Недобрая старая Англия - Екатерина Коути

Еще в XVIII веке публичная порка была обычным, чтобы не сказать заурядным, зрелищем. Подобным образом карали разнообразные преступления, но в основном бродяжничество, проституцию и воровство. Можно сказать, что преступникам везло: какой бы болезненной ни была экзекуция, а все же лучше, чем смерть. По закону вору грозило повешение, если стоимость похищенного имущества превышала 5 шиллингов, но присяжным не хотелось брать на душу грех, и воров приговаривали к наказаниям помягче. Например, в Гастингсе в 1747 году Джейн Берчетт высекли за то, что она подговорила своего ребенка стянуть деньги у отца, в 1754 году Элизабет Релф наказали за «кражу птицы, именуемой курица», в 1776 году — вдову Энн Колбрэн за кражу двух носовых платков общей стоимостью 10 пенсов. Похожие преступления и наказания встречались по всей стране. Хотя попадались и более оригинальные случаи: в 1746 году у столба для порки пришлось постоять некоей Мэри, любительнице мужских костюмов. Под именем Джордж Гамильтон она сумела 14 раз вступить в брак, а донесла на нее уже последняя жена, ее же тезка Мэри Прайс. Обманщицу приговорили к публичной порке, однако не стали переодевать в женское платье — отстегали прямо в брюках.

В тех городишках, где не было позорного столба, полагались на телегу. Уж она точно отыщется в любом хозяйстве! Обнаженного по пояс преступника привязывали к телеге, которая останавливалась на перекрестках, чтобы палач угостил беднягу плетью-девятихвосткой. Катилась телега очень медленно, так что неприятности могли растянуться на несколько часов. Со слабым полом англичане не церемонились и привязывали женщин к телегам наравне с мужчинами. Довольно часто эти наказания проводились сразу после церковной службы, чтобы прихожане успели как следует отдохнуть и соскучиться по острым впечатлениям и не расходились.

Махать плетью три часа напролет — занятие не из легких. Так и плечо разболится! Городские власти признавали вредность работы и щедро платили палачам. В 1767 году Томас Терлис, палач из Миддлсекса, брал по 10 шиллингов за экзекуцию мужчины и по 5 за наказание женщины. Остается лишь гадать, почему он оценивал женщин в два раза дешевле? Возможно, наказание не затягивалось или же проводить время в женской компании было гораздо приятнее, чем в мужской.

Публичная порка женщин была отменена в 1820 году, а в 1830-х прекратили привязывать к телеге и мужчин. Один из последних случаев произошел в Лондоне в марте 1831 года: «После вынесения им приговора на судебном заседании в Суррее, в пятницу утром Сэмюэля Криди и Уильяма Харримана публично высекли, привязав к телеге, проехавшей 150 ярдов (137 м) по Ватерлоо-роуд, Ламбет. Преступников, принадлежавших к банде Сорока Воров, обвиняли в краже пальто из кареты. Харриман стоически вынес наказание, зато Криди кричал в голос. После наказания обоих препроводили в таверну „Герцога Сассекского“, где их спины натерли бренди, а затем вернули в тюрьму Брикстон» [37].

В местах не столь отдаленных: английские тюрьмы

Тюремная жизнь в викторианской Англии тоже была гораздо скучнее, чем в предыдущие века. Ньюгейт, древнейшая лондонская тюрьма, расположенная напротив центрального уголовного суда Олд Бейли, никогда не считалась курортом. «Черный, как Ньюгейт» — говорили лондонцы с оглядкой на ее потемневшие стены. Внутри было еще мрачнее: сырость и невыносимое зловоние от сотен немытых тел, лежавших вповалку на полу. Однако господа побогаче рассчитывали как минимум на отдельную камеру, где можно было покутить напоследок. В XVIII веке в Ньюгейт могла проскользнуть любая женщина, назвавшись чьей-нибудь родственницей, так что пирушки с вином и гулящими девицами были не редкостью. Преступницы тоже предавались радостям любви — еще бы, ведь беременная могла отсрочить казнь или вовсе ее избежать. В общем, жили узники тесно, грязно и недолго, зато весело и с огоньком.

Ньюгейт был не единственной темницей Лондона: в Сити существовало шесть тюрем, в Саусварке — семь, и по две в Клеркенуэлле, Степни и Вестминстере. В восьми тюрьмах, включая Флит, Кингз Бенч и Маршалси, содержались исключительно должники. В 1824 году в долговой тюрьме Маршалси провел три месяца Джон Диккенс, отец будущего романиста. Родные могли посещать заключенного в тюрьме и даже проживать вместе с ним, но сам должник не мог покинуть ее стены до уплаты долга. Впоследствии Чарльз Диккенс подробно описал Маршалси в романе «Крошка Доррит» (1857).

У причала в Вулвиче на волнах покачивались тюремные корабли. Дело в том, что после Войны за независимость США в 1770-х Британия внезапно лишилась еще одной колонии для высылки преступников. Парламент распорядился выделить под тюрьму несколько кораблей, пока не станет ясно, что делать с арестантами. Временные меры растянулись на целых 80 лет. Утром заключенные уходили работать на берег, вечером возвращались в плавучие камеры. Многих проштрафившихся англичан высылали в Австралию, но в 1853 году законодатели посчитали, что незачем сливать в колонии английские помои. Прекращение ссылок на австралийский континент огорчило преступников, рассчитывавших обрести в колониях дивный новый мир. Женщины часто находили в ссылке мужей, обзаводились детьми, вставали на ноги. Теперь же дорога, не петляя, вела их в тюрьму, да еще какую!

В XIX веке на смену обветшавшим узилищам пришли тюрьмы нового образца: в 1816 году открылась тюрьма «Миллбэнк», в 1817 — «Брикстон», в 1842 — образцовая тюрьма «Пентонвилл», в 1851 — «Вандсворт», в 1852 — «Холлоуэй». С первого взгляда новые тюрьмы производили благоприятное впечатление: они были гораздо чище и просторнее, без склизких стен и зловонной соломы на полу. Но у цивилизованности была и оборотная сторона. В XIX веке велись дебаты о том, как эффективнее всего контролировать поведение заключенных, и особое опасение вызывало их общение между собой. Не хватало еще, чтобы тюрьма превратилась в университет, где неоперившаяся молодежь учится у опытных злодеев. Но как предотвратить какое бы то ни было общение, даже бытовое? Ответ лежал на поверхности — просто-напросто запретить все разговоры.

Тюрьмы уподобились монастырям, где братия поголовно дала обет молчания. Такая система практиковалась, например, в «Колдбат Филдз» и «Тотхилл Филдз». Хотя заключенные спали в общих спальнях, в течение дня им запрещено было общаться — как во время работы, так и во время еды или прогулки по тюремному двору. Открыть рот позволялось только в часовне во время церковной службы, на исповеди, вероятно, но даже в церкви заключенным не давали забыть об их участи. Каждый сидел в кабинке, отделенной от соседней стеной, так что переговариваться было трудно. Интересно, что ловкачи пользовались уединением в кабинке, чтобы пилить пол во время коленопреклонения. За несколько недель некий арестант «Пентонвилла» сумел проковырять такую дыру, через которую умудрился бежать в самый разгар службы.

Камера в тюрьме «Пентонвилл». Рисунок из книги Генри Мэйхью «Криминальные тюрьмы Лондона и сцены тюремной жизни». 1862

Но чем постоянно одергивать шепчущихся и перемигивающихся узников, не проще ли разогнать их по одиночным камерам? Такого мнения придерживались основатели «Пентонвилла», где провел некоторое время Оскар Уайльд. В тюрьме насчитывалось 520 одиночных камер, которые многим современникам казались чересчур комфортабельными. Отопление зимой, большое окно, удобный гамак, туалет по последнему слову техники и ткацкий станок для работы — просто рай на земле! Да туда половина Ист-Энда попросится! Однако в «Пентонвилле» царила настолько угнетающая обстановка, что заключенные сходили с ума в два раза чаще, чем в других тюрьмах. Одиночество было тотальным, ведь даже на прогулке узникам надевали маски, полностью скрывавшие лицо. Казалось, будто по двору в молчании бродят ожившие скелеты. Поднимешь маску — сразу в карцер, где шесть дней придется просидеть в кромешной тьме на хлебе и воде. Единственным опознавательным знаком был номер, нашитый на тюремной робе, но личность за этим номером было не разглядеть.

Кормили в тюрьмах скудно, но сносно. В «Миллбэнке» арестанты получали 350 мл какао и 230 г хлеба на завтрак, 140 г мяса, 450 г картофеля и 170 г хлеба на обед, 470 мл жилкой овсянки и 230 г хлеба на ужин. Однако стоит учесть, что заключенные не сидели без дела. Во многих тюрьмах им давался выбор — щипать пеньку или заниматься ремеслом, например, шить одежду или мастерить обувь.

Совсем иначе обстояли дела с каторжными работами (hard labour). Каторжные работы назначались за целый ряд преступлений, включая похищение людей, попытку изнасилования, попытку ограбления, нападение на полицейского, мошенничество, кражу собак, участие в мятеже, браконьерство, незаконную уборку мусора, кражу фруктов и другие злодеяния разной степени тяжести. Пользы от каторжной работы не было практически никакой. Тяжкий и совершенно бессмысленный труд являлся самоцелью, потому что изнашивал не только тело, но и нервы. Работа ради работы, наказание ради наказания.