При дворе Тишайшего. Авантюристка - Валериан Светлов

Мария Ильинишна сладко спала, опершись на руку, и тихо посапывая.

— Уморилась, бедная! — полунасмешливо, полупечально произнес Алексей Михайлович.

— Такое уж ее положение, — поспешил оправдать дочь Милославский. — Да оно и лучше, когда баба не вмешивается в мужское дело, — многозначительно произнес он, кидая взгляд на боярыню Хитрово.

Та сидела, красивая и величественная, и, казалось, не поняла намека; только, когда царь поднялся с кресла, она тоже встала и поднесла его руку к своим губам.

Лицо Алексея Михайловича вспыхнуло, в его глазах блеснул огонек, но он тотчас же совладал со своим волнением, троекратно облобызал боярыню и пошел к дверям.

Елена Дмитриевна хотела тихонько последовать за ним, но в эту минуту ворвались в комнату царевны и разбудили царицу, крича:

— Боярыня, Елена Дмитриевна! Освободилась ты? Теперь размысли, чем развеять нашу докуку!

— Дмитриевна, а ты послала?.. — спросила царица боярыню, окончательно проснувшись.

— Сейчас пошлю, — ответила Елена Дмитриевна.

— Что такое? За кем послать? Куда? — обступили ее царевны, сгорая от любопытства.

— Развеять вашу докуку, забаву придумала, — ответила Хитрово.

Поклонившись царице и царевнам, она вышла из комнаты, поспешно прошла к себе, позвала мамушку Марковну и, велев ей сейчас же добыть и привезти ворожею Марфушу, сама стала надевать другой сарафан и убирать свою голову.

VI. Свидание старых друзей

Недалеко от Сокольничьего поля, на извилистом рукаве Яузы, стоял питейный дом мещанки Ронкиной, прячась за густыми вязами и березками, в изобилии окружавшими его. Из дома неслись громкий говор и хохот.

Весенние сумерки медленно надвигались на алевшее на западе небо, и разгоняли розоватые облачка, не хотевшие еще уходить. Легкий ветерок шелестел свежей листвой, и молодые листочки нежно трепетали и тихо перешептывались между собой. Где-то громкой трелью разлился соловей, и ему завторили другой, третий… Яуза отражала в своих чистых водах темную зелень садов и синеву неба.

В палисаднике мещанки Ронкиной, за одним из столов, покрытым камчатной скатертью, за чаркой с вином тихо беседовали двое мужчин. Они не обращали внимания на шум и разгул, поднимавшийся в доме, а оба довольно усердно отдавали дань только что входившей в обычай греческой мальвазии, которая стоила дорого и требовалась только весьма богатыми людьми.

Эти двое были Леон Вахтангович Джавахов и его случайный друг, молодой стрелец Дубнов. Дубнов сиял весельем и здоровьем, его зубы то и дело сверкали из-под русых усов, когда он оживленно рассказывал товарищу что-то, время от времени понижая голос до шепота.

— Так вот, князь, поведал все это мне Васька, а я Орину, Ефремову-то внучку, и выкрал, и схоронил здесь, у этой самой кумы Ропчихи. Боярину-то в те поры не до нее было — чем-то другим закручинился. А намеднись спохватился, Ефрема Тихоныча позвал; зело гневен был, зверь зверем, одно слово, так на пути все и сокрушает. Задумал, видно, душеньку свою потешить над девичьей честью невинной, вспомянул об Арише и потребовал ее к себе в «угловую»… Такая горница у него, аспида, в терему, далече от всех людей, на самом краю дома; туда он в разгульные дни девок или других баб сзывает и там над ними куражится. Иной раз все ладненько да веселенько проходит, а иной с буйством да с убийством: так, которая на озорство не охоча да честь свою девичью бережет, ну, и перечит князю, а ему это-то и любо; он над ними куражится, с издевками всякими да со смешками разными; над душой сперва надругается, а после все ж не пожалеет… Редкая жива оставалась: которую сам на истязательства отдавал, которую собутыльникам на лакомство, а другие, почитай, все руки на себя накладывали. А в лучшем виде, которые ежели без особого куража, ну, ту и замуж выдавал…

— А что же эта девушка, внучка-то? — остановил разглагольствования товарища Леон. — Спаслась от него?

— Спастись-то— спаслась, да дюже дорогой ценой. Как позвал князь Ефрема Тихоныча да потребовал внучку, старик ему в ноги и кается, что, мол, не знает, куда внучка подевалась. А он и вправду не знал: Васька-Рыжий да я нарочно сварганили дело втайне от деда; ведь старик с перепуга мог бы и отдать внучку-то Пронскому.

— Что же, очень освирепел князь?

— Не знаю в подлинности как было, а только Ефрем Тихоныч Богу душу под розгами отдал… До смерти его, значит, засекли! — хмурясь, ответил Дубнов.

— Не может быть! — с ужасом произнес Леон. — И князь за это не ответил?

— Где ответить! — с сожалением произнес стрелец. — Ему все как с гуся вода! Да и потом над маленьким человеком он куражится, а за маленького кто же заступится?

— Есть же у вас закон? — возмущаясь, спросил грузин.

— Есть-то есть, да не для холопов-то прописан.

— Все ведь люди — и холопы же…

— Ну, положим, друг, какой же холоп — человек? Он — хам!

— Разве у слуги не та же душа, что и у господина? — с изумлением проговорил грузин.

— Вот поди же ты, — с убеждением ответил Пров Степанович, — одна, да не одна; господская душа-то, братец, свободная, а холопья…

— Да, да, я знаю, что и у вас рабы есть, — перебил стрельца Джавахов. — Но это все равно; души у людей одни, и не может один безнаказанно издеваться над другим!

— Толкуй тут! Колокол один, а звон разный, — махнул рукой Дубнов. — Ну, да будет нам тут перекоряться. Порешили с Тихонычем, ну, и царство ему небесное! За нас, за грешных, авось, там, в царствии-то небесном, Господу Богу помолится. А дело у меня вот какое: полюбил я девку одну; без рода, без племени она, а красы дивно-дивнинской. Воспитанница она кумы Ропчихи и живет в сем самом доме… И хочу я ее себе в жены взять…

— А она того хочет?

— Хочет. Как девке замуж не хотеть?

— Ну, так в чем задержка?

— Да вот в том, что эта самая Ропчиха уперлась лбом о стену, ровно козел, и хоть ты тресни — ни взад, ни вперед. А девка из-под ее воли не смеет идти. Вот ты тут и поразмысли.

— Да… — рассеянно ответил Леон и, вынув из-за пазухи часы, взглянул на них.

— Ты что, торопишься? — спросил Дубнов.

— Да, есть у меня одно свидание.

— Успеешь! Ты вот что мне ответь: не откажешь другу помочь? Нет? Ну, так выкраду я Танюшу, и повенчаемся мы с нею, а там Ропчиха поди, лови! Ау, брат, не поймаешь.

— Я-то зачем тебе нужен?

— А как же? Такое дело тонко сварганить нужно — один я не справлюсь.

— Хорошо, назначай день. А когда же мы мой кинжал вызволять станем?

— Да хоть завтра пойдем! Ты был у ведьмы еще раз?

— Был, — смущенно и нехотя ответил Джавахов.

— Что, небось ничего колдунья не сказала? — насмешливо произнес Дубнов. — Только ефимки выманила?

— Нет, сказала. Место точно указала. Только я хочу еще раз сам наведаться к Черкасскому. Может, и сам он отдаст…

— Известно, попытайся. Он теперь — жених: может, и раскиснет от такой великой радости. Что с тобою? Эк тебя перекосило? — спросил стрелец, с изумлением глядя на князя Леона, который вдруг побледнел и схватился за простенький кинжал, висевший у него сбоку. — Или что попритчилось? Кинжал все забыть не можешь?

— Да… И кинжал, и все… — глухо произнес Леон, и его глаза загорелись дикой ненавистью. — Нам с князем еще встретиться надобно, да уже не на живот, а на смерть.

— Ишь, ты! С вида ты — будто дитя малое, а сколько в тебе этой самой свирепости… Поди, ночью повстречайся тебе князь в темном переулочке, пырнешь ты ему в бок?

— Если от честного поединка откажется, пырну, — сквозь зубы ответил грузин убежденным тоном.

— То-то и есть! А тогда, помнишь, артачился: из закоулка-де не трону, не по чести это!

— Тогда я мало знал ваши нравы и обычаи, думал, вы все— честные воины, а у вас вон какие князья да бояре… Ты не сердись, друг, — кладя свою руку на плечо стрельца, ласково проговорил молодой грузин. — У каждого народа свои обычаи; но таких кровавых обычаев, как у вас, мы не знаем. Таких царей, как ваш Иоанн Грозный, с его опричниной, у нас никогда не было; таких смут, как у вас были, мы не запомним. Мы — народ мирный, тихий! Если у нас что и скверное совершается, то это— дело пришлых в нашу страну людей. Каждый хочет нас поработить, каждый думает властвовать у нас…

— Больно уж вы горделивы! — неопределенно пробормотал Дубнов.

— Все, что у нас еще осталось, это гордость, — подымая голову, с горечью произнес Леон.

— Поди, у вас убийств не случается? — ухмыляясь, спросил Дубнов, подливая себе и товарищу мальвазии.

— Случается, и очень даже часто, но для этого есть открытый бой, — ответил Леон и, залпом опорожнив свой стакан, встал. — Прости, мне пора.

— Когда же начнем действовать? — протягивая товарищу руку, спросил Дубнов.