Молитва по ассасину - Роберт Ферриньо

— Я убил их, Энтони. Убил всех троих.

— В таком случае можно спокойно закрывать дело.

— Мне казалось, я хорошо замел следы, но кто-то проследил за мной до самого ее дома. С таким же успехом я мог убить их сам.

— Хватит нести околесицу. Хочешь, чтобы я даровал тебе прощение? Легко. Я когда-то имел сан.

Ракким непонимающе уставился на детектива.

— Я правду говорю. Когда мне был двадцать один год, меня посвятили в духовный сан в Вудинвилле. А еще через два с половиной года, как раз после Перехода, я из духовенства вышел. Сообразил, откуда ветер дует, ну и, кроме того, достал обет безбрачия. Когда поступаешь в семинарию, думаешь, будто справишься со всеми проблемами. Потом начинается взрослая жизнь, и оказывается, что твой член думает иначе. Как бы то ни было, я — не священник, но некоторые инстинкты сохранились. Каждую неделю хожу на мессу. Отец Джо выслушивает мои исповеди, потом мы спускаемся сюда и нажираемся. Чего еще ожидать от слуги Божьего? — Коларузо наклонился к Раккиму. — Хочешь, он и твою исповедь выслушает.

— Мусульмане обнажают душу только перед лицом Аллаха.

— Уверен?

— Знаешь, я привык держать собственные грехи в себе. У Аллаха и так предостаточно забот. — Ракким рассмеялся, вернее сделал попытку рассмеяться. По его щекам катились слезы. — Слушай, я напился. Где мне тягаться с вами, католиками.

— Брось, у тебя довольно неплохо получается.

Ракким осушил стакан и постучал им по стойке, требуя повторения. Затем он кивнул на бильярдный стол, стоявший чуть поодаль. Потертое зеленое сукно его в нескольких местах оказалось порвано, однако, несмотря на многочисленные повреждения, он словно манил к себе.

— Почему никто не играет?

— Строжайше запрещено правилами заведения, — пояснил Коларузо тоном заговорщика. — Пару лет назад два умника затеяли сыграть в «восьмерку», да так, м-м… увлеклись, что едва не разнесли весь бар. Отцу Джо кий пришлось сломать о голову одного из них. С тех пор стол здесь исключительно в качестве предмета интерьера.

— Шрам остался?

Детектив с кривой ухмылкой почесал затылок.

— Нет, но голова иногда побаливает.

Большое зеркало перед ними отражало полицейских, сидевших за стойкой бара. Ракким рассеянно поглядел на них. Нет, он не жалел о визите сюда. Приглашение Коларузо оказалось как нельзя кстати. В темном подвале с низкими потолками собирались крутые ребята, сильные, озлобленные и не нуждающиеся в суете и блеске Зоны. Энтони-старший часто называл местных завсегдатаев певчими, хотя мало кто из них действительно исповедовал католицизм. Лютеране и католики, агностики и атеисты, сержанты и детективы, даже простые патрульные — сюда не совались лишь высшие чины. И пусть они не страдали от избытка религиозности, им, без сомнения, хватало гордости отказаться от перспективы укрепить собственное положение, изобразив принятие истинной веры. Пол в баре покрывал слой пыли и мусора. На стенах висели фотографии известных боксеров и изображения Христа с пронзенным сердцем. Этот подвал служил идеальным пристанищем для тех, кто желал мирно накачаться дешевым вином, сгладить шероховатости тяжелого дня, заказывая стакан за стаканом.

— Не хочешь рассказать о книгах, которые ты вынес из дома?

— Они принадлежали отцу Мириам Уоррик. Его личные дневники. В них что-то есть. Какая-то информация, которая мне необходима. Просто я не знаю, какая именно.

Огромный детектив подошел к ним и обнял за плечи Коларузо. Хорошо одетый великан, с блестящей черной кожей, бритой головой и золотой серьгой в носу, смерил Раккима подозрительным взглядом.

— Энтони, ты забыл о принятой здесь манере одеваться? Никаких полотенец на головах. — Он громко расхохотался, распространив вокруг себя сильный запах перебродившего винограда.

— Ракким, это жалкое подобие блюстителя порядка зовут Дерриком Бруммелем, — отрекомендовал Коларузо. — Деррик, позволь представить тебе Раккима Эппса.

Они пожали друг другу руки, причем ладонь бывшего фидаина потерялась в огромной лапе детектива.

— Просто хотел поздороваться. — Бруммель снова покосился на Раккима.

— У меня от него нет секретов, — сказал Коларузо.

Великан набычился.

— Рискни, — предложил Ракким.

Бруммель повернулся к Коларузо.

— Слышал, я недавно поймал молодого карманника? Придурок сорвал рубиновый перстень с пальца бизнесмена, прямо на улице, и скрылся в толпе. Я получил вызов, кое-что выяснил, составил описание. Оказалось, что этого щенка мне уже не раз доводилось задерживать. Взял его буквально на следующий день. Никаких проблем. — Он наклонился ближе, и Раккиму почудилось, будто в помещении бара стало ощутимо жарче. — А сегодня узнал, что имам бизнесмена настаивает на суде по законам шариата. Энтони, этот мальчишка — католик. Его нельзя судить по законам мусульман.

— Не может быть, — вытаращился Коларузо.

— Может, — громко пророкотал Бруммель. Сидевшие за стойкой полицейские повернули к ним головы. — Думаешь, мне неизвестно, какие решения выносятся по делам, которое я же сам и расследую?

— Следи за давлением, Деррик, — посоветовал Коларузо. — Иначе сосуды лопнут, — Присядь и выпей.

— Я — блюститель закона или нет?

— Ты — блюститель закона.

— Я — настоящий баптист или нет?

— Таких еще поискать.

— Значит, ты понимаешь, что я не оправдываю этого щенка. Он — вор и неудачник, но не заслуживает того, чтобы ему отрубили руку.

— «Черные халаты» не имеют права так поступать с католиком, — кивнул Коларузо.

— Если бизнесмен заявит, что хотел пожертвовать перстень мечети, у этого дела есть перспектива, — тихо заметил Ракким. — С большой натяжкой, конечно, но все зависит от толкования законов.

— Если «черные халаты» могут привлечь к религиозному суду католика, значит, смогут привлечь кого угодно. — Бруммель вперил тяжелый взгляд в бывшего фидаина. Свет люстр тускло отражался на бритом черепе. — Дерьмовая работа, дерьмовые дома, дерьмовое отношение. Теперь — дерьмовые законы? Христине многое могут вытерпеть, но наше терпение небезгранично, и вы увидите, что произойдет.

— Мне все это нравится ничуть не больше, чем вам, — заметил Ракким.

— Он говорит правду, — вставил Коларузо.

— Если ты настаиваешь, Энтони, — пророкотал Бруммель.

— Я сам настаиваю, — произнес Ракким.

Великан похлопал его по спине.

— О'кей, головорез, обсудим это в другое время. — Он бросил взгляд на Коларузо. — Я — не пьян, хотя близок к этому. Лучше пойду домой и за все свои невзгоды и переживания отыграюсь на маленькой беззащитной женщине.

В воцарившейся тишине он тяжелой походкой направился к выходу. Едва за ним закрылась дверь, привычный гул возобновился с прежней силой.

— Он — хороший полицейский, но искренне ненавидит мусульман. Вероятно, жалеет о том, что не эмигрировал в Библейский пояс, когда шанс был. Почти все чернокожие так сделали. А он решил остаться, дать новому правительству шанс. Как и я. — Коларузо тяжело вздохнул, и в воздухе снова запахло перезрелым виноградом. — Ты слишком молод для того, чтобы помнить, какой была эта страна, но позволь сказать мне, что жизнь была безрадостной. Наркотики, отчаявшиеся люди, готовые проломить друг другу череп, причем совершенно непонятно ради чего. Человек против человека, черные против белых, Бог против всех — так шутили в те времена, тем не менее я лично никогда не считал эту шутку веселой. — Он пожал плечами. — Потом евреи разнесли Нью-Йорк и Вашингтон, и все прошлые беды стали казаться не страшней чаепития, на котором тебе подали сэндвичи с листьями хрена и забыли срезать с хлеба корочку. Мы быстро поняли, что такое по-настоящему тяжелые времена. Мусульмане оказались единственными, у которых имелся четкий план, как жить дальше. Они были готовы протянуть руку помощи и заявляли, что все равны перед Аллахом. По крайней мере, тогда. — Взгляд его затуманился. — Кроме того, люди, на сторону которых ты перешел, утверждали, что в преступлении и наказании самое главное — наказание, и не допускали богохульства. Мне это было по душе. А старое правительство действительно награждало человека, если он бросал распятие в ведро с мочой и фотографировался. Не смотри на меня так, я говорю серьезно. Человек получал деньги за снимок, а люди выстраивались в очередь, чтобы посмотреть на него. Пойми, я не тоскую по старым временам, но сейчас «черные халаты» входят в полицейский участок так, словно это их собственность. — Он покачал головой. — Так не должно быть.

— Ты прав, не должно.

— Вчера я увидел Энтони-младшего, когда он проснулся. На нем не менее двадцати или тридцати порезов. Правда, все неглубокие. Уже успели покрыться коркой. Он поливал себя аэрозолем «Хил-квик». Поразительное средство. Отказался говорить, кто его так разукрасил. Сказал только, что это личное. — Пошарив пальцем во рту, Коларузо извлек застрявший между зубов кусочек арахиса и выплюнул его на пол. — Уверен, что не хочешь исповедоваться?