Сердце не обманет, сердце не предаст - Татьяна Гармаш-Роффе

Загвоздка же состояла в том, что женщины, заводя отношения с мужчиной, как правило, метят на брак. То есть на то, чего Олег дать им не может… и не собирается.

Обманывать он не хотел. Опыт собственной боли заставил его быть бережным к другим. И потому он взял себе за правило говорить сразу, в самом начале, когда еще только-только возникают симпатия и желание, что жениться не намерен.

Как ни странно, против всех ожиданий Олега, это отвернуло совсем незначительную часть потенциальных подруг. Лишь спустя некоторое время он понял, в чем тут фишка: женщины, оказывается, ему не верили! Они думали, что это так, пустой треп, поза, – и что уж ей-то (конкретной Маше, конкретной Даше…) удастся его приручить!

Откуда такая самонадеянность, Олег не знал. Он ведь честно обрисовывал ситуацию, почему ему не верили? Почему подозревали в пустом трепе? Почему видели себя спасительницами его потерянной души?

Непонятно, нет. Но приручить его никому не удавалось, – от особо настойчивых Олег был вынужден бежать. Но постоянно возникали новые претендентки на его сердце, старательно делавшие вид, что претендуют лишь на его постель.

…Собственно, вот отчего Люба назвала его влюбчивым. Она видела не раз, как очередная подруга ждала его после занятий с группой в спортклубе…

И вдруг Катя. Нет, он не влюбился, он больше не умел любить. Но она была сестрой Миши. И он пытался опекать ее. Она не интересовала его сама по себе, она была сестрой.

А потом почувствовал, что у нее тоже есть опыт боли. Это их уравнивало в каком-то смысле… Словно они находились на одной высоте. Там, где других нет. Где никого, кроме них, нет…

Расставшись с ней в парке, он хотел положить конец этому странному чувству равенства. Оно его тревожило, даже пугало… Он не собирается заводить серьезные отношения! Он не намерен жениться и уж тем более подыскивать «новую маму» для Аленки! И Катю совсем не рассматривал как возможную… Собственно, никак не рассматривал. Никак!

Но ночью ему приснился сон. Снилось, что Катя лежит в снегу, вернее, под снегом, глубоко в сугробе, холодном, смертельном. И он понимает, что должен ее оттуда вытащить – его долг перед Мишей, она ведь сестра!

Олег попытался разрыть снег руками, но нет, не получалось, снежный наст не поддавался, он был покрыт ледяной жесткой коркой. Олег во сне чувствовал, как ломаются и кровоточат его ногти… И вдруг он нашел единственно правильное решение: он сбросил одежду, лег на снег, желая его протопить своим горячим телом. И он чувствовал, как снег плавится, как его тело все ближе к Катиному, еще немножко, остались последние сантиметры! Его тело не остывает, напротив, оно разгорается, становится все жарче…

И вот, наконец, он коснулся Кати. Она… кажется, она в дубленке… в расстегнутой… а под дубленкой будто бы ничего нет… И он плавно опускается на тающем пласте прямо на нее. Глаза у Кати закрыты, но тело ее тоже горячее, горячее… Она ждет его! Она ждет его прикосновения! Она тоже знает: так надо. Так правильно. Это – спасение…

Он уже чувствует, как касаются его груди ее соски, затвердевшие и заалевшие от холода… Или не от холода?..

Он обхватывает Катю руками, стараясь вырвать ее из остатков снежного плена, прижимает к себе – еще теснее, еще, еще! Она подается ему навстречу… Ее ладони ложатся ему на шею, ее губы раскрываются…

Он проснулся с биением в висках и в сердце. Да и все его тело пульсировало, каждым тактом отбивая: Ка-тя, Ка-тя, Ка-те-ри-на…

«Кажется, мы протопили арктические льды, – усмехнулся Олег. – Завтра в газетах напишут, что это результат потепления климата…»

Сон преследовал его весь день, а ближе к вечеру он придумал: попросил Катю забрать Аленку из садика. Не знал, что будет дальше, что он скажет, что она ответит – не знал. Просто надо было снова увидеть ее. Увидеть, услышать, вдохнуть.

Он сумел закончить работу пораньше, он мчался к Кате в Матвеевское, как сумасшедший, он заскочил в магазин, накупил без разбору деликатесов – для Кати, для дочки – и, наконец, позвонил в дверь.

Катя пустила его в квартиру, прижав палец к губам: «Только тихо, ладно?»

Он подумал, что дочка спит, однако обнаружил, что Аленка сидит в кресле в большой комнате, щеки ее измазаны лиловым (отчего ее синие глаза казались фиолетовыми), в руке крошечный шампур: на деревянную зубочистку нанизаны три ягоды крупной садовой черники. А напротив кресла – мольберт. За ним Катя, наносит новые мазки кистью на портрет Аленки, хотя, по мнению Олега, он и без того был потрясающим…

– Папочка!

Аленка потянулась к нему.

– Сиди смирно! – строго сказала Катя, и девочка, как заправская модель, тут же приняла прежнее положение, смешно пожав крошечными плечиками, будто извиняясь перед отцом.

– Кать, я тут купил…

– Дай нам еще пятнадцать минут, пожалуйста, – проговорила Катя.

– Пап, пап, а она знает сказку про туфельку с носочком! Это ты ей рассказал?

Олег посмотрел на Катю. Ждал: сейчас заплачет… Сказка, сочиненная ее братом, – Миша ему говорил, что для сестренки придумал, когда она была маленькая…

Но Катя не заплакала. Лишь чуть покосилась на Олега.

– Не говори только ничего, пожалуйста, – произнесла она. – Аленка, сядь, как мы договорились!

Олег отнес свои покупки на кухню, вернулся в комнату, постоял у Кати за спиной. Пятнадцать минут, она попросила еще всего пятнадцать минут, и дочка отправится спать… И тогда они с Катей останутся наедине… И он сможет ей сказать…

Он еще не знал, что сможет сказать. Но знал, что это будет важно.

Но пятнадцать минут – это так долго! Это слишком долго, это невыносимо долго!

Он не мог больше ждать. Он приблизился к Кате и поцеловал ее в макушку, прямо посреди каштановых волос, пахнущих лимоном и мятой, и она…

Она вдруг бросила кисть, подняла руки, поймала его голову, склоненную над ней, и притянула к себе…

– Катя, – Аленка подлезла к ним незаметно, забралась на колени к своему портретисту, – Катя, почему ты плачешь? Папа, почему она плачет? Ведь все хорошо?

И маленькие пальчики потянулись к щекам Кати, чтобы вытереть слезы.

– Все хорошо, дочка, – ответил Олег, с трудом оторвавшись от Катиных рук. – Пойдем, милая, тебе пора спать, мы тебя уложим…

– С Катей?

– Да, Аленка, конечно…

Глава 7

Три дня спустя

– …В совете директоров сочли, что у Концерна имидж недостаточно позитивный, имелись серьезные претензии, и Игнатий Кошарюк решил самолично укрепить отдел по связям с общественностью, для чего временно возглавил его, желая быть поближе к процессу. Там он и познакомился с Ириной Липкиной. У них завязался роман…

Алексей собрал, наконец, всех козыревских ребят в уже знакомом спортзале. Они его постоянно дергали эти дни, – свой номер телефона он всем раздал (мало ли, какая важная информация всплывет по ходу), и они звонили, спрашивали, как продвигается расследование. Но детектив не хотел выдавать раньше времени результаты. Точнее, их еще попросту не имелось. Санитары, которых они взяли, – пешки. Нужно было добраться до заказчиков и исполнителей, нужно было пробить непробиваемый Концерн, – и нужно было для этого время.

И вот три дня спустя он счел, что первые и важные шаги в этом направлении сделаны. И назначил ребятам встречу.

Обе группы Козырева сидели на матах в спортзале и ловили каждое слово детектива. Александра и Игорь не пришли: они и так знали все детали истории, поэтапно; а Ромка хоть и не все знал, но тоже не пошел с Алексеем на встречу: он всерьез боялся Любу, вернее, опасался, что она может перенести на него свои чувства к Мише. Посему решил избежать новой встречи с ней. Как он выразился однажды, у него «в холодильнике не так много колбаски для голодных кошек».

– Ирина спустя три с небольшим месяца заподозрила своего любовника в том, что он уделяет внимание не ей одной, – продолжал детектив. – Как сказала сама Липкина в беседе с нами, «его секретарша стала смотреть на меня с издевкой».

– И правильно! – произнес женский голос.

Алексей не видел, кто подал реплику, но вглядываться не стал.

– Кошарюк мужчина видный и жених завидный. Думаю, в последнем все и дело, в зависти. И сопутствующем ей злорадстве. Вряд ли Михаил назвал бы это «правильным», а?

Вопрос был риторическим, и Кис поспешил продолжить, опасаясь ненужной дискуссии.

Для Ирины это был не просто романчик, она связывала серьезные надежды с Кошарюком. Мысль о том, что для него это лишь очередная интрижка, была для нее непереносима. И однажды она оставила у него в кабинете свой телефон с включенным диктофоном. Этот трюк она проделывала в течение многих дней, в надежде узнать, с кем же все-таки он ей изменяет. Она подозревала секретаршу, но не была в этом уверена.

Поскольку Ирина несколько раз за день заходила к любовнику в кабинет – по делу и просто так, «потискаться» – это выражение Кошарюка, – ей было не сложно припрятывать в кабинете свой телефон с утра и забирать его в конце рабочего дня. Дома, запершись от мужа, она прослушивала записи. Кошарюк говорил в основном по делам, часто по телефону, с начальством и с подчиненными, но это Липкину не интересовало: она жаждала услышать женский голос и подозрительные звуки. И с течением времени она поняла, что он регулярно общается по телефону с некоей женщиной, за которой ухаживает. Или которую обхаживает, на выбор. Причем «с придыханием» и, похоже, с «серьезными намерениями». Судя по разговорам, а особенно по интонации, Ирина догадалась, что ее соперница занимает высокий пост в какой-то крупной конторе, и Кошарюк связывал с ней определенные надежды. Выгодная партия, так это называется. Чем уж – финансами, связями, это Липкину не занимало. Главное, она сделала утешительный для себя вывод: Игнатушка ту женщину не любит, там только расчет, – а вот ее, Ирину, он как раз любит! И потому у нее еще есть шанс отвоевать его у соперницы, взяв страстью.