Ищи, кому выгодно - Инна Бачинская

Инна Бачинская

Ищи, кому выгодно

© Бачинская И. Ю., 2015

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

Действующие лица и события вымышлены, их сходство с реальными лицами и событиями абсолютно случайно.

Пролог

На исходе длинного теплого дня наступил не менее теплый вечер. После недели дождей, наконец, прояснилось, и появилась надежда, что погода «войдет в русло». Длинный двор в кольце старых, еще сталинской застройки, домов напоминал лабиринт – в нем было много потайных и укромных местечек, где находили приют вездесущие подростки или выпивохи. Он был хорош еще и тем, что здесь практически не гонял патруль – не то, что в парке напротив. И сейчас в беседке, в самой темной его части сидела компания молодых людей…

Человек вошел в арку, пересек темный двор. Приблизился к подъезду, и тотчас раздался негромкий хлопок выстрела. А затем – еще один. Человек качнулся, попытался удержаться на ногах, выбросив вперед руки и упершись в дверь подъезда, а потом тяжело осел на землю.

Убийца побежал через двор к арке, выходящей на улицу. Молодежь высыпала из беседки и подтянулась к подъезду; в это же время жилец дома вывел на прогулку собаку – золотистого ретривера Лорда. Жилец с трудом открыл входную дверь – убитый придавил ее своим телом. Первой в щель протиснулась собака. Обнюхав лежащего человека, она попятилась, подняла морду и завыла…

Глава 1

Встреча

То берег – то море, то солнце – то вьюга,То ласточки – то воронье…Две вечных дороги – любовь и разлука –Проходят сквозь сердце мое…Булат ОкуджаваЛюбовь и разлука.

Она сразу почувствовала, что на нее смотрят. Здоровенный мужик стоял рядом и откровенно пялился. Она почувствовала, как вспыхнули щеки и шея, дернула головой и повернулась к нему спиной. Тут ей пришло в голову, что смотрел он вовсе не на нее, а мимо – на продукцию «Клуба сыра», а она уж разволновалась, дура. Сейчас никто ни на кого не смотрит, разве что старые козлы на полураздетых школьниц. Но школьницы при этом не краснеют и не дергают головой. Народ гуляет почти голый, не стесняясь обильных закрылков и целлюлитных ляжек. Всем на всех плевать.

Кажется, продолжает смотреть. Вот привязался! Она выпрямила спину, протянула руку за яркой упаковкой, притворилась, что внимательно читает. А взять и вызывающе посмотреть ему в морду – слабо? И тут он сказал:

– Ира, ты?

Низкий утробный бас, не бас, а настоящий рокот. Она резко повернулась. Вгляделась. Большой, солидный, он радостно смотрел на нее с высоты своего немалого роста. Седые виски, широкая улыбка, узкие рысьи глаза. На правой щеке ямочка. Ее обдало жаром.

– Гетман?! Славик?!

Его школьное прозвище вырвалось у нее непроизвольно. Славик Гетманчук, Гетман! Она не видела его… Сколько же? Целую вечность. Лет двадцать… Нет, больше! Двадцать четыре года. Точно, двадцать четыре! Последний раз они виделись, когда она была на втором курсе истфака, а он на втором же юридического. Он тогда пришел и сказал…

– Ирушка! – загудел Славик. – А я смотрю и думаю: ты – не ты? Это сколько же времени прошло, а?

Он вдруг обнял ее, прижал к себе, громко чмокнул в макушку. Она вдохнула запах его рубашки и парфюма. И тела. Большого, теплого, респектабельного тела в дорогой рубашке. Прижаться к такому и – по жизни с песней! Мелькнула мысль, что вот ведь как удачно вышло: на ней новая юбка в оранжевую и коричневую клетку – давно забытый и ныне вернувшийся солнце-клеш – и коричневый свитерок с деликатными блестками на груди. И бирюзовые итальянские сандалии. Она нравилась себе в оранжево-коричневой расклешенной юбке и бирюзовых сандалиях.

Он отстранил ее от себя, сильно удерживая за плечи. Хотя она и не собиралась бежать. Улыбаясь, смотрел. Юношеская когда-то ямочка сейчас больше напоминала морщину, глубокую бороздку, но все равно! Все равно! Ласковый, снисходительный взгляд старшего товарища, победителя, ответственного за судьбы. Посвященного в рыцари удачи (или это что-то другое?), уверенного в себе. Он и в школе смотрел так же, и сразу начинало казаться, что все будет хорошо. Не может не быть, если он рядом, держит за руку, смотрит ласково и снисходительно. Что остальные? Никакого сравнения! Мальчишки, подростки, хулиганы, дурачье. А он – солидный, вальяжный, знающий себе цену. Позже она говорила себе: успокойся, дуреха, подумаешь! Да что в нем, кроме стати? Не интеллектуал, чувство юмора на нуле, кто такой Аксенов, не знает даже понаслышке, не говоря уж о других. Их время было временем толстых журналов, когда не знать было стыдно. Тогда все читали. А он не знал и не стеснялся. Вам, девушкам, все бы романы читать, говорил. Добродушно так говорил, необидно, снисходительно. Была в нем основательность, которая делала его мечтой всякой женщины. Аура была. Бабушки говорили: за таким, как у бога за пазухой. И деньги у него были, в отличие от других – чуть не все лето вкалывал на стройке. И девчонки-продавщицы оставляли ему импортные шмотки, и машина появилась на втором курсе, причем сам заработал – калымил в Сибири. Он делал себя сам, казалось – легко, играючи, с усмешкой. А однажды отпустил бороду – чисто тебе полярник, ученый-физик или геолог! Старушки крестились вслед, думали, батюшка.

Их время было временем героических профессий, а плохие парни – банкиры и бизнесмены – водились только в американском кино. То был век неискушенности, веры и надежды. Они были девственны во всех смыслах.

А потом он пришел и сказал…

Они встречались с десятого класса, почти два года, девчонки завидовали, пытались перейти дорогу. Красавица Лидка Кулик, похожая на мальчика Наташка Сидоренко – первая спортсменка школы. Наверное, были и другие. А ему – по барабану. Как и не знал, как и не догадывался. Все было как в той старой песне: и платье шилось белое… И так далее. А однажды он пришел и сказал – деловито, спокойно, без ложной неловкости… Неловкость, неуверенность, чувство вины – это были не его химеры. Он был человек прямой: хочу-не хочу, нужно-не нужно. Это же так просто! Элементарно! Его словцо…

Он пришел и сказал… Причем ничто не предвещало грозы. Да и грозы-то никакой не было, какая там гроза! Он отставил ее с деловитостью асфальтоукладчика – просто отодвинул. Сказал: понимаешь, у меня есть возможность перевестись в столицу, там у отца друг министр, обещает помочь. Жениться мне еще рано, сама подумай. Придется вкалывать. Это здесь, дома, можно дурака валять, а там – сама понимаешь. Приезжать часто не смогу.

Он смотрел на нее ласково и снисходительно, как старший брат. А она, испытывая мучительное чувство стыда, криво улыбалась, чтобы он не дай бог не догадался, как ей больно. Такие были у их поколения правила игры, а также женская гордость из романов, которых он не читал. Не выдать боли! А может, это ее дурацкий азиатский характер, от прабабки, по слухам – из астраханских татар. Главное – не потерять лица, – из-за этого ее всегда считали сильной женщиной. Какая там сильная! Один вид. И напрасно. Говорят, слабых и любят сильнее, и бросают реже. Она без меня пропадет, говорит он, а ты – сильная. Ну это уже потом, потом – жизнь, она длинная…

Конечно, рано, сказала она. Конечно, понимаю. Звони, не пропадай. И все это с приклеенной судорожной улыбкой. Элементарно. Тогда она еще не знала, что беременна.

– И ты не пропадай, – ответил он тепло. – Я позвоню, как устроюсь. – Он поднялся. – Завтра ехать, мать суетится, бабушка рыдает. Прямо как на фронт собирают. Полный ералаш!

Тоже из его словечек. Элементарно и ералаш! Все, что не элементарно, – ералаш. И наоборот.

Он засмеялся. Она тоже засмеялась, за что потом извела себя – надо было хранить высокомерное молчание. Но какое высокомерие, когда так больно?.. Смеешься, чтобы непослушные мускулы лица не расползлись в гримасу.

– И барахло еще укладывать! – добавил он все с той же ласковой улыбкой и ушел.

Только после его ухода исчезла приклеенная улыбка и глаза стали как у побитой собаки. Разумеется, она бросилась к зеркалу. Свет мой зеркальце, скажи… А чего говорить, все и так видно. Растерянная физиономия, несчастные глаза. Потом рыдания в подушку, и наутро – красный, распухший нос. И одно лишь утешение: не разревелась при нем! Не дала понять, не показала, не выдала, не унизилась. Улыбалась. Аве, Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя! Молодец! Всегда есть хоть какое-то утешение, а как же иначе! Всегда. Не потерять лица.

Страницы из дневника про историю любви она потом вырвала и сожгла. Да и писать перестала на всю оставшуюся жизнь. Вся остальная жизнь того не стоила. То острое, первое, до нервной горячки и обморока от звука родного голоса, больше не повторилось. Жгла и выхватывала обрывки слов, дотлевавшие в пальцах. «Люблю… никогда… Слав……вместе! Навсегда… счастье… Ни за что!»