Это злая разумная опухоль - Питер Уоттс

автор которой, Карл Циммер, написал: «Небольшое, но растущее число исследователей оспаривает часть наиболее радикальных аргументов, поддерживающих главенство внутреннего зомби». Каким-то образом, стоило мне отвернуться, бесполезность самосознания сделалась главенствующим взглядом, а те, кто с ним спорил, – всего лишь «небольшим, но растущим» числом исследователей, дерзкой шайкой бунтарей, идущих против общепризнанной мудрости.

Проблема остается неразрешенной. В 2008 году ДеУолл и др. представили «свидетельства в пользу того, что в основе логического мышления лежит сознательное осмысление»; в 2005 году Эсекьель Морселла выдвинул замечательно изящный аргумент, что сознание развилось не ради искусства, науки или сложных рассуждений, а просто чтобы модерировать противоречивые двигательные команды, отдаваемые скелетным мышцам. (Это отличная, дающая пищу для размышлений статья, на углубление в которую у меня нет времени; однако вы можете найти ее в Psychological review, номер 112 (4), стр. 1000–1021.) Что бы там ни говорилось в «Ложной слепоте», я надеюсь, что эти ребята правы; мне не нравится считать себя паразитом в мозгу, которому без меня было бы лучше. Я только обрадовался бы поводу думать иначе.

Когда я сталкиваюсь с аргументом, что сознание существует, дабы выполнять конкретную функцию (скажем, решение сложных проблем), то задаю себе один важный вопрос: возможно ли представить себе систему, выполняющую ту же самую функцию бессознательно? Положительный ответ не означает, что мы не используем сознание для решения важных задач, но из него следует, что к ним есть и другие подходы. При таком раскладе эволюция создала сознание не для конкретной цели, а просто использовала его, потому что оно, так уж получилось, валялось неподалеку. Что-то другое могло справиться с этой работой точно так же, а то и лучше. А если есть другие способы справиться с работой, значит, сознание по определению излишне.

Штука вот в чем: если взглянуть на вопрос с подобной стороны, начинает казаться, что множество ученых задают неверный вопрос. Потому что, когда дело касается эволюции, спрашивать «Почему появилось сознание?» – да и спрашивать «Почему появилось что угодно?» – бессмысленно. Такие вопросы подразумевают, что эволюция позволяет организмам адаптироваться к меняющимся потребностям и условиям. И хотя такой взгляд очень распространен, это взгляд через жопу.

На самом деле адаптации возникают до того, как изменится среда. Иначе никак.

Допустим, вы – рыба в пересыхающем пруду. Эволюция не говорит: «Ой, посмотри-ка, пруд пересыхает; надо мне сделать так, чтобы у этой рыбки выросли легкие». Она говорит: «Ой, посмотри-ка, пруд пересыхает. Повезло этой рыбке, у нее уже есть перфорированный плавательный пузырь; возможно, он поможет ей дышать воздухом, пока она скачет по земле к соседнему пруду. А остальных жалко, конечно».

Естественный отбор ничего не строит с нуля; он отбирает уже существующие вариации (которые, в свою очередь, возникают посредством мутаций и генетического смешивания). Ему приходится работать с тем, что уже есть. Так что это не эволюция догоняет меняющуюся среду, выдавая на-гора все новые модели; наоборот, эволюция уже создала ряд моделей до того, как изменилась среда, и так уж случилось, что в новых условиях парочка из них работает лучше прочих. Эти модели и процветают. Это не предвидение. Эволюция абсолютно слепа и совершенно глупа; она не может ни видеть будущее, ни планировать его. Просто биологические механизмы копирования не идеальны, поэтому особи в рамках клады отличаются друг от друга по чистой случайности. Эти вариации служат барьером против грядущих перемен.

Если смотреть через такую призму, все споры о том, для чего нужно сознание, кажутся почти несущественными. Может быть, эволюция искала какой-нибудь способ контролировать скелетные мышцы, и перепрофилировала самосознание под эту работу, так же как перепрофилировала те термоизоляционные штуки, которые называются «перьями», под полет. Возможно, если бы сознание не подвернулось под руку, эволюция использовала бы какой-нибудь другой подход. А может, прав Розенталь и сознание попросту сидит без дела, не служа никакой полезной цели. В любом случае все эти обсуждения обретают смысл только после того, как сознание вышло на сцену. Из чего следует вопрос: если самосознание возникло до появления хоть какой-то подходящей для него функции, как это случилось?

Я над ним работаю. Не переключайтесь.

Нечто неизменное

(«Нечто», 2011)

(Блог, 23 октября 2011 года)

Вчера я сходил на «Нечто» и был вознагражден просмотром, возможно, самой острой сатиры на демократический капитализм, какую видел за много лет. Это история трех праздных харизматичных молодых людей лет двадцати, которые идут в кино. Они рассаживаются рядком в свои кресла со стаканами кока-колы в руках, и… а дальше смотрите сами: https://youtu.be/SJ2DoZnQtZI

Я не смог бы показать это лучше: мир становится волшебным местом, полным чудес и очарования, а эти пустоголовые болваны потягивают свою газировку и пялятся с раззявленными ртами на корпоративный логотип в небесах, совершенно не замечая, как вокруг них преображается реальность. Не думаю, что возможно уместить более едкий комментарий в такое малое количество секунд. То, что это, скорее всего, случилось непреднамеренно,[81] только добавляет мурашек; а то, что больше никто из зрителей, похоже, ничего не понял, только заостряет смысл.

Жалко, что основной фильм был не на уровне короткометражки.

Честно сказать, я не знал, чего ожидать от этого нечтоприквела. Официальные рецензии были довольно хреновыми – учитывая мою недавнюю изнурительную скоростную гонку во имя завершения чертова романа к концу месяца, я серьезно думал пропустить его вообще – однако же карпентеровский фильм 1982 года тоже был растерзан критиками сразу после выхода, а сегодня считается классикой. К тому же, как известно большинству из вас, у меня есть некоторая эмоциональная привязанность к этой франшизе. Поэтому я отложил окончание «Немой речи»[82] на денек, подбодрил себя парочкой пинт и отправился в мультиплекс.

Начнем с того, что фильм не настолько плох, как говорят некоторые. По ходу дела там встречается пара моментов, близких к подлинному пафосу. Вариация на тему сцены с анализом крови, хоть и не настолько драматичная, как в оригинале, уместна. В одной сцене ближе к финалу есть либо симпатичный момент намеренной двусмысленности, либо напоминание от продюсеров, что съемки вышли за пределы бюджета и пришлось под конец урезать спецэффекты (для тех, кто в курсе, – я имею в виду сцену с сережкой). И кстати о спецэффектах: я не на стороне тех, кто осуждает их использование; будь у Роба Боттина доступ к такой технологии, когда он работал над фильмом Карпентера, уж можете быть уверены – он бы с ними разошелся. Концовка фильма служит неплохим мостиком к оригиналу 1982 года; и, по крайней мере, скучно мне не было.

Но вот в чем дело: когда я впервые