Под кодовым названием "Эдельвейс" - Пётр Поплавский

— То есть как? — искренне изумился Густав, — Он же, собственно, еще и не пил!

— Я не об этом. Наша застольная форма — белая рубашка и галстук. Забыли? Долой погоны! За столом службы нет, и все в одном звании — камрады. А Шеер? Он же до сих пор — гауптман!

— И правда, забыл, — пробурчал Густав. — Снимай, Адольф, к дьяволу свой китель и бери рюмку…

— Поможем господину корреспонденту, — громко объявил следователь Кеслер и бодро начал расстегивать на кителе Шеера пуговицы.

— Кеслер, поменяйте профессию, — посоветовал Шеер, — из вас вышла бы прекрасная гувернантка.

— Кеслер в юбке? — загоготал Густав, — А что? С виду вышла бы типичная шлюха из портового бирха- уза!

Но Кеслер не обращал внимания на едкие замечания. Он деловито делал свое, упрямый как осел. Стянул с Шеера китель и швырнул его через стол, прямо в лицо майору Штюбе:

— Вот вам, защитнику кутежного равенства!

Штюбе не обиделся.

— Порядок есть порядок! — произнес поучительно. Потом, пошатываясь, поднялся и небрежно повесил китель на вешалку. За стол уже не сел. — Ваше место, господин историк, — и шатко поплелся к столу Хейниша.

Там он пьяно плюхнулся на стул и наугад тыкал вилкой в маринованные грибочки, совершенно трезво прошептав оберштурмбанфюреру:

— Так и есть, как я предвидел: шифр у него в воротнике. Я сам прощупал бумажную полоску.

— Весьма любопытно, — скептически промямлил Хейниш. — Но откуда вам известно, что это в самом деле шифр?

— А что ему еще прятать в воротнике? Обыск в квартире не дал никаких результатов…

— А вы на них надеялись?

— Почему бы и нет? Так что, если мое допущение верно…

— Что ж, жду вас в кабинете владельца казино. Поглядим вместе, что это за бумажка. Разведчик должен принимать во внимание только неоспоримые факты, а не допущения и голословные утверждения. Я пошел. А вы меня сопровождайте…

Кеслер искоса приметил, как Хейниш и Штюбе пошли к выходу, и тронул за плечо дремавшего выпивоху:

— Гауптман, вам плохо? Ну же, Зайбель, проснитесь!

Гауптман вытаращил глаза и не к месту пробормотал:

— Мне плохо… Где тут туалет?..

— Найдем, Зайбель, найдем, — ласково, словно кот, мурлыкал Кеслер, крепко беря гауптмана под мышки.

— Отдайте мне мои штаны! — решительно потребовал Зайбель.

Развеселый ас Густав радостно загоготал:

— Отдадим, парень, сейчас отдадим…

Адольф Шеер проследил весь этот, казалось бы, незначительный эпизод: и как Штюбе шептался с Хей- нишем, и мгновенный косой взгляд Кеслера, когда они пошли из зала, и то, как Кеслер небрежно накинул на плечи гауптмана Зайбеля его — Шеера — китель (конечно, «спутал» в суматохе, они же одинаковы), и как насилу поволок на выход действительно упившегося Зайбеля. Видно, этот гауптман был случайной фигурой в шитой белыми нитками, с неуклюжей режиссурой игре, и его накачали по самую макушку заранее. Ну что же, для волнения нет никаких оснований: прихватили настоящий, шитый в Берлине китель настоящего военного корреспондента Адольфа Шеера. В карманах — ничего лишнего.

— Наконец, Кеслер! — недовольно встретил следователя Хейниш. — Вас только за смертью посылать…

— Этот Зайбель пьян, словно бочка, и так же тяжел, — оправдывался, отдуваясь, Кеслер.

— Ну ладно! Давайте мундир.

Кеслер свалил гауптмана Зайбеля прямо на ковер, что устилал пол кабинета отсутствующего сейчас хозяина казино, и молча подал китель Шеера майору Штюбе.

— Мой багаж… не подлежит таможенному налогообложению! — прохрипел Зайбель, свернулся на полу клубочком и мгновенно уснул.

— Тьфу ты, вонючая свинья! — в сердцах выругался Кеслер. — Будь моя воля, заставил бы этого подонка чистить солдатские сортиры…

— Не болтайте лишнего, Кеслер, — оборвал его Хейниш и предупредил: — А вы, Штюбе, режьте воротник аккуратно. По шву!

— Не волнуйтесь, господин оберштурмбанфюрер, — Майор с ловкостью пользовался безопасным лезвием. — Все будет хорошо… Ага, вот он! Прошу, господин Хейниш, — и он протянул узенькую бумажную полоску.

— Так я и знал! Вы глупец, Штюбе! — провозгласил Хейниш, когда прочел написанное и вслух процитировал: — «Господи! Спаси мне сына моего, сохрани ему жизнь на войне. Молюсь об этом. Патриция». Это писано рукой матери Шеера! Слышите, Штюбе? Ее собственной рукой! Я знаю ее почерк. Вот это и есть ваша «последняя и однозначная» проверка? Боже мой, это ж с какими болванами мне приходится общаться? За что ты караешь меня, о господи, работой в балагане полоумных? Кеслер, приведите мундир господина Шеера в образцовый порядок! Материнскую записку зашейте! И чтобы Адольф ничего не заметил… Отвечаете головой.

— Слушаюсь, господин оберштурмбанфюрер!

— Ну, Штюбе, вместе вышли, вместе и вернемся. А корреспондента оставьте в покое. Если еще хоть раз услышу какую‑нибудь глупость… Слышите, Штюбе! И немедленно прекратите дальнейшую акцию!

А в зале аккордеон наигрывал фокстроты. На подмостках все изгибались вспотевшие, полураздетые красотки с накрашенными лицами. Офицеры посылали им воздушные поцелуи, а те, что сидели поближе, пытались и пошлепать…

Кристина танцевала с самим господином оберстом Арнольдом.

— Шеер, — хрипло зашептал совершенно опьяневший Густав, — как, на твой вкус, вот та цыпочка с полненьким задком, а? Как погляжу, голова идет кругом…

И тут за спиной воздушного аса прозвучал насмешливый голос:

— Напрасно ищете совета, господин… не знаю, как вас… Этого человека девочки никогда не интересовали, и понимает он в них, как осел в апельсинах.

Густав оглянулся. Позади стоял здоровенный лейтенант с нахальной, глумливой рожей. Он презрительно смотрел на Шеера.

— Что, не узнаешь камрада?

«Кто он? — лихорадочно думал Калина, мгновенно перебирая в памяти все детали разговоров с пленным историком. — Шеер ничего не говорил об этом здоровяке… Узнать или нет? Немного выдержки и ожидания… Пусть раскроется первым… Хотя бы какой‑нибудь намек…»

— А ты здорово изменился. Если бы не имя, ни за что бы не узнал…

Шеер не отвечал. Густав Готтфрид, не зная, что предпринять, бросал на них обоих настороженные взгляды. Майер не шевельнулся, словно ничего и не случилось. И это заметил Шеер. Значит…

— Что ж ты молчишь? Считал, погиб Альфред в концлагере? Это же по твоему доносу, мерзавец, бедного Альфреда вытурили из университета и крушили ребра в гестапо. А бедняга Альфред, — перевоспитанный Альфред — вот я! Как и ты — в форме офицера вермахта!

— Послушайте, господин… не знаю, как вас там? — не утерпел Густав. — А не пошли бы вы к чертям?

— Только с Адольфом! — вызывающе возразил здоровяк. — Я этого негодяя потащу хоть в пекло!

— Хорошо, Альфред, ты прав, — неожиданно согласился Шеер. — Нам следует с тобой немного потолковать…

Он поднялся из‑за стола. «Альфред» ликовал, глядя на еко расстроенное и явно растерянное лицо.

И тут Шеер нанес ему молниеносный удар в солнечное сплетение. «Альфред» вытаращился от неожиданности и, хватая ртом воздух, стал оседать на пол.

Словно ниоткуда возникли над ним оберштурмбанфюрер Хейниш и майор Штюбе.

— Уберите этого пьяницу! — рявкнул Хейниш. — Штюбе, я о чем вас предупреждал?

— Но, господин оберштурмбанфюрер, мое отсутствие… Мы вместе…

— Ну, хорошо! Инцидент исчерпан! А господин Шеер, по всему видно, в университете не только рылся в старинных, пропыленных фолиантах… Молодец!

«Альфреда» уже тащили за ноги на выход…

— Господа, у меня сюрприз! — взял слово Хейниш. — Пользуясь случаем, хочу сообщить всем! И вам, Штюбе, тоже не мешает послушать… Господа! За решительные и смелые действия в стычке с партизанами наш дорогой берлинский гость, еще вчера гражданский историк Адольф Шеер награжден боевой медалью! Поздравления господину Шееру!

— А что? — рявкнул вновь повеселевший ас Густав. — Да я бы ему за этот молодецкий мордобой дал и вторую медаль! Прозит, Адольф! Бери рюмку…

— Дорогой Адольф! — любезно сказал Хейниш. — Чтобы ты знал, твой китель у Кеслера. Этот болван с пьяных глаз надел его на гауптмана Зайбеля.

— Не замарали? — заволновался Шеер.

Глава восемнадцатая.

ВСТРЕЧА НА РАССВЕТЕ

Память о зиме сорок первого года и поражение от Красной Армии под Москвой, поражение от армии, которую много раз объявляли полностью уничтоженной, принудила фюрера осторожно предупредить: «…на всем Восточном фронте в день русского революционного праздника 7 ноября следует ожидать значительных наступательных операций; фюрер выражает надежду, что войска будут защищать каждый участок до последнего солдата».

Такие мысли сновали в голове гауптмана Адольфа Шеера, когда он вместе с Гансом Лютке выехал в горы, к месту, которое ему указал «дед Маклай».