Наш общий друг. Часть 1 - Чарльз Диккенс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Молодежи между купальщиками было очень немного, ибо молодежи (за исключеніемъ, конечно, «молодой особы») не существовало въ числѣ аттрибутовъ подснаповщины. Плѣшивые купальщики бесѣдовали съ мистеромъ Подснапомъ на коврикѣ у камина; купальщики съ расчесанными бакенбардами и съ цилиндрами въ рукахъ вздыхали передъ мистрисъ Подснапъ и затѣмъ отходили; бродячіе купальщики разсматривали рѣзныя шкатулки и массивныя чаши, какъ будто подозрѣвая покражу со стороны Подснаповъ и надѣясь найти что-нибудь такое, что было украдено у нихъ самихъ; купальщицы слабаго пола сидѣли молча, соперничая между собою бѣлоснѣжными плечами. Все это время бѣдная маленькая миссъ Подснапъ, всѣ слабыя усилія которой заявить о себѣ (если только она была способна дѣлать какія-либо усилія) тотчасъ же подавлялись величавымъ раскачиваньемъ деревяннаго коня — ея матушки, старалась, какъ и всегда, держаться какъ можно подальше отъ гостей и, казалось, мысленно считала многократные возвраты дня своего рожденія въ будущемъ. Всѣ присутствующіе какъ будто понимали, что по тайному параграфу устава приличій подснаповщины объ этомъ днѣ не слѣдуетъ говорить. Поэтому о годовщинѣ рожденія сей юной дѣвицы не было и помину: ее пропускали безъ вниманія, точно всѣ соглашались, что ей, пожалуй, незачѣмъ было и рождаться на свѣтъ.
Ламли такъ крѣпко любили дорогихъ Вениринговъ, что долго никакъ не могли оторваться отъ этихъ своихъ закадычныхъ друзей; но наконецъ нескрываемая ли улыбка мистера Ламля, или незамѣтное для непосвященныхъ подергиванье одной изъ его имбирныхъ бакенбардъ (во всякомъ случаѣ навѣрно то или другое) — какъ будто бы сказало мистрисъ Ламль: «Что же вы не начинаете игры?» Она оглянулась кругомъ, увидѣла миссъ Подснапъ и, какъ бы спросивъ: «Съ этой карты?» и получивъ въ отвѣтъ: «Да», встала и подсѣла къ молодой дѣвушкѣ.
Мистрисъ Ламль была очень рада ускользнуть въ уголокъ и немножко отдохнуть за спокойной бесѣдой.
Этой бесѣдѣ предстояло быть дѣйствительно очень спокойной, такъ какъ миссъ Подснапъ на ея заявленіе трепетно отвѣтила:
— Ахъ, это, право, очень мило съ вашей стороны, но я боюсь, что не умѣю разговаривать.
— Попробуемъ начать, — проговорила вкрадчиво мистрисъ Ламль, озаряясь пріятнѣйшею изъ своихъ улыбокъ.
— Ахъ, я боюсь, что вы найдете меня очень скучной. А вотъ мама, такъ та умѣетъ разговаривать.
Этому нетрудно было повѣрить, ибо какъ разъ въ ту минуту мама разговаривала такъ, что ее было слышно за двѣ комнаты, а сидѣвшимъ въ той же комнатѣ было кромѣ того видно, какъ она раскачивалась на своемъ креслѣ, изогнувъ голову, поводя глазами и раздувая ноздри, какъ истый боевой конь.
— Вы, вѣрно, любите читать?
— Да, ничего, люблю, — отвѣчала миссъ Подснапъ.
— А м-м-м-м-музыку? — Мистрисъ Ламль такъ старалась понравиться юной хозяйкѣ, что набрала въ ротъ съ полдюжины мыслете, прежде чѣмъ выговорила это слово.
— У меня не хватаетъ силы играть, если бы даже я и умѣла. Вотъ мама, та играетъ.
(Мама дѣйствительно раскачивалась иногда за роялемъ съ торжественно дѣловымъ видомъ, галопируя и тутъ своимъ всегдашнимъ аллюромъ.)
— Ну, а танцы вы, конечно, любите?
— Ахъ нѣтъ, не люблю! — торопливо отвѣтила миссъ Подснапъ.
— Не любите танцевъ?! При вашей молодости и красотѣ?! Вы, право, удивляете меня, моя милая.
— Я, впрочемъ, не могу навѣрно сказать, — заговорила миссъ Подснапъ послѣ долгаго колебанія, бросивъ украдкой нѣсколько робкихъ взглядовъ на подтянутое лицо мистрисъ Ламль, — я не могу сказать, любила ли бы я танцы, если бъ была… Вы не станете объ этомъ разсказывать? Не станете? Нѣтъ?
— Душа моя, никогда!
— Да, вы никому не скажете, я увѣрена… Я не могу сказать, насколько бы я любила танцы, если бъ мнѣ привелось быть трубочистомъ на первое мая [6].
— Боже милостивый! — воскликнула въ изумленіи мистрисъ Ламль.
— Ну вотъ! Я знала, что это васъ удивитъ. Но вы никому не разскажете? Нѣтъ?
— Даю вамъ слово, мои душечка! — сказала торжественно мистрисъ Ламль. — Съ той минуты, какъ я заговорила съ вами, мое желаніе узнать васъ покороче стало въ десять разъ сильнѣе, чѣмъ тогда, когда я сидѣла вонъ тамъ и смотрѣла на васъ. Какъ бы я хотѣла, чтобъ мы сдѣлались искренними друзьями! Испытайте меня, мою дружбу. Согласны? Не думайте, что я сварливая замужняя старуха, моя дорогая: я только на дняхъ вышла замужъ. Взгляните: я и одѣта, какъ молодая… Ну, что же вы хотѣли разсказать о трубочистахъ?
— Тсс!.. Мама услышитъ.
— Она не можетъ услышать оттуда, гдѣ сидитъ.
— На это вы не полагайтесь, — проговорила миссъ Подснапъ, понизивъ голосъ. — Ну вотъ, все дѣло, видите ли, въ томъ, что трубочисты танцуютъ для своего удовольствія.
— Значитъ и вы танцовали бы дли своего удовольствія, если бы были трубочистомъ?
Миссъ Подснапъ многозначительно кивнула головой.
— Слѣдовательно теперь вы танцуете безъ всякаго удовольствія?
— Ну, конечно. Теперь это для меня такое страшное дѣло. Будь я злая и сильная, я бы убила моего кавалера.
Такой взглядъ на искусство Терпсихоры, какъ практикуемое въ общежитіи, былъ до того новъ, что мистрисъ Ламль посмотрѣла на свою юную пріятельницу съ нескрываемымъ удивленіемъ. Сама же юная пріятельница сидѣла точно связанная сзади по рукамъ, нервно теребя свои пальцы и стараясь спрятать локти. Это невинное, но совершенно утопическое стремленіе (принимая во вниманіе ея короткіе рукава) всегда казалось главной цѣлью существованія миссъ Подснапъ.
— Это ужасно — не правда ли? — прибавила она съ выраженіемъ раскаянія на лицѣ.
Не зная хорошенько, что на это отвѣчать, мистрисъ Ламль расплылась въ улыбку одобренія.
— Танцы для меня пытка, — продолжала между тѣмъ миссъ Подснапъ, — пытка и теперь, и всегда. Я боюсь всего страшнаго, а танцовать такъ страшно! Никто не знаетъ, что я выносила у мадамъ Сотезъ, гдѣ меня учили танцовать и присѣдать передъ гостями и многимъ еще ужаснымъ вещамъ, или по крайней мѣрѣ старались научить всему этому. Мама все это умѣетъ.
— Зато теперь, моя дорогая, все это миновало, — замѣтила успокоительно мистрисъ Ламль.
— Да, миновало, но отъ этого не легче, — возразила миссъ Подснапъ. — Здѣсь хуже, чѣмъ у мадамъ Сотезъ. Мама была тамъ, мама и здѣсь; но папа тамъ не было, и гостей не было, и настоящихъ кавалеровъ не было… Ахъ, вотъ мама говоритъ съ человѣкомъ, что сидитъ за роялемъ. Ахъ, теперь она подходитъ къ кому-то… Ахъ, я знаю, она хочетъ подвести его ко мнѣ. Ахъ, пожалуйста не надо! Пожалуйста не надо! Пожалуйста не надо! Ахъ, отойдите прочь, отойдите прочь, отойдите прочь!
Всѣ эти цѣломудренныя восклицанія миссъ Подснапъ произнесла съ закрытыми глазами, закинувъ голову назадъ и прислонивъ ее къ стѣнѣ.
Но людоѣдъ приближался подъ лоцманскимъ руководительствомъ мама. Мама сказала: «Джоржіана, мистеръ І'ромпусъ», и людоѣдъ вцѣпился въ свою жертву и унесъ ее въ заколдованный замокъ — въ первую пару. Затѣмъ унылый автоматъ за роялемъ, осмотрѣвшись на своей территоріи, заигралъ безцвѣтный и нестройный контрдансъ, и шестнадцать учениковъ подснаповщины исполнили фигуры: 1) вставанье въ восемь и бритье чисто-на-чисто въ четверть девятаго. 2) Завтракъ въ девять. 3) отправленіе въ Сити въ десять. 4) Возвращеніе домой въ половинѣ шестого. 5) Обѣдъ въ семь и въ заключеніе — grande-chaîne.
Покуда исполнялись, эти фигуры, мистеръ Альфредъ Ламль (этотъ нѣжнѣйшій изъ мужей) тихонько подошелъ сзади къ стулу мистрисъ Альфредъ Ламль (этой нѣжнѣйшей изъ женъ) и, перегнувшись черезъ спинку, поигралъ секунду-двѣ браслетомъ мистрисъ Ламль. Какъ тончайшій контрастъ этой краткой и граціозной игрѣ, можно было бы, пожалуй, отмѣтить что-то вродѣ угрюмаго вниманія на лицѣ мистрисъ Ламль въ ту минуту, когда, приковавъ глаза къ жилету мистера Ламля, она произнесла нѣсколько словъ и получила въ отвѣтъ какое-то наставленіе. Все это совершилось съ такою же быстротой, съ какою паръ дыханія отходитъ отъ зеркала.
Но вотъ grande-chaîne завершился послѣднимъ звеномъ, унылый автоматъ кончилъ играть, и всѣ шестнадцать пустились попарно разгуливать между мебелью. При этомъ случаѣ забавно проявилась несообразительность людоѣда: думая доставить удовольствіе своей дамѣ, сіе угодливое чудовище распространилось до послѣднихъ предѣловъ возможности въ патетическомъ разсказѣ о митингѣ членовъ клуба стрѣльбы изъ лука, нимало не догадываясь о страданіяхъ своей жертвы. Торжественно выступая во главѣ процессіи шестнадцати, медленно кружившей по комнатѣ, точно нѣкое заколдованное погребальное шествіе, которому не суждено добраться до цѣли, эта жертва не поднимала глазъ и только разъ украдкой взглянула на мистрисъ Ламль съ выраженіемъ полнѣйшаго отчаянія.
Наконецъ процессія разсѣялась отъ неистоваго вторженія мушкатнаго орѣха [7], отъ натиска котораго двери гостиной отскочили, какъ отъ пушечнаго ядра, и пока это благовонное зелье, распредѣленное по рюмкамъ съ теплымъ краснымъ виномъ, обходило публику, миссъ Подснапъ улучила минуту, чтобъ улизнуть, и возвратилась на свое прежнее мѣсто подлѣ своей новой подруги.