Дети смотрителей слонов - Питер Хёг

Не могу сказать, что я понял всё, о чём говорит Тильте. Но уверен, что последнее мелководье ею уже пройдено и она окончательно потеряла почву под ногами.

Но тут становится ясно, что нет никаких оснований для беспокойства. Дыхание Калле Клоака учащается, глаза его мутнеют, и если бы на его месте был кто-нибудь другой, то можно было бы опасаться нервного срыва, но этот парень — старый дорожный и строительный рабочий, он вынослив как ломовая лошадь.

— Мы с Питером, — говорит Тильте, — выросли среди сотен семейных портретов. И когда мы впервые увидели вас, мы оба были просто поражены. Дело в том, что сразу же бросается в глаза насколько вы, Шарль, похожи на Алевельд-Лаурвигов Финё.

И снова перед нами с Тильте пример того, что если обращаться напрямую к глубинным пластам в человеке, то всякая разумная мыслительная деятельность за ненадобностью прекращается. В это мгновение Калле Клоак превращается в воск в её руках, и шанс получения каюты на «Белой даме», кажется, обретает реальность.

Так что представьте себе мой ужас, когда из полумрака комнаты слышится голос:

— Чем похож, лопоухими ушами?

Мы оборачиваемся. В глубине комнаты сидит женщина с волосами соломенного цвета, уложенными в причёску, похожую на стог сена, подвергшийся химической завивке, руки её напоминают о лежащих на фуршетных столах окороках, а рядом с ней стоит запотевшая бутылка пива. Мы с Тильте сразу же понимаем, кто это. Это жена Калле Клоака, Буллимилла Мадсен, которую мы видели в карете рядом с Калле и которая, по слухам, в прошлом буфетчица, отказавшаяся менять фамилию на де Финё, и она-то уж точно гораздо щедрее своего мужа, потому что на следующий день после того как мы с Тильте безуспешно пытались продать лотерейные билеты в Финёхольме, туда отправился Ханс, и оказавшаяся дома Буллимилла купила целую пачку.

Вот почему нам представляется, что это человек, обладающий множеством положительных качеств.

Шарль де Финё приходит к заключению, что нас следует представить друг другу.

— Тильте и Питер Алевельд-Лаурвиг, — говорит он. — В костюмах ордена Высшей Веранды.

Женщина подносит ко рту бутылку.

— Вообще-то, милый мой, эти костюмы похожи на наши занавески.

Это очень меткое наблюдение, но Калле пропускает его мимо ушей. У него на повестке дня стоят более важные вещи.

— Как мы можем это выяснить? — спрашивает он. — Про возможное — очень даже вероятное родство?

— Генеалогические исследования, — отвечает Тильте. — Вот что нам поможет. Нам нужно посмотреть ваше генеалогическое древо. А потом нам надо попасть в Копенгаген. В Государственный архив. И в Дворянское общество. К сожалению, паром будет только в среду. Так что придётся подождать.

— «Белая дама» отправляется сегодня вечером, — говорит Калле. — Мы найдём вам каюту. А сейчас я разыщу моё генеалогическое древо.

Он засовывает голову в какой-то ящик. Буллимилла задумчиво заливает в себя оставшееся пиво и протягивает руку за следующей бутылкой.

— Очень похоже на правду, мой дорогой, — говорит она. — Конечно же, ты из дворян. У тебя такая прекрасная семья, с традициями. Четыре поколения говночистов в городе Финё. А дальше историю рода трудно проследить — там одни пастухи и полуобезьяны.

Вообще-то в голосе женщины слышна любовь. Но и усталость тоже. Мне вдруг начинает казаться, что она сама живёт в доме со смотрителем слонов.

— За сегодняшний вечер, — говорит она себе под нос, — я увидела больше психов, чем за все те годы, пока заведовала кафетерием в ратуше Кольдинга. А вечер ещё только начался.

Тильте, как нередко бывало и прежде, выбирает прямой путь.

— Фру Мадсен, — говорит она, — что бы вы сказали, если бы действительно оказалось, что вы графиня?

— Я бы кому-нибудь приплатила, лишь бы не быть графиней, — отвечает Буллимилла. — потому что иначе, боюсь, нас ждут очередные идиотские банкеты, такие, как этот.

Калле Клоак протягивает нам диск и книгу в золочёном переплёте, это, конечно же, его генеалогическое древо во всех подробностях. Времени мало, нам надо идти.

— Есть ли какая-нибудь надежда, что занавески вернутся из этой самой высшей, как там она называется?

Это вопрос Буллимиллы.

— Не сомневайтесь, — отвечает Тильте. — Более того, их благословят и окропят святой водой ведущие религиозные деятели.

Калле Клоак открывает дверь. Мы растворяемся в толпе. Последнее, что мы слышим, это голос Буллимиллы.

— Совершенные психи, мой милый. Как и все твои друзья. Хотя ещё и дети.

Мы снова пробираемся сквозь толпу, но на сей раз это проще, потому что нас прикрывает Калле Клоак. В толпе мелькнули Торкиль Торласиус, Анафлабия, Ларс и Катинка, но они нас не замечают, и единственная неприятная неожиданность — это неизвестно откуда взявшийся Александр Финкеблод, чему я, впрочем, быстро нахожу объяснение: он ведь представитель министерства и на нашем острове относится к цвету общества. Мы добираемся до двери в противоположном конце зала и оказываемся, если можно так сказать, у последней черты, но тут возникает небольшая задержка.

Тильте останавливается перед каким-то человеком, лицо его оливкового цвета и поэтому вряд ли можно сказать, что оно мертвенно-бледное, скорее оно какого-то жутковатого землистого цвета. В левой руке у него чётки, при виде Тильте он перестаёт молиться.

— Позвольте представить, — говорит Калле, — племянник моей жены и мой очень, очень хороший друг Якоб Аквинас Бордурио Мадсен, студент-теолог, в будущем — католический священник. Он вместе с нами отправляется в Копенгаген. Якоб, это Тильте и Питер Алевельд-Лаурвиг из Высшей Плаценты Анхольта.

Тильте медленно приподнимает вуаль. Конечно же, Якоб узнал её даже в этом костюме, неправда, что любовь слепа, настоящая любовь делает человека зрячим. Но теперь она может посмотреть ему прямо в глаза.

Он оглядывает наши костюмы.

— Если тебя это удивляет, Якоб, — говорит Тильте, — то спешу сообщить тебе, что я тоже ощутила призвание.

Мы наконец выходим из зала. Двери за нами закрываются.

Мы оказываемся на высокой террасе, под нами розарий, а за ним стоят три кареты, по сравнению с которыми наша карета с площади Блогор — просто телега для перевозки свёклы. Каждая карета запряжена шестёркой лошадей финёсской горячекровной породы, рядом с которыми скакуны с площади Блогор — просто кандидаты на усыпление в ветеринарной клинике.

— Пассажиров доставят к судну в каретах, — объясняет Калле. — В сопровождении фейерверка. Отъезжаем через десять минут. Вы в первой карете.

Он наклоняется, целует руку Тильте, жмёт руку мне и гладит по голове Баскера, как будто Баскер тоже какой-нибудь Алевельд-Лаурвиг, и мы идём мимо розовых кустов к морю.

Когда мы оказываемся одни, я даю волю негодованию. которое в последние пять минут отягощало моё сердце.

— Тильте, — говорю я, — все великие мировые религии настоятельно рекомендуют говорить только правду. Как можно так бессовестно лгать Калле Клоаку?

Я чувствую, что Тильте всеми силами пытается уйти от ответа.

— Есть одна история в буддистском пали-каноне. Там Будда убивает пятьсот пиратов. Чтобы они никого не убили. Если твои намерения чисты, ты можешь многое себе позволить.

— Ты не Будда, — говорю я. — А Калле Клоак не пират. Его ждёт большое разочарование.

Тильте резко останавливается. Слова вертятся у неё на языке. Ей нелегко, она столкнулась с классическим теологическим вопросом: до какой степени позволительно выкручивать другим руки, преследуя высшую цель?

Она так и не успевает ничего сказать. Одна известная личность приглашает нас занять место в карете.

— Господа, — говорит граф Рикард. — Три минуты до отъезда. И пятнадцать минут до отхода судна.

Хочу сказать, что десять минут в карете до «Белой дамы Финё» сквозь непрерывный японский фейерверк при других обстоятельствах доставили бы нам с Тильте и Баскером большое удовольствие. Но на нашем пути возникает целый ряд затруднений, и первое из них материализуется в виде графа Рикарда Три Льва.

— Боже мой, вы замечательно выглядите, — восклицает граф. — Одновременно по-восточному и по-скандинавски.

— И ты тоже, — отвечает ему Тильте. — Одновременно скромно и по-эксгибиционистски клёво.

Граф радостно улыбается.

— Наши каюты рядом, — говорит он.

Мы застываем на месте.

— Ты тоже едешь? — спрашивает Тильте. — В её голосе слышится надежда, что посреди несмолкаемого треска мы что-то не расслышали.

— Я один из организаторов, — говорит граф Рикард. — Замок Фильтхой — это замок моего детства. У вас впереди много интересного! Это фантастическое место. У нас биодинамическое сельское хозяйство. А ночью, когда у нас полнолуние, там полно элементалей.