Не теряя времени. Книжник - Режис Морейра

Книжник питал слабость к цветочнице и знал, что тоже ей небезразличен. Но знал и то, что сердце цветочницы точно так же разбито, как его собственное сердце, так что, соединив осколки, им впору разве что приняться торговать старьем.

Поэтому он только был с ней особенно галантным и давал ей книги в обмен на цветы.

— Превосходный букет! — сказал он, принимая его из рук цветочницы.

— Еще бы! — согласилась она. Как видно, постоянное общение с цветами не располагало к ложной скромности. — Надеюсь, вы подберете мне достойную его книгу.

Книжник внимательно осмотрел букет, понюхал каждый цветок и сказал:

— Да. По-моему, у меня есть подходящая.

Он встал, предложил цветочнице руку и повел ее по аллеям.

Они шли меж стеллажей и любовались книгами, будто это были цветы.

— Вот эта, — сказал Книжник и достал с полки книгу в ярко-синей обложке.

Цветочница взглянула на нее, раскрыла на середине, понюхала.

— Заманчиво, — с лукавой улыбкой сказала она Книжнику.

— Но это только вам, с условием не отдавать в чужие руки!

— Не беспокойтесь, — ответила цветочница. — Никто, кроме меня, не прикоснется к этой синей-пресиней обложке.

— Что ж, отлично.

И они рука об руку продолжили прогулку по лавке.

Шагали молча. Лишь изредка цветочница чуть пожимала локоть Книжника. А Книжник накрывал второй ладонью ее руку.

Мало-помалу они подошли к двери в лавку, разняли руки, Книжник поклонился, цветочница присела в легком реверансе и вышла.

Каждый раз, как только за цветочницей закрывалась дверь, Книжник думал, что, будь его воля, он предпочел бы стать не книжником, а книжницей-хозяйкой лавки.

Во-первых, ради книг — чтобы дарить им то, чем обладают только женщины, во всяком случае цветочница, и чем они похожи на цветы.

Во-вторых, ради посетителей — чтоб обходиться с ними понежнее, брать за руку и улыбаться аромату.

И наконец, ради свидетелей Иеговы, чтобы сойтись по очереди с каждым.

— Здравствуйте. Мне нужна «Госпожа Бовари», — сказал посетитель, на вид ученый человек.

— Госпожа Бовари — это я, — ответил Книжник.

Посетитель с ученым видом оглядел его.

— Как поживаете? — спросил он.

— Да что-то скучаю последнее время.

— Вам надо где-нибудь бывать, вы засиделись дома.

Книжник лукаво улыбнулся и сказал:

— Вы думаете?

— Ну конечно. Вам надо заниматься спортом, ходить в музеи, а иной раз не повредит заглянуть в ресторан…

Улыбка Книжника померкла.

— …да опрокинуть рюмочку с друзьями.

Улыбка Книжника сошла на нет. А посетитель продолжал, прикрыв для вдохновения глаза:

— Да мало ли, что может вам помочь! Попробуйте семейную жизнь, путешествия или — тоже неплохо! — заведите детей…

Книжник заткнул уши, чтоб больше ничего не слышать, сполз с кресла и забился под столик.

Так что когда посетитель открыл глаза, желая проверить действие своей учености на собеседника, то обнаружил, что тот исчез.

— Мсье! — позвал он.

Книжник сидел, обняв коленки, и не отвечал.

— Мадам!

Ученый посетитель испугался и ушел.

Пудупудупуду.

Книжник вылез из-под стола и обессиленно раскинулся в кресле.

Потом он встал, добрался до проигрывателя и включил на полную мощность Вольфганга Амадея Моцарта.

Да так и остался стоять, пропитываясь музыкой.

На середине диска зашел еще один свидетель Иеговы и тоже обратился в слух.

— Какая радость! Как прекрасно! — проговорил он.

Книжник не отозвался.

Тогда свидетель совершенно неожиданно поцеловал его в щеку и ринулся прочь.

Книжник видел куда: через дорогу в бар напротив.

Опять пудупудупуду и легкие, скользящие, как будто в танце, и до того знакомые шаги! Книжник так и засветился улыбкой, едва заслышал их.

Пришел Жак Фаталист.

— Дорогой мой Книжник! Как дела?

— Плохо… Хуже некуда.

— Отлично! Таким вы мне и нравитесь!

Жак Фаталист подошел к столу Книжника, с улыбкой протянул ему руку, а другой положил на стол книгу.

Книжник пожал Жаку Фаталисту руку: обе руки сцепились в мостик над столом и книгой. Книжник как мог старался не видеть в Жаке Фаталисте друга, чтоб никогда его не потерять.

— Поговорим? — предложил Жак Фаталист.

— Ради Бога, не надо! — взмолился Книжник.

— Ну ладно, ладно! Тогда давайте хоть посмотрим друг на друга.

Прислонясь к стеллажу, Жак Фаталист глядел на Книжника.

Тот — на него.

Им было хорошо.

Жак Фаталист был довольно тонок, довольно красив и знал, что Книжник терпеть не может описаний внешности, за исключением волос.

И он умел так ловко и изящно прислониться к стеллажу, как не умел никто другой, включая Книжника — он пробовал, но в результате каждый раз оказывался на полу под грудой книг.

Прислонясь к стеллажу, Жак Фаталист все так же ловко и изящно достал из кармана сигарету, поднес ко рту и закурил, не отрывая глаз от Книжника, смотревшего ему в глаза.

Жак Фаталист был не единственным посетителем, которому разрешалось курить в лавке.

Многолетний опыт показал, что в лавку Книжника курящие заходят чаще, чем некурящие.

Сам некурящий, Книжник думал-думал, но, не найдя разгадки этого феномена, решил все просто: повесил табличку с перечеркнутой сигаретой, а внизу приписал: «Кроме курящих». Все приняли табличку с надписью за шутку.

Но Книжник не шутил.

Стоило как-то раз одному некурящему зажечь у него в лавке сигарету, как Книжник выставил его за дверь.

Жак Фаталист докурил сигарету и молча улыбнулся.

Не говоря ни слова, Книжник отпустил его на все четыре стороны.

Не потому, что ему было нечего сказать.

Просто обычно он говорил лишь то, что стоило сказать, и если бы все люди поступали так же, они бы тоже говорили мало.

Когда-то в одной книге он прочитал страницу — и сразу ее вырвал, на которой царь Андрей наставлял своего внука молодого князя Андрея:

«Когда вы станете писать кому-либо письмо или записку, князь, и допишете до конца, подумайте: могли бы вы послать его таким, как есть, кому-либо другому? Изменив только имя и адрес? И если да, забудьте о письме. Оно не настоящее. Значит, вы не писали кому-то, а говорили о себе самом. Начните заново или не пишите вовсе.

Когда вы усвоите это правило, князь, и отвыкнете писать никчемные письма, на что потребуется время, вам захочется сделать следующий шаг. Но прежде чем решиться на него, подумайте и взвесьте все, ибо он чреват серьезными последствиями. Впрочем, вы, верно, уже поняли? Вам в голову уже закрадывается мысль: „Не следует ли так же поступать и со словами?“

Вообразите, князь: что, если каждый раз, когда у вас в уме сложилась фраза, вы спросите себя: а мог бы я сказать ее кому-либо другому? — и если да, действительно, могли бы, не открывайте рта. Молчите.

Тогда вы станете весьма немногословным».

Книжник вырвал страницу, чтобы послать ее одному из своих братьев, не успев дочитать до конца. Конец же был таким:

«Но может статься, князь, все сложится иначе. Вдруг, изменив адресата или собеседника, вы поймете, что именно ему, другому, вы собирались это написать или сказать. И что теперь-то вы уж точно не могли бы обратиться с этими словами, устно или письменно, к кому-нибудь другому.

Тогда, конечно, отправляйте.

Тогда, конечно, говорите.

И не медля. А то у вас не хватит духу».

Брат Книжника, который получил эту страницу, прочтя ее, преобразился.

Стал буквально другим человеком, так что жена и дети очень долго не могли его узнать и ждали прежнего, но не дождались и привыкли к новому, который, впрочем, был до странности похож на старого.

Даже больше, чем прежний он сам.

Лавка Книжника не всегда бывала книжной лавкой.

Она зарождалась, росла, образовывалась рядом с ним, постепенно, по мере того как он ей занимался. Сначала в ней завелись книги, потом кресло, стол, стеллажи и наконец входная дверь с пудупудупуду.

Книжник очень старался, чтобы его книжная лавка была похожа на книжную лавку, и в общем так оно и вышло. Но…

Пудупудупуду!

Дверь лавки распахнулась.

Вошла одетая во все цвета радуги, сияющая красотой и радостью молоденькая женщина, подлетела к Книжнику, схватилась обеими руками за живот, широко улыбнулась, блеснула глазами, открыла рот и выпалила:

— Добрый день, мне, пожалуйста, один круассан, три молочных булочки и один… нет, два эклера!

У Книжника отвисла челюсть.

— Э-э… Видите ли… — промямлил он.