Взаимосвязи отечественной и зарубежной литератур в школьном курсе - Надежда Лекомцева

Что же касается Пушкина, то и этот ранний период, как и весь путь его в литературе, отличался синтетическим подходом к идейно-художественному наследию отечественной и иноземной культуры. Многосторонность интересов, колоссальная эрудиция, умение разглядеть диалектическую сложность и многоцветность бытия давали ему возможность широко совмещать в своих произведениях и органически сплавлять, казалось бы, диаметрально противоположные подходы к действительности – отсюда и следование образцам было, конечно, весьма условным. Надо обязательно иметь в виду и то обстоятельство, что воздействие Байрона попало на подготовленную почву. Еще до знакомства со стихами европейского барда романтизма Пушкин неоднократно выражал мысли и чувства, характерные для романтического строя поэзии. Скептицизм, разочарование, сетование на горящий в груди «бесплодный жар» соседствуют в «предбайронический» и «байронический» периоды с политической страстностью, верой в победу подлинно гуманистических отношений в обществе, в светлое будущее «народа неугнетенного».

Следует обязательно подчеркнуть отличительные черты романтизма Пушкина. Показательна меньшая лиричность автора по отношению к героям, которых он отнюдь не возвеличивает. Отрешенность, бегство от мира – важнейшая особенность байроновских героев, это выражение их протеста, внутреннего (а потому иллюзорного) торжества над непримиримой действительностью. А экзотическое бытие пушкинских героев – по сути вынужденная позиция, промежуточная в своей неустойчивости. Герои Байрона однотипны по характеру и отношению к ним их создателя, романтические персонажи Пушкина эволюционируют к полному развенчанию. Пушкин неудовлетворен героем своего «Кавказского пленника», во многом следовавшего традиции байроновских персонажей, именно потому, что не сумел «оживить рассказ происшествиями, которые сами собой истекали бы из предметов»[123].

Отход Пушкина от классицистических традиций в период создания «южных поэм», новые, романтические мотивы его творчества не остались незамеченными современниками, которые тотчас поставили этот поворот в связь с творчеством Байрона. Но всякий раз обнаруживалось, что «самобытность Пушкина начинается с первых шагов его поэтического творчества. Усвоение Байрона есть вместе с тем борьба с Байроном, из которой Пушкин выходит победителем, создавая свое искусство»[124].

Сопоставляя «восточные поэмы» Байрона с «южными поэмами» Пушкина, Жирмунский справедливо показывает, что «Пушкин уничтожает художественное единодержавие байроновского героя в развитии основной сюжетной схемы»[125]. Отсюда, естественно, внимание поэта со всей серьезностью занято и другими персонажами, в частности героиней, которая выступает уже в роли полноправного действующего лица.

Сравнивая портреты героинь у Байрона и Пушкина или изображение южной природы, характеристику душевного состояния героя в «восточных» и «южных» поэмах, соотнося в главном «два стиля», Жирмунский показывает, что «романтический замысел «байронической поэмы» перерабатывается Пушкиным по-своему…он проявляет самостоятельность художественного вкуса и поэтических приемов»[126]. Усиливая повествовательный элемент, Пушкин «из субъективной лирической погруженности в мир героя прокладывает путь в многообразный и богатый объективный и реальный мир….»[127].

Помимо «южных поэм», обнаруживающих сходство с мотивами, штрихами, реминисценциями, связанными с именем Байрона, мы без труда можем провести параллель и при обращении к «Евгению Онегину». Начать с того, что Онегин «Байрона читал» и даже повесил в своем кабинете портрет поэта. Подобно Чайльд-Гарольду, герой во многом следует пристрастиям и привычкам светского англичанина того времени: утренние верховые прогулки, купанье в ледяной воде и т. п. «Певец Гяура и Жуана» – любимейший автор Онегина. Элементы романтического демонизма Онегина в первых главах романа, особенно в восприятии его другими героями, очевидны и легко сопоставимы с байроновской традицией, хотя, конечно же, не соотносимы с главной сутью героя.

Не случайно некоторые современники Пушкина в самом Евгении Онегине искали все того же романтического героя – протестанта и мятежника, а не найдя, отнеслись к нему с полным осуждением. Интересно привести отрывки из воспоминаний современников, иллюстрирующих сложность освоения читателями «Евгения Онегина». Так, многие из них не воспринимали «прозаичность» предмета и в особенности прозаичность тона пушкинского произведения. Баратынский писал Пушкину: «….я очень люблю обширный план твоего Онегина; но большее число его не понимает. Ищут романтической завязки, ищут необыкновенного и, разумеется, не находят. Высокая поэтическая простота твоего создания кажется им бедностью вымысла, они не замечают, что старая и новая Россия, жизнь во всех ее изменениях проходит перед их глазами».

Пушкинский роман так непосредственно и широко включил в себя жизнь времени, что общество не могло не отозваться заинтересованно. Жуковский поражен романом. Карамзин признается, что после чтения «Онегина» не мог вернуться к Байрону: «…его «Дон Жуан» выпал у меня из рук». Если в начале знакомства с «Евгением Онегиным» пушкинское произведение уподобляли произведениям Байрона, то постепенно становилась заметной национальная самобытность романа, стирались следы байроновского влияния. Очевидно, что «характер Онегина принадлежит нашему поэту и развит оригинально. Мы видим, что Онегин уже испытан жизнью, но опыт поселил в нем не страсть мучительную, не едкую и деятельную досаду, а скуку, наружное бесстрастие, свойственное русской холодности… Для такого характера все решают обстоятельства….» «Сколько жизни везде… Какое верное знание русского современного дворянского быта, от столичных палат до уездных усадьб». Лаконичность и широта изображения, простота и поэтичность, глубина и легкость отличают пушкинский роман.

«Евгений Онегин» вобрал в себя не только жизненный опыт поэта, наблюдения ума и заметы сердца, но весь литературный мир Пушкина, в том числе «могучие впечатления от величайших созданий литературы всемирной». Значение этих впечатлений никак нельзя преуменьшить: именно потому, что поэт овладел великими достижениями мирового художественного опыта, что он осуществлял свой замысел не на боковых, «провинциально» ограниченных путях, а на основном, магистральном направлении европейского литературного развития «смог он создать национально русское произведение, по праву входящее в семью гигантов мировой поэзии, таких, как «Илиада» Гомера, «Божественная комедия» Данте, «Фауст» Гёте[128].

Жанровые особенности и стилистическая манера, отразившиеся в пушкинском романе, издавна наталкивают на сопоставление «Онегина» с «Дон Жуаном» Байрона. Сходство, несомненно, существует, но тем более важно прояснить его суть и границы и понять не только то, что сближает, но и то, что разделяет и отличает два эти величайшие произведения. «Что за чудо «Дон Жуан»! – отозвался Пушкин на произведение Байрона. – Я знаю только 5 первых песен; прочитав первые две, я тотчас сказал Раевскому, что это chef-d'oeuvre Байрона, и очень обрадовался после, увидя, что W. Scott моего мнения»[129].

Сопоставляя «Онегина» с «Дон Жуаном», нетрудно выявить целый ряд соответствий в форме обоих произведений: многочисленные авторские отступления, афористичность выражений, шутливый или иронический тон, постоянные обращения к читателю, друзьям, реплики, адресованные себе. Близкие по смыслу завершения отдельных глав (1-й и 3-й в «Онегине» – 1-й, 3-й песен в «Дон Жуане»), введение в повествование иноязычных – французских и латинских слов и выражений, казалось бы, подтверждают суждение Пушкина, высказанное им в письме Вяземскому от 4 ноября 1823 года в начале работы над «Онегиным»: «Пишу не роман, а роман в стихах – дьявольская разница. В роде Дон-Жуана…»[130].

Но почему же спустя два года, завершив работу над четырьмя главами романа, Пушкин так жестко разделяет произведение Байрона и свой роман (письмо Бестужеву, ноябрь 1825 года). Слова поэта будто бы не вяжутся с вышеприведенным замечанием о близости двух этих вещей: «Ты сравниваешь первую главу с «Дон Жуаном». – Никто более меня не уважает «Дон Жуана» (первые пять песен, других не читал), но в нем нет ничего общего с «Евгением Онегиным»[131].

Дело в том, что, относясь к личности Байрона и его творчеству с тем пиететом, коего они заслуживали, Пушкин отчетливо видел литературное и национальное своеобразие своего «Онегина». В самом деле, художественный метод отображения действительности, идейно-эстетические функции главного героя, энциклопедизм в подходе к изображаемой реальности – все это черты, совершенно отличающие «Евгения Онегина» от «Дон Жуана». Существенно, что «Евгений Онегин» был задуман в духе байроновской традиции, когда события жизни героев сочетаются с авторскими характеристиками общества, времени, рассуждениями о самых разнообразных предметах и ситуациях, но реалистический тип мышления Пушкина, жизненные коллизии героя и т. п. создавали, наряду с другими существеннейшими и самобытнейшими особенностями романа, невиданный дотоле образец реалистического произведения.