Весеннее равноденствие - Михаил Барышев

— А вдруг все-таки не удастся выцарапать чертежи у Габриеляна? Тогда придется дополнительно еще выделять конструкторов, искать себе новых смежников.

— Липченко же гарантировала, — возразил Андрей Алексеевич и подумал, что, возвратившись из командировки, он не удосужился позвонить Нателле и перемолвиться с ней несколькими словами даже по служебным делам.

«Это уже настоящее свинство, мужик», — обругал Готовцев самого себя и ощутил в кармане телеграмму, привезенную им из Заборска.

— Где мы тогда возьмем людей? Знающие конструкторы не ходят по улицам без работы…

Веретенников снова промокнул платком губы и горестно вздохнул.

Может быть, в эту минуту он вспомнил рассказ любимого барона о том, что среди лунных жителей не существует кадровых проблем. Люди там рождаются из орехов, растущих на деревьях, и стоит бросить эти орехи в кипящую воду, как они лопаются, и оттуда выходят готовые специалисты, и каждый из них немедленно принимается за дело: трубочисты взбираются на крышу, а повара становятся к плите. Конструкторы, вылупившиеся из таких орехов, сразу бы становились к кульманам и начинали выдавать чертежи в соответствии с графиком, и не нужно было бы беспокоиться руководителям ОКБ. Жаль, что такое решение вопроса является недосягаемым для земных условий.

— Где возьмем тогда конструкторов? — повторил Павел Станиславович. — Не надо нам связываться с Заборском. Производственная база для опытных работ нужна на станкозаводе у Агапова. Я не имею чести быть знакомым с директором Кичигиным, но то, что мне о нем рассказали, настораживает. Судя по всему, он не прочь ухватить в свои руки наши планы по созданию опытной и экспериментальной базы… Я в твое отсутствие, Андрей Алексеевич, еще раз встречался с Агаповым, разговаривал, дал, наконец, слово, а тут вдруг — Заборск… Мы будем в глазах Максима Максимовича выглядеть непорядочными людьми.

— Он же возражает против нашей идеи. Сам возражает.

— Мне его удалось кое в чем переубедить. Во всяком случае, от нового строительства Агапов отказался и намерен просить в министерстве деньги на модернизацию производства… Не исключено, что после реконструкции он выделит нам целый цех.

— Ого, какой прогресс в сознании у товарища Агапова, — удивился Андрей Алексеевич и только тут сообразил, как мало он, в сущности, знает своего главного инженера.

Не консервативностью, не узостью мышления, не боязнью сорвать график выдачи чертежей объясняются возражения Веретенникова. Главное было в другом — Павел Станиславович защищал интересы старого друга, к сожалению, слишком туго соображающего, какие выгоды даст его станкозаводу перевод на выполнение опытных и экспериментальных работ. Кичигин же представлялся Веретенникову этаким шустриком, быстро соображающим нахалюгой, которому ничего не стоит утащить из-под носа тихоходного Максима Максимовича Агапова вкусный и сочный пирог.

Категоричность возражений Павла Станиславовича определялась внутренней порядочностью, в которой непоколебимая преданность ОКБ сочеталась с такой же непоколебимой верностью старой, многократно проверенной человеческой дружбе. А то, что друг имел слабины в мыслях, неповоротливость в характере, побуждало Веретенникова, как более сильного и предусмотрительного, оберегать Максима Максимовича, с которым прошел смертный огонь переправы на сандомирском плацдарме, помнить, как он спас от смерти раненого лейтенанта Веретенникова, командира саперного взвода, вытащив из-под перекрестного пулеметного обстрела.

Не прав был Готовцев, считавший, что Павел Станиславович идет одинокой человеческой дорогой. Да, он трудно сходился с людьми. Но без поспешности выбрав друга, он оставался верен ему, умел прощать слабости, умел беречь его, как самого себя.

Об этом вслух никогда и никому не говорилось, сообразить такое было непросто и Готовцеву, уже два года работающему рука об руку с Павлом Станиславовичем.

Поняв причину возражений Веретенникова, Андрей Алексеевич ощутил, как исчезает напряжение, каким свободным и взаимно доверительным становится недавно еще сложный разговор.

— Отлично мы будем выглядеть перед Максимом Максимовичем, — весело сказал Готовцев. — И никакой Кичигин нас с толку не собьет. Сделаем в Заборске опытный образец по идее Шевлягина, поможем сибирякам за то с проектом модернизации расточного участка и все там наши дела… Две тысячи километров с хвостиком до Заборска, какое уж тут повседневное сотрудничество.

— И я так полагаю, Андрей Алексеевич. Кстати, Максиму Максимовичу я рассказал о намерениях Кичигина и его повышенной заинтересованности, проявляемой к нашим планам… Поставил в известность, так сказать, из педагогических соображений.

— А ты, оказывается, хитрован, Павел Станиславович… Подзуживаешь Агапова в смысле соперничества с заборчанами. Хочешь, чтобы Максим Максимович поскорее раскручивался?

— Да, у него есть некоторая медлительность в характере… Помню после войны мне пришлось чуть не за руку отвести его в загс. И вот столько лет живет душа в душу с Наденькой.

В голосе Веретенникова неожиданно плеснулась и тут же спряталась незнакомая и искренняя человеческая грусть. Андрею Алексеевичу подумалось, что не был ли, случаем, вместе с другом влюблен в незнакомую Наденьку и Павел Станиславович. Но в том тоже никогда и никому наверняка не признался и, будучи рыцарем в душе, не решался стать на пути влюбленного друга. Может, водила Павла Станиславовича в дом Агаповых не только верная дружба, но и единственная неразделенная любовь. Неведома душа человеческая. Символическая мандала буддистов, изображающая «колесо мира», его скрытую и многоликую сущность, не зря завершается фигурой слепой старухи, бредущей неведомо куда.

Но вспомнив, как недавно взялись багровыми пятнами щеки Павла Станиславовича от вольного намека Готовцева, Андрей Алексеевич оставил возникшую догадку при себе.

— Конечно, с выполнением графика выдачи чертежей по проекту будет много труднее, если мы отправим бригаду в Заборск, — деловито заговорил он, — но неужели не выйдем из положения? Я все-таки уверен, что Нателла Константиновна выцарапает чертежи у Габриеляна.

— Последние дни она ходит несколько расстроенная, — деликатно заметил главный инженер. — Будем надеяться, что ей удастся получить проектную документацию по смазке и гидравлике… Может быть, попытаться восполнить кое-что по графику выдачи чертежей сокращением копировальных работ? Отдать их на сторону, а опытных техников и копировщиц посадить за деталировочные чертежи… Я позвоню в один проектный институт, там могут помочь с копировальными работами…

Павел Станиславович стал самим собой. Говорил, как всегда, деловито и конкретно, выдавал одно разумное предложение за другим. Готовцев слушал и с облегчением думал, что посылка бригады конструкторов в Заборск не нарушит выполнения плана. Не бывало еще случая, чтобы Павел Станиславович сорвал установленное производственное задание.

Разговор с Шевлягиным начальник ОКБ намеревался провести на следующий день, но это оказалось невозможным. Выйдя от главного инженера, Андрей Алексеевич увидел в секретарском «предбаннике» взъерошенного и воинственно настроенного перспективщика.

— Я к вам, Андрей Алексеевич, — заявил Шевлягин и, не дожидаясь согласия, нахально поперся вслед за Готовцевым в служебный кабинет.

— Вот состав заборской бригады, — сказал он, положив на стол лист бумаги со столбиком фамилий, вкривь и вкось Написанных карандашом. — Автономов, Пажура, Сашка Баландин, Можжевельников…

Шевлягин вслух читал написанные фамилии, а Готовцев слушал, совершенно ошарашенный. Начальник ОКБ был убежден, что о планах посылки бригады в Заборск никто, кроме него и Веретенникова, в ОКБ не знает. От Павла Станиславовича Готовцев вышел минуту назад и готов был положить голову на плаху, что ни один бит информации о разговоре его с главным инженером не мог просочиться к Шевлягину. Кроме Веретенникова, Андрей Алексеевич ни единым словом никому не намекнул о намерении командировать в Заборск бригаду конструкторов, а Шевлягин положил перед ним список и, судя по всему, был подробно осведомлен о планах начальства.

Это было удивительно, но это было именно так. ОКБ, как и всякий высокоорганизованный современный коллектив, обладал непонятным, но хорошо развитым свойством внутренней информации. Вроде бы спокойно идет жизнь коллектива, вроде бы ничего не происходит, как вдруг по секторам, отделам и бюро проносится некий информационный бриз. С часу на час он крепнет, обрастает фантастическими догадками и слухами, которые в силу крайних противоположностей, как числа с разноименными знаками, тут же уничтожаются, оставляя, тем не менее, некие крупицы истины. Эти крупицы постепенно собираются, процеживаемые, как мельчайшие золотинки, через сита возбужденных человеческих догадок и в конце концов вырастают уже в увесистую унцию благородного металла подлинности.