которую мечтал попробовать. В тишине и бездействии он вспоминал удивительные подробности – как пахла шея мамы, когда она несла его, уснувшего под деревом, через сад к дому, гладила по волосам и улыбалась. Как квокский коммандо Ащорген топорщил горловые перья и его глаза блестели синевой, а в углу комнаты стоял старый списанный робот, похожий на мусорный бак. Как девчонка по имени Айгуль впервые поцеловала его на пляже, и ее губы были сухие и все в песке, а он щурился и не мог рассмотреть ее против солнца. Как наливал себе по утрам кофе – «ристретто». Он любил «ристретто» – кофейный аромат делал его счастливым, обещал хороший бодрый день, исполнение надежд.

– Сейчас что угодно отдал бы за глоток кофе. – Норман стукнул кулаком по мягкой стене и, кувыркнувшись, отлетел в противоположную сторону.

«Еще!» – немедленно отозвалась Смерть.

«Что – “еще”?»

«Сделай так еще!»

«Вот так?» – Норман еще раз кувыркнулся.

«Да! Еще-еще-еще!»

«Получай!»

Норман летал по капсуле, переворачивался, пружинил от стенок и смеялся, хохотал во все горло, и его галлюцинации радовались вместе с ним.

«Нам трудно дышать, – вдруг пожаловалась Смерть. – Было так весело, а теперь не дышится. Наверное, мы умираем, мама. Я не готов. И я не готов. Норман, а ты готов?»

И тут Норман понял, почему Смерти нравится, когда он кувыркается. Он понял, почему не взрывается гепта-бомба. Потому, что в контейнере было яйцо!

Норман поспешно проглотил молекулярный ключ, прижался к стене, чтобы липкие нити ухватили его покрепче.

– Держись, птенец, – подбодрил Норман.

Ответил ли тот – этого он уже не услышал, потому что контейнер активировался, инопланетная биомеханика начала растягивать тело изнутри, и следующие десять минут Норман орал так, что сам себя оглушал. А когда все кончилось и покрытое ритуальными узорами яйцо императора Цуса, крутясь, поплыло по капсуле, Норман услышал голос птенца.

– Теперь хорошо, – сказал он на два голоса. – Теперь дышится. Но холодно…

Норман притянул яйцо к себе и обнял, чтобы согреть.

– Значит, ты – не Смерть, значит, ты – Жизнь.

Горячий напиток________________Кофе «ристретто»

– Двое? – воскликнул Норман через неделю, держа под каждой рукой по птенцу и уворачиваясь от осколков скорлупы, летающих по капсуле. – Нет, я знаю, что бывают яйца с двумя желтками… И раз они бывают – из них кто-то же вылупляется…

Норман припомнил, что в межпланетных буфетах человеческая еда была помечена как подходящая для квоков – значит, обмен веществ у них совместимый и аварийного рациона капсулы хватит птенцам на… некоторое время.

Норман закашлялся, чтобы скрыть отчаяние: через неделю они начнут голодать.

«Назови нас,» – телепатически сказал белый птенец – их голосовые связки еще не окрепли.

«Дай нам имя,» – попросил синий.

Оба были большеголовыми, покрытыми нежным ярким пухом. Глаза у них были кофейно-янтарные, с мерцающими в глубине искорками. У Нормана в детстве была игрушка с похожими глазами. Он помнил, что очень ее любил.

«Ты – Норман, – сказал белый птенец. – Ты – мама.»

Норман устало вздохнул – сколько можно спорить?

«Просто скажи нам свое любимое слово. Вот чего бы ты сейчас больше всего хотел?»

– Кофе, – улыбнулся