Любовь со вкусом вишни - Татьяна Алюшина

Они помолчали, думая каждый о своем.

Кнуров спрашивал себя, почему никогда не задумывался о том, что сейчас озвучила Наталья. Почему прошлое просто ныло, как больной зуб, уже без острой боли, вызывая лишь неприязнь, а не желание разобраться с самим собой и своим отношением к былому.

Надо было просто отправить его куда подальше и влюбиться по-настоящему, с ума сходить, звонить, ждать встречи, мучиться ревностью и переживать все прелести этой влюбленности, а не изображать разочаровавшегося в жизни байроновского героя!

– Никто не может тебе обещать, Сережа, что ты встретишь свою женщину и все у вас станет распрекрасно, – сказала Наталья, как будто прочитав его мысли. – Но рано или поздно придется перестать бояться боли, которую уже испытал когда-то, для того чтобы жить в полную силу, по-настоящему. Трудно и страшно еще раз поверить кому-то! Я знаю! Представь, от страха я чуть от Ринкова не отказалась и сбежала. Правда-правда. Он не дал. И, знаешь, это стоит любого риска, поверь мне! – улыбнулась она.

Почему Сергей сейчас вспомнил тот их разговор?

Почему за последние два дня он вспомнил так много из того, что давно уже убрал в глубины памяти, предпочитая не доставать и не думать о прошлом, не ворошить?

К дому Кнуров подъехал почти в полночь. Антон открыл ворота, впуская его. Сергей вышел из машины, потянулся, разминая уставшие мышцы. К нему вразвалочку подошел Апельсин, проверить, все ли в порядке, и так же неторопливо, не теряя бдительности, двинулся дальше обходить вверенную ему территорию.

– Как дела? – спросил, подойдя и поздоровавшись, Антон.

– Интересно! – ответил Сергей.

– Голодный?

– Да нет, перекусил что-то по дороге.

– Тогда спать, утром расскажешь.

– Спать – это хорошо. – Он потер ладонями лицо. – Устал что-то.

Сергей поднял голову и взглянул на темные окна второго этажа, чувствуя, что кто-то на него смотрит, и даже зная, кто.

Вероника слышала, как подъехала чья-то машина. Девушка встала с кровати, подошла к окну и смотрела, как въезжает на дорожку к гаражу знакомый автомобиль. В отблесках желтых фонарей, стоящих вдоль подъездной дорожки, она увидела, как Кнуров вышел из машины, поздоровался с Антоном, погладил подошедшего Апельсина.

Они направились не спеша к дому, и Кнуров вдруг поднял голову и посмотрел прямо на нее. Ника знала, что он не может ее видеть, но инстинктивно отскочила от окна перепуганной мышью, спрятавшись за шторой.

«Ну, в чем дело-то?! – возмутилась она. – Чего я пугаюсь этого мужика?»

Бог его знает почему вот уже два дня она все время о нем думает и уговаривает себя, что это только потому, что беспокоится о своей проблеме. Их с дедушкой подвинули, дав понять, чтобы сидели и не высовывались. Но Ника так не может: ей нужны действия, а не тупое сидение в гостях.

И вообще все неправильно, а как правильно, она не знает!

Кнуров жесткий, суровый, слишком много видевший и знавший, слишком благополучный, уверенный в себе, циничный и явно бабник. Всего слишком!

Одним словом, Матерый!

И если и бегать мышью шуганой от окна, то точно не из-за такого, как он! И тем более, упаси господь, влюбиться!

«А никто и не собирается! И не думаю я о нем вовсе, и вообще он меня раздражает! И ничего я про влюбленности не знаю, да и знать не хочу!»

Ника и на самом деле не знала, что это такое – влюбиться.

Ника никогда не была с мужчиной.

Не потому, что являлась неприступной, холодной или, не дай бог, феминисткой какой-нибудь ярой. Просто так сложилось.

Веронике было шестнадцать, когда погибли родители. Она не только мальчиков, вообще никого не замечала вокруг, держась, как за спасительный плот, только за две мысли – надо учиться и все время быть с Сонечкой!

После похорон дочери и зятя Сонечка слегла, и Веронике пришлось взять на себя все хозяйство. Бабуля же переносила горе одна, отказавшись переехать к ним. Ника разрывалась между двумя домами, поликлиникой, врачами, школой, пока бабуля не остановила этот бег.

– Никуша, я справлюсь, ты за меня не беспокойся. Я сейчас уеду на месяц, мне надо, а когда вернусь, помогу с Соней.

Теперь-то Ника знала, что она была с дедушкой, а тогда страшно волновалась – куда и зачем. А если ей плохо станет? У нее же сердце и давление!

Сосредоточившись на Сонечке и не придавая ничему другому значения, Вероника между делом закончила школу с золотой медалью и поступила в институт.

Бабуля постоянно помогала им деньгами, практически содержа их, но сидеть на ее шее Ника не собиралась и постоянно где-то подрабатывала вечерами и в выходные. У нее не оставалось ни физических, ни душевных сил, да и времени на лихую, развеселую студенческую жизнь.

Сонечка оправилась, но уже не была такой быстрой, жизнерадостной, как раньше, и все время прихварывала: то простудится, загриппует, то сердце прихватит, ноги разболятся – не одно, так другое.

После окончания Никой института бабуля, у которой на все случаи жизни имелись «хорошие знакомые, прекрасные специалисты», устроила Нику на работу с неплохой стартовой зарплатой.

Ника трудилась, как пони, впряженная в карусель, – без выходных и праздников, с ненормированным рабочим днем, который почему-то не нормировал только ее отдых. Но она стала классным специалистом с высокой зарплатой и заслуженным глубоким уважением начальства и подчиненных.

Какие там романы! Ну какие романы, смешно! Когда на руках две болезные старушки в двух квартирах и работа до упаду!

Да и никакого, хоть мало-мальского интереса не вызывали в ней мужчины, с которыми она работала или пересекалась как-то. Вот хоть ты тресни! Вероника открыла для себя тот факт, что, оказывается, большая их часть нытики. Истерики и комплексов от мании величия до собственной неполноценности у мужчин не меньше, а то и побольше, чем у женщин!

И ни разу у нее ручки не задрожали, и не забилось сердце быстрее, и не возникло желания узнать кого-то из представителей мужского пола ближе.

А потом умерла Сонечка, перед смертью тяжело и долго болея, а ровно через год, день в день, после нее умерла бабуля.

Вот так и получилось, что к тридцати годам Вероника Былинская ни разу даже не целовалась, не знала, как надо флиртовать, заигрывать, и совершенно не владела не то что искусством, а даже зачатками умения кокетничать, преподносить себя в лучшем свете и увлекать мужчин, толкаясь локтями на безграничном рынке невест, где предложение превышает хиленький мужской спрос.

Несколько раз, купив глянцевые журналы и проштудировав их, она убеждалась в полной своей тупости: все равно что читать китайские иероглифы – красиво, но ни черта не понятно! Зашвырнув гламурный издат куда подальше, Вероника смирилась со своей ущербностью, безнадежно успокаивая себя тем, что не всем дано родиться красивыми, сексуальными и привлекательными, а еще труднее преподносить себя в каком-то там распрекрасном выгодном свете.