Тайна переписки - Валентин Маслюков

Сначала она сидела на краю кровати, опустив голову, словно задумалась, а затем забралась на постель и сложила под себя ноги. Поджарые икры напряглись, но, кажется, Люда не испытывала в этой позе затруднений; чуть отвернувшись, она прислонилась плечом к стене, руками снова прикрыла груди, веки опустились. Так она замерла, забылась.

Трескин понял, что это красиво. Тонкий стан индийской танцовщицы, переплетение сильных ног. Кисти рук не покоились на груди безжизненно, в длинных пальцах угадывались самостоятельность и норов — безымянный подогнулся и замер, независимый от других, и пясть переломилась — Люда не замечала этого. Глаза ее были закрыты, и на лицо легла печать отрешенности.

Трескин подумал, что Люда изображает все это нарочно для него. Ему стало приятно, и начало возвращаться возбуждение. Осторожно — на пробу — он тронул колено, но услышал все то же:

— Подожди.

Губы чуть заметно шевелились, она сидела неподвижно, но губы шевелились. Он это теперь заметил.

Торопливо стаскивая и кидая одежду, Трескин принялся раздеваться сам, а когда разделся, ощущая себя все ж таки довольно глупо, стал ждать.

Она открыла глаза и посмотрела на него новым взглядом.

— Ты молилась? — догадался Трескин.

— Да, — сказала она, не меняя позы.

— Ты что, в бога веришь?

— Нет, — сказала она.

— Кому ж ты тогда молилась? — удивился он.

— Все. Не нужно больше говорить. Иди сюда.

Она протянула руки.

32

Лестницу Саша изготовил по образцу и подобию той, что видел у немого; все же она оказалась сооружением громоздким, не для общественного транспорта. Особого значения это не имело, поскольку Саша не нуждался ни в транспорте, ни в общественном внимании; он вышел из дому около одиннадцати, в первом часу ночи небыстрым шагом добрался до гостиницы «Глобус». Взлом конторы Трескина Саша наметил на половину четвертого, на тот глухой час, когда самые поздние уже легли, а самые трудолюбивые еще не встали.

Между высоким зданием гостиницы и проектным институтом, изогнутый корпус которого лишь немногим не дотянулся до гостиницы, уцелел перекопанный пригорок и несколько старых деревьев; здесь среди густого бурьяна Саша загодя еще присмотрел местечко припрятать лестницу. Днем на пригорке выгуливали собак из большого дома, который облегал гостиницу с тыла, теперь здесь не было ни души, казалось особенно дико и глухо, хотя дом, в котором жили собаки и их хозяева, еще светился огнями. Взгорок подступал к гостинице вплотную, так что оставалось только спуститься по крутому откосу, чтобы оказаться у подножия узкой, уходящей в темное небо стены. В самом низу светлела широкая грузовая дверь, к ней вели десяток ступенек со взъездом для тележек. Балконы начинались со второго этажа — один над другим восемь квадратных балкончиков со сплошным ограждением. Еще выше — четыре больших балкона, они заворачивали по стене направо, заканчиваясь на фасадной стороне здания. При взгляде снизу четыре больших балкона почти сливались между собой, образуя уступ высоченной скалы, но скала продолжалась и дальше, над уступом, смутные ее очертания сливались вверху с ночной чернотой. Полукруглый выступ стены, протянувшийся вверх от основания и до неба, затягивал взгляд, как устремленный отвесно прочерк, — оторопь забирала, когда Саша задирал голову, обращаясь лицом к вершине.

Туда, на устрашающую высоту, и не нужно — он должен был это себе напомнить. Любая незапертая дверь сойдет — третий этаж, четвертый или сразу второй. С балкона надо будет проникнуть на лестницу, соединенную с основным корпусом гостиницы переходами. Собственно, все это был пожарный стояк, сбоку от гостиницы заключенная в башню отдельная лестница; в обычное время ею почти не пользовались.

Оставив пригорок, Саша отправился в обход — все четырнадцать этажей гостиницы высились над ним расцвеченной квадратами окон громадой. В огнях стоял город, ближние дома и кварталы за рекой. На широком проспекте и на мосту редкие машины проносились с шуршанием и посвистом. Затерянные на тротуарах, словно избегающие друг друга, одинокие пешеходы шли и никуда, казалось, не приходили… И становилось тихо, тогда Саша слышал собственные шаги, размеренные и скучные.

Не далеко от гостиницы, но и не слишком близко Саша присмотрел лавку, достал бутерброды и книгу — под фонарем хватало света, чтобы читать. Бутерброды он съел сразу, а книга пошла плохо. На этот раз, для ожидания, он выбрал из папиного арсенала детектив Чейза, полагая, что примитивный текст и примитивные, заданные, как арифметическая задача, страсти помогут ему заполнить мыслительное пространство чем-нибудь необременительным… Однако ошибся. Было ли тому причиной скрытое волнение или нет, но текст вызывал отвращение, люди, изображенные Чейзом, скуку. И Саша не понимал, из-за чего они все так суетятся, разыскивая убийцу, хотя совершенно ясно, с первой страницы, что убить мог любой, любой без исключения из выведенных Чейзом персонажей. Не исключено, что это мог сделать и сам Чейз.

— Вот что значит сделка с совестью, — пробормотал Саша, захлопывая томик. Нужно же было связываться с уголовщиной, когда дома на столе осталась недочитанная «Мечта» Эмиля Золя, книга чудная, прозрачная, полная света и тени, игры оттенков.

Саша вздохнул или, может быть, зевнул, сунул руки в карманы и, вытянув ноги, развалился в вызывающей позе. Что было, однако, чистой видимостью, на самом деле Сашу пробирала дрожь — от ночного холода.

И не помог бы тут, вероятно, даже Эмиль Золя.

Он часто зевал и часто смотрел на часы. А поднялся резко и сразу, рывком — в пятнадцать минут четвертого.

На взгорке среди бурьяна лежала припрятанная со вчерашнего дня доска. Обструганный ее конец Саша вставил подрагивающими руками в нижнюю часть трубы, которая составляла одну из боковин лестницы. Доска эта была удлинитель для первого балкона, и она действительно понадобилась. Бегло осмотревшись, Саша спустился к стене и со ступенек перед грузовой дверью зацепился прямо над собой за перила. Нижняя перекладина веревочной лестницы, которая соединялась дальше с короткой железной, пришлась достаточно высоко. Холодящий был миг, когда Саша болтался в пустоте, не имея возможности оглянуться да и предпринять что-нибудь, если появится не вовремя прохожий. Выручить могли только лишь скорость и везение.

Живо поднявшись, Саша перевалился через перила, поспешно втянул за собой лестницу вместе с веревочным охвостьем и сразу присел, чтобы его не видели с улицы — здесь было довольно светло.

За светящимся матовым стеклом в гостинице стояла тишина. Алюминиевая дверь оказалась заперта. Так же как и окно.

Значит, подниматься. Зацепить и утвердить лестницу, вскарабкаться на ограждение и перевалиться в пустоту, ногою ловить перекладину.

Дверь следующего, второго балкона, не поддалась. Так же, как дверь третьего. Саша поднялся на четвертый и обнаружил, что и тут все перекрыто. Они там, в гостинице, не особенно заботились о ночных гостях. Не ожидали их, во всяком случае, с тыла.

Для такого рода затруднений Саша припас короткий воровской ломик, он болтался в петле под курткой. Но трудно было сказать, имелась ли у балконных дверей и окон сигнализация, да и не хотелось ничего ломать без нужды.

А заглядывать вверх, на уходящие чередой балконы, было жутковато. Земля по-прежнему оставалась ближе, чем вершина, но выступ, четыре опоясывающих башню балкона, надвинулся угрожающе. С пятого этажа просматривались окрестности, купы деревьев на взгорке темнели совсем рядом, под рукой.

Саша достал ломик и попробовал подцепить дверь — она держалась прочно, и речи не могло быть, чтобы вот так вот нажать — и отскочило. Тут пришлось бы поработать всерьез, с лязгом и грохотом. Так что от мысли ломать пришлось отказаться. И как ни жутко было заглядывать вверх, путь вниз, к отступлению, был и вовсе заказан, Саша это хорошо понимал.

Он высунулся, зацепился и полез, проживая во времени каждое отдельное движение. Странная пришла тупость, отупение страха — однообразная, мелкая, почти не мешающая дрожь. Под пеленой отупения таился все тот же страх. Страх подстерегал, его, Саша боялся страха, потому лез, не останавливаясь больше нигде, не пробовал двери, а просто поднимался заведенными безостановочными движениями с балкона на балкон.

Так он залез на самый вверх, и оказалось вдруг, что больше ничего нет: кусок стены с изломом отвесного изгиба над головой и черное звездное небо. Саша втащил за собой лестницу и прошелся по балкону онемевшими, негнущимися ногами.

Во все стороны лежал укрытый темнотой город; разреженные огни не проясняли его очертаний.

А дверь стояла приоткрытая.

Недолгое время спустя он вышел в конец длинного гостиничного коридора, посредине которого тянулась ковровая дорожка.