Когда исчезает страх - Петр Капица

— Как ты мог допустить? Я так надеялся на тебя.

— Не укоряй, я ведь предупреждал. Поблагодари за все Гарибана.

— Что же ты предпримешь? — допытывался уже упавшим голосом Эдуард Робертович. — Даю тебе все отцовские права. Поступай, как мог бы поступить я.

— Не волнуйся, сделаю все возможное. Бетти пока ничего не говори.

— Хорошо, Володя. Разыщи Яна сегодня же и скажи, что я в ярости. До встречи!

Закончив разговор, Ширвис почувствовал, как заныло у него сердце. Боясь упасть, он сел на скамейку и стал вспоминать все, что сказал Сомов. Но это не принесло успокоения.

«Ах, негодяй, в такой день убежать от своих! — возмущался Эдуард Робертович. — Чем набита его голова? На что, подлец, надеется? Ведь больше ему не попасть в такую поездку! Впрочем, это к лучшему. Я заставлю его учиться и работать. Пусть узнает, как добывается кусок хлеба. Слишком легко ему все доставалось. Теперь дела не поправишь, — размышлял он, — куда пойдешь, на кого пожалуешься?.. Может, поехать туда, схватить за ворот нашкодившего щенка, встряхнуть и погнать к дому?» Но другой голос, внутренний, издевался над ним: «Как же! Тебе немедля дадут отпуск и визу. Ты воспитал чудесного сына! Поезжай, обними его на радостях».

Как же быть? Что предпринять? А вдруг он действительно соблазнится и останется там?

Ширвис закусил губу и застонал. Он больше не мог сидеть в помещении, ему не хватало воздуху.

Сильно горбясь, он с трудом поднялся и, по-стариковски волоча ноги, вышел на улицу.

На площади на него пахнуло свежестью моря, он услышал шум прибоя родной Балтики. Эдуард Робертович стоял под тополем и не мог надышаться. Ночной ветер нес запахи смолы, дюн и водорослей, как в прежние времена, когда он рулевым стоял за штурвалом и брызги летели в лицо. У него тогда было молодое, сильное сердце, а сейчас оно предательски набухает, становится всё тяжелее и начинает болеть. Сегодня, как никогда, он ощущает отработанный мотор, которому тесно в груди.

А замены Ширвис не вырастил. Кому передать эстафету со всем тем, что сделал он? Хоть бы внук, хоть бы… А что, если?.. Ну конечно, все могло случиться.

Нащупав в кармане серебряную монету, Ширвис прошел в кабину телефона-автомата и позвонил Ирине.

Девушка спросонья ничего не понимала:

— Какой внук? Внука здесь не было. У меня? Почему у меня?

Ширвису хотелось как можно спокойнее всё объяснить ей, но от волнения он мешал латышские слова с русскими, говорил о море, о надеждах, обо всем, что мучило его, боясь прямо сказать главное.

Ирина слушала его с закрытыми глазами. Сон одолевал ее. Она силилась понять невнятный голос старика, но у нее ничего не получалось: доносились лишь обрывки фраз.

— Вы позвоните утром, сейчас я всё перепутаю, — попросила она. — И, пожалуйста, не волнуйтесь, вам вредно.

Ширвис опомнился: «Зачем я тревожу ее, пусть спит спокойно». Попросив прощения за нелепый разговор, он дал отбой и вышел.

Часы показывали второй час ночи.

«Куда же поехать? Домой — бессмысленно; Бетти сразу поймет, да и не уснешь. Может, к Гарибану? Ну конечно! Почему этот боров безмятежно спит? Пусть он мне расскажет, какие у них были разговоры и кто в Осло совращает Яна».

Он опять зашел в кабину, позвонил на квартиру к Гарибану и, услышав женский, голос, потребовал:

— Позовите к телефону Евгения Рудольфовича.

В трубку некоторое время доносились шуршание и шепот, словно на том конце провода мембрану прикрывали рукой и совещались. Потом вновь послышался тот же голос:

— Доктор спит, он так поздно не подходит к телефону. Что ему передать?

— Он не должен спать в такой день. Сейчас же разбудите и скажите: «Нужен по срочному делу Ширвису».

— Простите, я сейчас…

Это была Кальварская. Она пришла к Гарибану послушать репортаж из Осло. Его передавали по радио в первом часу ночи. Зося надеялась узнать хоть что-нибудь о Яне. Но о нем не сказали ни слова. И вдруг неожиданный звонок старого Ширвиса.

Гарибан нехотя взял переданную трубку:

— Эдуард Робертович? Чем могу служить?

— Мне нужен разговор с вами. Надеюсь, вы будете дома?

— Но сейчас ночь…

— Для наших дел не может быть ночи. Вы должны ждать меня, — настаивал Ширвис.

— Хорошо, заходите. Такова, видно судьба тренеров и врачей. Я вас жду.

Гарибан снял пенсне и, протирая стекла, стал размышлять: «Для чего я так поздно понадобился Эдуарду? Будет выпытывать или сам имеет вести оттуда? — Зря он не позвонит. Разговор лучше вести без свидетелей».

— Тебе, Зося, придется уйти, — сказал Евгений Рудольфович. — Неудобно, если в такой поздний час старик тебя застанет у меня.

— А вдруг что-нибудь новое?

— Всё равно. Позвонишь утром и узнаешь.

Выйдя на улицу, Зося всё же стала ждать старого Ширвиса, чтобы спросить: не знает ли он чего-нибудь о Яне?

Вскоре из соседнего переулка подкатило такси и остановилось под фонарем.

Из автомашины выбрался на панель высокий, немного горбившийся, седой человек. Вид у него был такой суровый, что Зося не решилась подойти и спряталась за ствол тополя.

Эдуард Робертович прошел в открытое парадное и стал медленно подниматься по лестнице. До четвертого этажа он добирался минут десять. Отдохнул, прислонясь к стене, и позвонил.

Дверь открыл сам Гарибан. Сверкая стеклами пенсне, он широким жестом пригласил гостя пройти и тут же не без тревоги подумал: «Стряслась какая-то беда. У него ужасный вид».

Ширвис был бледен, под глазами набухли синеватые мешки. Одышка не давала сказать ему слова. Спотыкаясь, он прошел за Гарибаном в кабинет и там тяжело опустился в кресло. Евгений Рудольфович сначала с укоризной смотрел на него, а потом по-профессиональному рассердился:

— Что вы делаете с собой? Разве можно так! На вас лица нет. Как отпустили родственники? Я сейчас же позвоню вашей жене.

— Не надо, — слабым голосом запротестовал Эдуард Робертович. — Она не знает, что я поехал к вам.

— Но это же легкомыслие. Вы могли свалиться на улице.

— Ничего, я не свалюсь… не беспокойтесь. Вы лучше скажите, кому передоверили Яна?

Гарибан, будто не слыша его, не торопясь отсчитал двадцать пять капель, налил из графина в стаканчик воды и, повернувшись, строго сказал:

— Выпейте ландышевых, они успокоят.

— Мне не надо успокаиваться. Я спрашиваю, кто виновник моего несчастья?

— Виноват один. Зовут его Владимиром Николаевичем. Вы же знаете сомовский характер! Нужно было ждать, что он отстранит Яна.

— Прежде я таких разговоров не слышал.

— Я всюду твердил: самодура Сомова нельзя посылать, он отравит жизнь молодежи, будет пакостить и вредить чужим ученикам.

— Вы это и Яну сказали? — перебил его Эдуард Робертович.

— Н-н… — замялся Гарибан. — Может, что-то такое говорил, не помню. У вас какие-нибудь новости?

— Да, очень хорошие новости! Он ведет себя как последний мерзавец. У вас, говорят, этому научился, бражничает там.

— У меня? — изумился Евгений Рудольфович. — Да я месяцами спиртного в рот не беру. Клевета, инсинуации Сомова! Наоборот, я учил Яна вести себя так, чтобы не давать повода.

Остро вглядевшись в глаза Гарибана, Ширвис уловил в них растерянность и тревогу.

— Лжете! — крикнул он, ударив кулаком по столу. — Я Володю как себя знаю… Мы из одного котелка…

Он сделал такое движение, точно хотел подняться, и вдруг схватился за грудь. Старому Ширвису показалось, что в этот момент в комнате с треском лопнула электрическая лампочка… Горячий и острый осколок ее застрял у него под лопаткой. Боль отдалась в левый локоть. Стало темно…

Эдуард Робертович хватал открытым ртом воздух, а в легкие, казалось, ничего не поступало. Внутри жгло. И точно издалека доносился настойчивый голос Гарибана:

— Выпейте.

Ощутив на губах холодное стекло, Ширвис сделал несколько судорожных глотков, и ему как будто стало легче.

— Вам нельзя быть в помещении. Здесь слишком душно. Выйдемте на улицу, — вкрадчиво просил Гарибан.

Он профессиональным чутьем угадывал, что это не простой припадок, и в раздражении думал: «Не хватало, чтобы инфарктник в моей квартире застрял месяца на два. Его не позволят перевезти. Надо скорее спровадить».

И Гарибан с еще большей настойчивостью стал уговаривать:

— Я вас провожу, мы поговорим по дороге.

Он помог Ширвису подняться, надел на его голову шляпу и, бережно поддерживая, вывел на ночную улицу. Там они оба отдышались и медленно пошли дальше.

Высоко в небе стояла бледная луна. Слабый ветер перебирал листья деревьев. Гарибан довел Ширвиса до скверика, усадил на скамью и с нескрываемым раздражением спросил:

— Что там стряслось с вашим Яном?

Эдуард Робертович молчал. Ему было плохо, к горлу подкатывала тошнота. В сердце торчал острый, раскаленный осколок. В голове звенело…