Свой ключ от чужой двери - Инна Бачинская

Видимо, вечерние события всколыхнули поросшее ряской озеро моей памяти. Как я страдал, когда она бросила меня ради мальчика с факультета физвоспитания, крепкого, туповатого увальня! Ревновал, хотел даже покончить с собой, дуралей.

Улыбаясь во весь рот, я брел по улице, растроганный, полный умиления. Всматривался в далекие полустертые картинки прошлого, снова ощущая боль и обиду молодого глупого влюбленного щенка.

– Совершение дурацких и неожиданных поступков удивительно омолаживает, – сказал я себе глубокомысленно.

Мысль была не нова и принадлежала не мне, но от этого она нравилась мне ничуть не меньше.

Так, предаваясь воспоминаниям о беззаботной юности, я достиг центральной площади города, где, несмотря на поздний, или, вернее, ранний час, попадались еще нечастые пешеходы. Мне казалось, что при виде меня они ускоряли шаг и резво шмыгали мимо. «Ах, да! – вспомнил я. – Одежда!» Мой нарядный, зеленый, в блестках по вороту костюм бросался в глаза. А также косметика на лице, которой Ведьма не пожалела. Ни о каком вокзале не могло быть и речи. Первый попавшийся патруль немедленно захотел бы проверить у ночной бабочки паспорт и… Я рассмеялся, представив себе их лица, хотя ничего смешного в моей ситуации не было.

Я зашел в парк, прошелся по центральной аллее и упал на скамейку у музыкального фонтана с лягушками, такими же зелеными, как мой костюм. Часы на площади, дребезжа, пробили четыре. Город был пуст и гулок, предметы отбрасывали длинные черные тени. Мир вокруг напоминал декорации к сюрреалистической пьесе. Я вполне мог пойти домой – вряд ли Эдик устроил там засаду. Но, странное дело, мне было хорошо на скамейке в пустом парке. Ноги гудели от приятной усталости, и никуда не хотелось идти… Наоборот, хотелось вытянуться на скамейке, закрыть глаза и немного поспать. Что я и сделал.

Меня разбудил цокот каблуков, который я во сне принял за звуки дождя. Дождь звонко стучал по окну… а может, это был град. Я открыл глаза. По аллее парка спешила женщина, молодая, длинноногая, в короткой юбке и белой курточке. Поравнявшись со скамейкой, она плюхнулась у меня в ногах, достала из сумочки сигареты, закурила и сказала, заметив, что я открыл глаза:

– Доброе утро. Как спалось?

– Дай закурить! – попросил я запросто, хотя никогда в жизни не курил. Разве что в раннем детстве, по малолетству. Голос у меня был хриплый.

Она протянула пачку сигарет. Так мы и курили вдвоем, она – сидя на скамейке, я – лежа, опираясь затылком о металлический подлокотник. Мы рассматривали друг друга в лиловых утренних сумерках.

– Подыхаю, спать хочу, – сказала девушка так непринужденно, как будто мы были знакомы сто лет. – И ни одной тачки как назло! Ну, ничего, через двадцать минут первый троллейбус, а через сорок минут я дома. Приеду – и сразу баиньки!

Она громко зевнула.

– А ты что, так и спала тут всю ночь? Одна? И никого больше не было?

– Ни одной собаки, – непринужденно ответил я, потягиваясь. – Никто не мешал… прекрасно выспался на свежем воздухе…

И прикусил язык, не сообразив сказать «выспалась». Девушка хмыкнула и выпустила в мою сторону струю дыма, присмотрелась.

– Ты что, из этих? Трансвеститов? – В голосе ее не было особого удивления.

– Э… как тебе сказать… – проблеял я и замолчал, ничего путного не придумав.

– Слушай, – оживилась она, – а как же на работе? Или ты… или у тебя только ночная? – Она лукаво прищурилась.

– Как и у тебя, – пробормотал я.

– Я учусь, – сказала она важно. – Это я так, подрабатываю иногда, деньги нужны… сам знаешь, сколько стоит грамотный прикид.

– Грамотный прикид! – Я приоткрыл рот, моя душа филолога встрепенулась от ее фразы. – А где ты учишься?

– В универе, на романо-германском. Сегодня первую пару можно пропустить, хоть высплюсь… – Она снова зевнула. – Послушай… – Она замялась для приличия, глядя на меня с любопытством. – А ты больше кто – мужчина или женщина? Я читала в газете… тут все ваши кинулись срочно менять пол. Сейчас это раз плюнуть. Любой каприз за ваши бабки! А ты?

– Не знаю, – ответил я, подумав. – Не решил еще, то есть не решила.

– Я бы не стала, – сказала она убежденно. – Мужикам проще, с них другой спрос, а к нам всякое г… липнет, ручонки тянет и все через постель… Так что мой тебе совет – не спеши!

Она докурила сигарету, поднялась со скамейки, запрокинула руки за голову, потянулась. И побежала, цокая каблуками, из парка к показавшейся в конце улицы красно-желтой тупой троллейбусной морде.

Я смотрел ей вслед и думал, что, если бы я по-прежнему работал в… универе, как сказала эта девочка, она была бы моей студенткой. Возможно, была бы в меня влюблена. Напрасно я не узнал, как ее зовут. Можно при случае расспросить Сонечку. За каких-нибудь пять лет моего отсутствия выросло новое поколение со своей моралью и своим языком.

Я докурил сигарету. Малиновое утро разгоралось вокруг, такое свежее, такое благоуханное, полное белого, холодного еще утреннего солнца, щебета просыпающихся птиц и хрустального эха. Я встал со скамейки и пошел к фонтану умыться, а заодно смыть грим. Вода была холодная и не особенно чистая. От нее несло болотом. Кожу лица сразу защипало. Я утерся подолом туники и потоптался нерешительно, раздумывая. После чего направился прямиком к Сонечке, чувствуя себя человеком, возвращающимся домой после долгого отсутствия. Как ни странно, я не подумал о собственном доме. Там была Ведьма, а ее мне хотелось видеть меньше всего. Пусть уезжает. И, вообще, наше знакомство несколько затянулось. Я позвоню ей… сегодня же… и скажу… ну, что-нибудь вроде: «Я так привык к вам, что просто не знаю, как перенесу разлуку! Спасибо, спасибо за все!» Или: «Вы не забыли, что вас ожидает американский самородок? И коллеги, поди, заждались!»

Я так увлекся, что, кажется, заговорил вслух. Утро, как вы уже знаете… утро было такое, что… В такое утро, случайно оказавшись на улице, человек дает себе слово вставать на рассвете всю оставшуюся жизнь, немедля бросаться бегать трусцой по пустынным улицам и, вообще, начинать жизнь сначала. А потом долго удивляется, как подобная глупость могла прийти ему в голову.

«Начинаю новую жизнь», – решил я. Стащил с головы парик, который меня страшно раздражал, и почесался всласть.

Я шел легкими шагами, посвистывая, размахивая париком, зажатым в руке. Какая-то тетка, поравнявшись со мной, разинула рот и шарахнулась в сторону. Чудачка! Взгляд ее вернул меня на землю, и я зашагал быстрее.

Что ждет меня у Сонечки, что ждет нас обоих, я не знал и, признаться, не думал об этом. Подсознательно я был уверен, что я поступаю правильно.

Было уже шесть. Конечно, шесть утра – это страшная рань, но ведь, с другой стороны, это не три и не четыре. Сонечка, конечно, спала и долго не открывала. «Может, она не одна», – вдруг подумал я и почувствовал обиду. Я, конечно, бросил ее самым беспардонным образом ради неуспевающей студентки, несколько лет не давал о себе знать, но тем не менее был уверен, что она по-прежнему предана мне, сидит и ждет в одиночестве, как терпеливая Гризельда. Был такой персонаж в «Кентерберийских рассказах» Джеффри Чосера [12].

Сонечка была одна. В старом свитере со стоячим воротом поверх ночной рубашки, сверху – махровый халат, заспанная, бледная, с темными кругами под глазами. Она скользнула взглядом по моему наряду, задержалась на лице, видимо, сохранившем остатки косметики, но промолчала. Потрясающий характер!

– Заходи, – сказала Сонечка голосом слабым и сиплым. – Я немного приболела, температура…

– А я с карнавала! – легкомысленно сообщил я, делая реверанс, усаживаясь на диван и вытягивая ноги в белых тапочках на середину комнаты. Настроение у меня было прекрасное. – Извини, что разбудил. Сейчас я тебя буду лечить, – бодро заявил я. Сонечка с удивлением уставилась на меня. – Горячее молоко, – продолжал я, – мед и водка. Взболтать и употребить мелкими глотками. Полагается еще и желток, но я не настаиваю.

Гримаса отвращения пробежала по лицу Сонечки. Я сидел на диване, прямо в уютном гнездышке из пледов и подушек, хранящем ее тепло. Она растерянно стояла передо мной.

– Сонюшка… – я произнес полузабытое имя, и щеки ее слегка порозовели. – Сонюшка, я страшно соскучился…

На глаза мои навернулись слезы (да что это со мной сегодня?). В этот миг я верил, что она – женщина, предназначенная мне судьбой. Ведь сколько всего случилось, а я пришел не куда-нибудь, а к ней. Вернулся. Тут мне пришло в голову, что идти мне, собственно говоря, больше некуда… Сонечка все молчала и смотрела на меня растерянно.

– И умираю с голоду! И мечтаю о горячем душе. А потом я сделаю нам завтрак. Горячее молоко, так и быть, оставим на вечер.

Я коснулся губами ее щеки и пошел принимать душ. Впервые в жизни, стоя под душем, я испытывал желание петь. Жизненные силы распирали меня.

Глава 27