Дети смотрителей слонов - Питер Хёг

Против всех ожиданий это не успокоило Финкеблода, он взял Баронессу на поводок и отправился восвояси. Но мне показалось, что нехорошо так расставаться; если ты относишься к духовно ищущим, то очень важно думать сердцем, так что я пошёл за ним и стал уверять его в том, что всё равно прекрасно его понимаю, он наверняка боится того, что щенки унаследуют внешность и ум Баронессы и шерсть Баскера, тогда ничего не останется, как скормить их Белладонне. К сожалению, у меня не было никакой возможности донести эту мысль до Финкеблода, потому что он стал бить меня поводком, и удары оказались чрезвычайно точными — не исключено, что своё звание доктора педагогики он получил за умение наказывать учеников собачьими поводками, так что нам с Баскером пришлось удирать от него со всех ног.

Тут — ни больше ни меньше — судьба распорядилась так, что те самые друзья, у которых я только что был в гостях и которых я не стал бы называть местной мафией, потому что и сицилийская, и восточноевропейская мафии, если бы они попытались обосноваться на Финё, обнаружили бы, что они просто хор девочек Датского радио по сравнению с теми личностями, которые живут у нас на острове, так вот эти мои товарищи уговорили меня всё-таки в последний раз отправиться в поход за вяленой камбалой-лимандой. И тот сад, в котором я чуть позже оказался на сушилке с камбалой в свете полной луны, — оказался садом старого дома смотрителя маяка, ныне принадлежащего министерству образования, куда и поселили Александра Финкеблода с Баронессой. Ремонт дома закончили всего за день до этого, так что мы никак не могли знать, что там уже кто-то живёт. К великому несчастью, Александр и Баронесса, выйдя на улицу, чтобы полюбоваться луной, замечают меня, и тут выясняется, что единственное, что Финкеблоду нравится на Финё, — это камбала-лиманда, и мне удаётся сбежать только потому, что Баскер и Баронесса снова демонстрируют взаимную привязанность, а так же благодаря удачному преодолению забора приёмом «фосбери-флоп».

Думаю, что всё это можно было бы оставить в прошлом, отдав должное моей сообразительности и прилежанию на уроках, глубокому пониманию, как важно производить на людей хорошее впечатление, если бы я после этих фатальных событий не стал жертвой ещё одного удара судьбы. В то время я как раз почти довёл до совершенства мой кручёный удар внешней стороной стопы, который уже тогда наполнял соперников команды «Финё Олл Старз» священным ужасом и у которого такая траектория, что жители Финё больше не называют его «попугайским» ударом, а говорят о том, что у Питера, сына священника, траектория мяча при ударе похожа на форму подковы, — говорю это без всякого преувеличения и без всякого хвастовства.

Уверен, что вы знаете, как много нужно тренироваться, чтобы добиться стабильности кручёного удара внешней стороной стопы, для такой тренировки просто необходимо найти подходящую стену. И тут обстоятельства складываются так неудачно, что лучшей стеной в городе Финё оказывается стена, испорченная и изуродованная фахверковой архитектурой XVIII века и средневековыми красными кирпичами, к тому же совершенно покосившаяся — эта великолепная стена без окон, высотой в три этажа, является фронтоном хозяйственной постройки, примыкающей к старому жилищу смотрителя маяка. И вот, когда я пробиваю очередной удар, оказывается, что я так здорово закрутил мяч, что он летит как бильярдный шар, огибает стену строения и попадает прямо в большое панорамное окно бывшего дома смотрителя маяка, за которым Александр Финкеблод и Баронесса наслаждаются своим послеобеденным чаем.

С тех самых пор — хотя стоимость окна и была возмещена и хотя я написал письмо с извинениями, пририсовав на нём тех щенков, которые, по моему мнению, при благоприятном стечении обстоятельств могли бы родиться у Баронессы с Баскером, чтобы окончательно прояснить то, о чём я когда-то уже пытался сказать, — даже после всего этого отношения наши лучше не стали. Это в какой-то степени и является причиной нашего с Тильте беспокойства при появлении на корме Александра и Баронессы.

Пока мы с Тильте не ушли с палубы, мне хочется добавить ещё вот что — прекрасно понимая, что вы можете обвинить меня в непоследовательности, — я хочу сказать, что в этот момент испытываю к папе и маме более тёплые чувства, чем когда-либо до этого. Возможно, потому, что они такие дурацкие придатки своих внутренних слонов, возможно, потому, что на самом деле проще любить людей, когда удаётся несколько размягчить склеивающий вас клей и ослабить связывающий вас трос.

Мы заходим в каюту Леоноры, она оборачивается, и можно с уверенностью констатировать два факта: то, что белое вино выпито, и то, что перед нами женщина, чувствующая, что имеет все основания быть довольной собой.

— В буддизме есть такое понятие, как «яды ума», — говорит Леонора. — Это пять основополагающих вредных психологических состояний. Одно из них гордость. Поэтому вы не услышите от меня, что я собой горжусь. Но у меня всё получилось.

Мы усаживаемся рядом с Леонорой.

— Тут семь файлов, — говорит она, — это видео со звуком, по файлу на каждый день недели, они помечены датами с седьмого по четырнадцатое апреля.

Динамики компьютера шуршат, на мониторе проступает изображение — тёмно-серый четырёхугольник с чёрным кругом посередине.

Пальцы Леоноры бегают по клавиатуре, изображение становится более чётким, теперь угадываются контуры помещения. Но они искажены — должно быть, камера с выпуклой линзой находится достаточно высоко, так что всё помещение видишь примерно с середины стены и с искривлением.

— Это снято камерой видеонаблюдения, — говорю я.

Больше мне ничего не требуется говорить, женщины верят мне. В наше время, когда всё больше и больше людей устанавливают у себя дома системы сигнализации, человек, имеющий славу самого отчаянного похитителя груш из садов Финё, не может не знать, как работают камеры видеонаблюдения.

В помещении пусто, лишь у одной стены лежит тёмный круглый коврик. Даже на стенах ничего не висит, но похоже, что это большое помещение: с двух сторон в нём по шесть окон.

— Можно прокрутить? — спрашивает Тильте.

Пальцы Леоноры возвращаются к клавиатуре, мы перескакиваем на двенадцать часов вперёд, теперь картинка представляет собой сплошную серую поверхность.

— Двадцать три часа, — говорю я, — дневной свет исчез, попробуй ускорить воспроизведение.

Пальцы Леоноры снова скачут по клавиатуре.

— Скорость увеличена в двести раз, — говорит она, — здесь час меньше семнадцати секунд.

Мы внимательно смотрим на экран. Свет усиливается, проступает помещение, внезапно оно заполняется людьми, они исчезают, снова появляются, Леонора останавливает видео.

На экране люди в светлой рабочей одежде, похожие на маляров, кажется, они собирают какую-то мебель. Один из них стоит спиной к камере. Тильте показывает на него.

— Можно сделать покрупнее?

Леонора увеличивает изображение, спина мужчины занимает теперь весь экран. На его рабочей куртке изображена буква «V» и что-то похожее на скрипичный ключ.

Леонора снова включает воспроизведение, белые мужчины прыгают как блохи, свет меркнет, наступает ночь, Леонора открывает другой файл, помещение освещается, рабочие мелькают в кадре, Тильте делает знак. Леонора нажимает паузу.

Чёрный коврик накрыт чем-то, похожим на зеркало.

— Какой-то круглый стол, — говорит Леонора.

— Выставочная витрина, — говорит Тильте. — Она должна стоять на коврике.

— Это не коврик, — поясняю я, — это дырка в полу.

Пальцы Леоноры танцуют джиттербаг, мы отъезжаем на 18 часов назад, теперь мы все видим — это не коврик, это круглое отверстие. Оно даже огорожено шнуром на тонких стойках, мы просто прежде этого не заметили.

— Промотай вперёд, — просит Тильте. Леонора проматывает вперёд, ещё одна группа рабочих собирает нечто, похожее на большую канализационную трубу.

— Что-то это мне напоминает… — говорит Леонора. — Это похоже на шахту лифта.

На это мы с Тильте ничего не отвечаем. Мы встаём.

— Что всё это значит? — спрашивает Леонора. — Откуда эти записи?

— В буддизме, — говорит Тильте, — кажется, положено стремиться к безразличному равновесию, и любые неожиданности следует встречать невозмутимой улыбкой?

— Буддистам на Финё, — отвечает Леонора, — остаётся лишь беспокоиться о сумасшедших друзьях. И об их взбалмошных детях.

Такого от Леоноры мы прежде не слышали, вообще-то она всегда обращалась к нам уважительно. Я знаю, что у Тильте возникают те же мысли, что и у меня: когда ты помогаешь людям добиться самоуважения и заработать деньги, есть опасность, что они в один прекрасный день возьмут и начнут тебе перечить.

— Леонора, — говорю я. — Чем меньше ты знаешь, тем меньше тебе придётся лгать в областном суде.