Лекарство от измены - Кэролайн Роу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Почему они думают, что Томас похитил нас? — спросила Ракель, глядя в окно. Тени удлинились. — Мы же сказали им, что он этого не делал. А епископ может сделать что-нибудь?
— Дядя Беренгуер? О да. И отец тоже, если я смогу получить возможность поговорить с ним. О, Ракель, пожалуйста! Ты можешь передать мое послание?
— Да, моя донья, — сказала Ракель, снова посмотрев в окно. — Но поторопитесь. Закат уже близко, а к этому времени я уже должна быть дома.
— Нам нужна бумага, чернила и перо. Ракель, найди кого-нибудь из послушниц. Молодую. Скажи ей, что мне нужны письменные принадлежности. Быстрее!
Заходящее солнце из бледно-желтого стало золотым, прежде чем Ракель, затаив дыхание, сообщила об успехе.
— И где они?
— Она должна найти их, моя донья, а затем принести сюда, при этом не столкнувшись с сестрами, которые, кажется, повсюду.
— Она знает, как это сделать, — уверенно сказала Исабель. — Это первое, чему здесь учишься.
Но шаги в коридоре не принадлежали ни одной из молодых монастырских послушниц. Послышался резкий удар, и дверь резко распахнулась, впустив в комнату сестру Марту.
— Добрый вечер, донья Исабель. Пришел лекарь, чтобы осмотреть вас. Ваш отец находится сейчас в кабинете доньи Эликсенды вместе с епископом. Он придет к вам несколько позже. Его величество хотел бы говорить с госпожой Ракель. Сейчас же. — Она повелительно кивнула и повернулась, чтобы уйти.
Исабель побелела. Щеки Ракели вспыхнули алыми пятнами.
— Я постараюсь вернуться завтра ночью, — в ужасе прошептала она и ушла.
Солнце парило низко над горизонтом оранжево-красным пламенным шаром, когда Исаак и Ракель наконец смогли покинуть монастырь.
— Сколько времени? — спросил Исаак.
— Солнце почти зашло, отец. Нам надо поторопиться.
— Где Юсуф? — спросил Исаак.
— Здесь, господин, — ответил мальчик.
— Кто это, отец? — спросила Ракель, подозрительно глядя на его разбитое лицо.
— Он был моими глазами, когда ты ушла. Но он только мальчик и не может быть еще и моими руками. Я рад, что ты снова со мной.
— Теперь, когда ваша дочь возвратилась, я вам больше не нужен, господин? — спросил Юсуф. — В его осторожном вопросе не слышалось никаких эмоций.
— Человек не может иметь слишком много глаз, — сказал лекарь. — Ты мне нужен. Вы нужны мне оба. Он отлично выполнит и твои поручения, Ракель. Он быстрый.
— И любит браться, — заметила она.
Яков увидел, что они приближаются, и открыл ворота.
— Поторопитесь, мастер Исаак, — сказал он. — Солнце почти зашло. — Они ускорили шаги и быстро двинулись вниз по улице к дому. Ибрагим стоял в открытых воротах во внутренний двор, ожидая их. Затем ворота со стуком захлопнулись у них за спиной. Они были дома.
— Давайте поспешим, — предложил Исаак, и они полетели в разные стороны.
Покрасневшие и запыхавшиеся, они уже сидели за столом, когда вошла Юдифь.
— Ракель, — закричала она, вытащив ее из-за стола и крепко обняв. — Я ждала тебя еще утром, — сказала она, сердито отталкивая, чтобы оглядеть ее со всех сторон. — Где ты была?
— О, мама, — беспомощно произнесла Ракель. — Это было так… Я расскажу тебе позднее.
Юдифь повернулась, зажгла свечи и начала читать молитвы.
— Я породил дьявольски неблагоразумную дочь, — сказал дон Педро Беренгуеру, как только удобно устроился в самых роскошных покоях, которые можно было найти в епископском дворце. Он выгнал всех слуг, за исключением секретаря, Элеазара Бена Соломона и своего сторожевого пса, дона Арно. Все трое были взволнованы.
— Ее мать, насколько я помню, тоже была решительной, — осторожно произнес епископ. — Она не считала возможным скрывать или симулировать свои симпатии и антипатии. Это было одной из ее наиболее очаровательных черт.
— Верно. И спасибо, что вы напомнили мне об этом, Беренгуер, — сказал король. — Что связывает мою дочь и Бельмонте?
— Ничего, сир, — с удивлением сказал епископ. — Сестры присматривали за ней очень тщательно, уверяю вас. До этого ужасного случая она никогда не выходила за стены монастыря без сопровождения.
— Значит, вы готовы поверить ей, когда она говорит, что раньше никогда не встречала его и впервые встретилась с ним только вчера?
— Да. Я также считаю невозможным полагать, что она умудрилась встречаться с ним ранее. И вчера вечером Бельмонте спал здесь, под моей крышей, — добавил он. — Он покинул дворец на рассвете, чтобы привести этих двух доний и вернуть их в монастырь.
— Что он рассказал вам об этом знакомстве?
— Мне показалось, что он был очень откровенным и открытым. Он сказал мне, что, в то время как он отдыхал вместе со своей лошадью, он увидел на дороге кавалькаду, состоящую из занавешенного паланкина, доньи, сидящей верхом, двух слуг и дворянина. Затем он увидел, что молодая госпожа Ракель привязана к седлу, и что «господин» оказался его собственным слугой, переодетым в его одежду, и при мече. Он бросил ему вызов, слуга принял его, они сражались, и негодяй был убит. Он сопроводил дам в гостиницу, убедился, что они удобно устроены, и, по совету вашей дочери, поехал ко мне.
— Она мне рассказала то же самое. И то же сообщила мне госпожа Ракель, — сказал дон Педро. — Тогда как вы объясните это? — Он махнул секретарю, который вытащил письмо. — Передайте это епископу, Элеазар.
— Конечно, сир.
Беренгуер быстро пробежал письмо, которое несчастный Томас написал своему дяде с такой мукой и сомнениями, до самых последних ужасных слов: «Боюсь, что меня втянули в предательство».
— Вы видите, Беренгуер. Он сам признает это.
— Да — до некоторой степени. Он признает, что не знает, что происходит. И, прочитав это, я должен признать, что разделяю его чувства. Все очень странно, ваше величество. А что говорит Кастельбо? Полагаю, это он передал письмо вашему величеству.
— И вы ошибаетесь, Беренгуер. Его передал дону Элеазару секретарь графа Кастельбо. Граф выполнял наше конфиденциальное поручение.
— А его племянник не знал, что тот отсутствует?
— Было предпринято много усилий, — сказал дон Элеазар, — для того, чтобы никто не узнал, что на самом деле он не болен.
— Вы прекрасно поняли его племянника, — сказал епископ. — Но, возможно, это было не так уж и трудно. Мне он показался приятным молодым человеком, но несколько легковерным. Он признавался мне в том, что не слишком уверенно разбирается в придворной политике.
— Вы знали, что он был секретарем ее величества? — сказал Элеазар.
— Да, — сказал Беренгуер.
— К сожалению, молодой человек, похоже, осуждает себя своей собственной рукой, — медленно произнес дон Педро. — Но проследите, чтобы он содержался в удобной камере и к нему хорошо относились, на случай, если есть какие-то доводы в его защиту. Мы будем судить его завтра.
Глава четырнадцатая
Новость о том, что Томаса де Бельмонте, сына дона Гарсии де Бельмонте и покойной доньи Эльвиры де Кастельбо, будут судить за измену, разлетелась и стала восхитительным скандальчиком, завершившим неделю тревожных слухов. Не то чтобы дон Томас был так уж всем интересен. Юный секретарь ее величества, происходивший из хорошей и благородной семьи, которую ветра фортуны лишили влияния и богатств, оставив ему совсем немного — титул и должность при дворе, — что позволяло ему держаться на плаву. Но они были из дальней провинции королевства.
Вся прелесть заключалась в обвинении, и сплетня росла как на дрожжах, становясь все невероятнее и фантастичнее. Женщины и простой люд шептались на рынке об отвратительных проделках, затрагивающих ее величество, в то время как серьезные богатые торговцы серьезно обсуждали заговор, касающийся торговли шерстью, подстроенный англичанами, чтобы вызвать народные волнения, или французами, с целью убить инфанта Йохана, и затем, некоторым таинственным способом, снизить спрос на местную шерсть. Они качали головами и рассуждали о ценах. Еще за час до начала судебного слушания зал был полон.
Все скамьи, выделенные зрителям, были заняты. Прозвонил колокольчик, и ввели заключенного. Послышался удивленный ропот толпы. Их обычная жажда мести была в некоторой степени умерена жалостью, когда они увидели, насколько красив был этот совсем молодой человек. Он был бледен, его лицо было лишено красок, за исключением темных кругов под глазами, но он шел к предназначенному для него сиденью с высоко поднятой головой. Возможно, он не разбирался в постоянно меняющихся подводных течениях двора, но причастен к измене он не был. Ему задавали вопросы, и он честно на них отвечал; он говорил своим следователям правду, и только правду. Однако он был достаточно умен для того, чтобы понять, что каждое сказанное им слово свидетельствовало против него. Сегодня их собрали воедино и использовали для его осуждения. У него не было ни капли надежды.