Босфор и Дарданеллы. Тайные провокации накануне Первой мировой войны (1908–1914) - Юлия Лунева

Франция сильно встревожилась, узнав о предложении Грея. По сообщению Извольского, Пуанкаре даже допускал возможность «серьезного разногласия между нами и Англией, особенно опасного накануне серьезной дипломатической борьбы против балканской политики Тройственного союза»[534].

По мнению Сазонова, в результате войны положение на Балканах изменилось в благоприятную для России сторону, ослабленная Турция «более, чем когда-либо, должна дорожить хорошими отношениями с Россией». Российский министр надеялся использовать благоприятный момент. В соответствии с планом 1908 г. прибрежным черноморским государствам разрешалось бы в мирное время, с соблюдением известных условий, гарантирующих безопасность Константинополя, вводить и выводить через Проливы свои военные суда. При этом не могло быть и речи об одностороннем, без участия великих держав, соглашении между Турцией и Россией. Российский министр считал, что почва для такого решения уже хорошо подготовлена: «Наши пожелания ни для одного европейского правительства не могут оказаться неожиданными, и каждое из них в свое время выразило условное согласие с ними». В то же время Сазонов не видел необходимости выступать вновь с каким-либо самостоятельным предложением. Он рекомендовал Извольскому «сохранять в этом вопросе выжидательное положение»[535].

Россия стремилась не допустить преобладания какой-либо другой державы в Проливах, но в силу того, что она не получила поддержки ни в Париже, ни в Лондоне, ей пришлось отказаться от активных действий. «В случае, если бы Константинополь был занят балканскими союзниками, — писал Сазонов Извольскому, — и сохранение турецкого владычества в нынешней столице с прилегающей к ней зоне подверглось колебанию, предстояло бы решить вопрос о том, не соответствует ли нашим интересам такое решение вопроса, при коем мы утвердились бы на правах ли собственности или долгосрочной аренды на обоих берегах Верхнего Босфора»[536]. При этом сам город Константинополь в крайнем случае мог бы получить международную систему управления и полиции, а Дарданеллы были бы нейтрализованы[537]. Проблема защиты Константинополя и Проливов от захвата их болгарами выявила противоречия России не только со странами Тройственного союза, но и с партнерами по Антанте.

Болгарская армия, встретив серьезное сопротивление турецких войск, остановилась у линии Чаталджи, не сумев овладеть ею. План Кидерлен-Вехтера — в последний момент пустить русских в Константинополь в обмен на их отказ от дальнейшей поддержки южных славян — провалился[538]. Опасность захвата Константинополя Болгарией отошла на второй план, что в какой-то мере успокоило русское правительство и принесло некоторую разрядку международной ситуации.

12 (25) ноября Турция обратилась к Болгарии с предложением заключить перемирие, но София выдвинула условия, с которыми Стамбул не мог согласиться. Турция чувствовала поддержку Австро-Венгрии и Германии и поэтому не собиралась уступать.

Австро-Венгрия не хотела допустить выхода Сербии к Адриатике, чего не желала и Италия. Россия предложила предоставить Сербии «коммерческий выход» к Адриатике (то есть право беспошлинного ввоза и вывоза товаров через черногорскую или албанскую территорию). Державы Тройственного союза предлагали наделить Сербию выходом к Эгейскому морю через Салоники, на которые претендовали Греция и Болгария. Между тем, согласно первоначальным планам балканских союзников, Албания должна была быть разделена между Черногорией, Сербией и Грецией, причем к Сербии отходил Дураццо (албанский порт на берегу Адриатического моря).

В Англии существовали силы, заинтересованные в обострении австро-сербских и австро-российских отношений. В то же время, зная, что Австро-Венгрия непременно выступит против Сербии, если последняя попытается прорваться к Адриатике, и что Россия обязательно придет Сербии на помощь, в Лондоне считали, что в таком случае австро-сербский конфликт может перерасти в большую войну. В международных отношениях возник мобилизационный кризис, угрожавший возникновением общеевропейской войны[539]. По этому поводу русский посланник в Софии А. В. Неклюдов доносил правительству: «Имею основания предполагать, что известная и влиятельная часть английского политического мира желала с прошлого года воспользоваться надвигавшимся балканским кризисом, дабы вызвать путем столкновения России с Австрией войну между двумя среднеевропейскими державами и державами Тройственного согласия, имея при этом главной и конечной целью истребление германского флота и разорение Германии»[540]. О реальности этого предположения русского дипломата свидетельствовал ряд фактов.

12 (25) ноября 1912 г. в Англии состоялось заседание военного совета для обсуждения назначения высших офицеров британской армии на руководящие посты в предстоящей войне; в прессе стали раздаваться голоса, подготовлявшие общественное мнение к возможности вмешательства Англии на стороне России и Франции в пользу Балканских государств. Французский посол в Лондоне П. Камбон сообщил Бенкендорфу, что британский флот был совершенно готов и полностью мобилизован. Показателен и тот факт, что Франция как раз в то время всячески побуждала Россию активно выступить в защиту Сербии и обещала ей свою вооруженную поддержку. Необходимо отметить еще одно исключительно важное обстоятельство: «всеобщее недоверие и взаимная боязнь — фатальный страх растерять союзников накануне решительных боев»[541] останавливали державы от решительных действий.

19 ноября (2 декабря) 1912 г. сербские войска достигли Алесио на адриатическом побережье. Россия была заинтересована в выходе Сербии к Адриатике, но она боялась вмешательства Австро-Венгрии в Балканскую войну и тем более не хотела идти на столкновение с державами Тройственного союза. В тот же день Бенкендорф задал Грею вопрос, что будет делать Англия, если Россия окажется втянутой в войну с Центральными державами[542]. В ответе Грей выдвинул два условия вступления Британии в войну: 1) если в результате спровоцированного противником выступления Франции война станет всеобщей; 2) если ответственность за агрессию со всей очевидностью ляжет на врагов[543]. При этом в Лондоне, как всегда, оговаривали, что очень многое будет зависеть от позиции других держав. «Мы очень хотим идти с ней [Россией] так далеко, как это только возможно, — писал Никольсон Бьюкенену 19 ноября 1912 г. — но я боюсь, что мы едва ли будем в состоянии следовать за ней до того крайнего предела, до которого она, кажется, склонна довести дело»[544]. Британия стремилась предотвратить разногласия между Россией и Австро-Венгрией и удержать их в европейском концерте. Первым требованием Лондона было: чтобы ни одна держава не искала для себя каких-либо преимуществ, территориальных или дипломатических, при урегулировании балканского вопроса[545].

Французское правительство занимало более определенную позицию. «Вполне ясно, что Франция отдает себе отчет в том, — писал Извольский Сазонову 19 ноября (2 декабря) 1912 г., — что те или другие события, например разгром Болгарии Турцией или нападение Австрии на Сербию, могут заставить Россию выйти из пассивного положения и прибегнуть сперва к дипломатическому выступлению, а затем и к военным действиям против Турции или Австрии. Согласно полученным нами от французского правительства заявлениям, в таком случае нам обеспечена со стороны Франции самая искренняя и энергичная дипломатическая поддержка. Но в этом фазисе событий правительство Республики не было бы в состоянии получить от парламента или общественного мнения санкции на какие-либо активные военные меры. Но, если столкновение с Австрией повлечет за собой вооруженное вмешательство Германии, французское правительство заранее признает это за casus foederis и ни минуты не поколеблется выполнить лежащие на нем по отношению к России обязательства»[546].

Франция была готова активно вмешаться в ход событий на Балканах. Выступление Австро-Венгрии против Сербии могло бы, по мнению Парижа, «вызвать отпор со стороны России, а это, в свою очередь, автоматически и неизбежно вовлечет в войну сперва Германию, а затем и Францию. К подобной возможности, — писал Извольский 30 августа (12 сентября) Сазонову, — французское правительство относится вполне спокойно, сознательно и с твердой решительностью исполнит свои союзнические обязательства. Все необходимые меры с его стороны приняты; мобилизация на восточной границе проведена; материальная часть в полной готовности»[547].

Франция ожидала, что после таких заверений Россия немедленно вступит в войну. Но Петербург не производил военных приготовлений против Австро-Венгрии. Россия выжидала и определяла свою позицию, ориентируясь на Англию. Сильно встревоженный Бенкендорф сообщал в Петербург, что «английское общественное мнение в последнее время отдает должное миролюбию Австро-Венгрии и возмущается настойчивостью Сербии»[548]. Грей, чтобы рассеять тревогу российского посла, объяснял ему, что «дело идет вовсе не об установлении нейтралитета Англии в случае войны, а о том, что Англия сохраняет свободу действий и выбора, сообразно обстоятельствам»[549]. «Если бы случилось, что Россия потребовала бы поддержать Сербию, — писал Грей в своих воспоминаниях, — европейская война была бы неизбежна»[550].