Личный демон. Книга 3 - Инесса Ципоркина

Вторая капля срывается с ножа и падает на корень языка, проскальзывая сразу в горло. И вот она, правда, встает перед Катей, простая и жгучая, как кислота.

А ведь ты только и ждала, пока тебя кто-то присвоит. Не хотела, но ждала. Чтобы совершить поворот от ненужности к нужности. И понять, что ненужность — самое то для тебя. Незначительность, невидимость, непотребность — от слова «потребление», ни от чего другого. Привыкла, что никому ты ни для чего и тебе никто ни к чему. Обуютилась в этой непригодности, точно в старом, пропахшем хлоркой и потом одеяле. Тело почти превозмогло сопротивление души, почти заставило поверить: таковы они, путь земной и путь сокровенный, видны от края до края, выпрямлены и выровнены — знай себе шагай, ать-два, не сбои.

Катерина обмякает в хватке Тьмы Хошех, впитывая правду, которой поит ее мозг Пустота Боху: когда ты станешь тенью себя, а тень станет тобой, от вас обеих не останется ничего, словно от сложенных чисел, отрицательного и положительного. И снова у Люцифера будет только Лилит, и только Самаэль. Никаких зверей, вышедших из моря, никаких попыток урвать счастья на стороне, адская, ненарушимая верность, истинный брак, истинное братство, заключенные на небесах — навечно.

Такова она, правда ангелов. Убивает лучше ножа. Глаза Катерины закатываются, она ждет третьей капли и почти жаждет ее.

Вот она, играя всеми красками заката, ползет по долу[82] к острию, неся избавление от бремени духа и плоти, раскрывая двери в небытие.

— Замри, — зло выдыхает кто-то за катиным плечом. — Ниацринель! Ко мне, раб.

И третья капля испаряется с зазубренного клинка, не нанеся последнего удара. Катя по-прежнему жива, некошерная шхита[83] прервана — вот только кем?

Не стоит врать себе, будто не понимаешь, кому обязана жизнью. Катерине не нужно оборачиваться, чтобы знать, кто стоит за ее спиной. Но как только хватка матери демонов отпускает катеринины локти, а нож Самаэля больше не касается щеки, Саграда смотрит через плечо. И видит Мурмура, держащего Нааму за глотку, приподняв над землей на вытянутой напряженной руке. Пальцы сына впиваются в горло матери с такой силой, что темная кожа на его руке и на ее шее наливается белизной. Катя впервые замечает: тела матери обмана и хозяина нганга одного оттенка, напоминающего сиреневые ягоды неспелого винограда, терпкие и упругие. Сейчас они выцветают в серый, становятся плоскими и бестелесными, словно старые фотографии.

— Отпусти ее, — шелестит Самаэль. — Отпусти, щенок.

— Сперва отпусти жену моего отца, старик, — рявкает Мурмур.

И только тут Катерина осознает: все это время зазубренный нож ангела смерти маячил в опасной близости от катиной яремной вены. Выходит, ради спасения своей второй матери (то есть тещи… и мачехи заодно) повелитель нганга взял в заложники свою первую мать. Если бы Кате пришлось выбирать между ними двумя, она бы точно выбрала не себя. Саграда не сделала Мурмуру ни единого одолжения. Если не считать того, что отдала ему свою дочь. Которая и так, строго говоря, была его.

А вот и она, катина дочурка.

— Зачем? — мягко спрашивает Дэнни, вытаскивая из сведенных пальцев Самаэля смертный клинок. — Зачем ты все это затеял: промыл мозги Велиару, распалил Уриила, заставил Нааму помогать?

— Затем, — со спокойной решимостью отвечает Самаэль, — что истинный князь ада здесь я.

Глава 10

Дьяволы истинные и неистинные

Не сказать, чтобы Катерина удивлена. Да никто не удивлен. Древние предания усердно врут, рассказывая, кто первый, кто главный — неужто дьяволы в аду не последуют примеру людей? Особенно если заняться нечем. И в самом деле, не охранять же рай, не требующий охраны, потому что внидут в него лишь достойные и останутся в нем самые стойкие? Не завоевывать же ад, который демоны отдадут с радостью за пару дополнительных выходных? Не развращать же род людской, успешно развращающий себя без всякой помощи со стороны, не считая научно-технического прогресса? Значит, единственная радость у дьяволов та же, что у высшего состава обленившейся, разожравшейся на покое армии — перебивать друг у друга синекуры и любовниц. Да строить на досуге заговоры разной степени несуразности.

— Хочешь преисподнюю в единоличное пользование? — изумляется Саграда. — Тогда тебе надо было оберегать меня, а не убивать.

Я бы преподнесла тебе эту дыру на блюдечке, думает Катя. Мне бы только своих забрать. Семью. Мою адскую родню, целый табор родни, ведь ты бы отпустил нас, Самаэль — вот только куда? Куда нам идти, скитальцам, если здесь последняя гавань, где все мы соединимся — плечо к плечу, тело к телу, прах к праху, сравнявшись, наконец, с теми, о ком врем в сказках, мифах и исповедях психоаналитику?

— В единоличное… пользование… — задыхается Наама, отпущенная наконец-то Мурмуром и сразу упавшая на колени. Но задыхается она, похоже, от смеха, который рвется наружу, похожий на лающий кашель. — О-о-о-ох, Китти, какая же ты наивная… Преисподняя больше срединного мира во много раз! Все земли людей отражены адом — от тех, что погрузились на дно морское, до тех, которым еще предстоит всплыть со дна. А ты что думала? Надо же нам куда-то вас, многогрешных, девать. И всю эту громаду под единую руку собрать… Да властителей ада больше, чем в гримориях и бестиариях всех времен и народов описано. Ты, если выживешь, станешь царицей одной из адских бездн. Одной-единственной. — И мать демонов смотрит на Катерину насмешливо-торжествующе, словно ожидая гримасы разочарования.

— Мне хватит, — бросает Саграда и подходит к Нааме вплотную. Даже стоя она ненамного выше коленопреклоненного демона. Приходится собрать все свое мужество, чтобы обхватить ладонью лицо матери обмана, сдавить ее щеки и подбородок повелительным жестом. — Кажется, ты задолжала мне кое-что важное. Не хочешь объяснить, почему предала меня? Он… — Кивок в сторону Самаэля. — …так устроен, ангел предающий. Но ТЫ… Разве я не оставила тебя в живых — там, на камне Шлюх? Не соединила наших детей? Я же часть тебя, Наама, а ты — моя… — Голос у Кати садится, вот-вот станет тонким, плачущим — и это будет конец.

— Самаэль мне отец. И муж, — шепчет демон, поднимая к Катерине лицо, мокрое то ли от пота, то ли от слез. — Я его плоть и кровь. Я сопротивлялась сколько могла. Рука не может ослушаться хозяина.

— Тогда как твой сын смог… — Саграда не договаривает — незачем. Она бросает взгляд на Мурмура, тот с деланно-равнодушным лицом пожимает плечами:

— Я и твой сын. И муж твоей дочери. И сын своего отца. Но это всё неважно — главное, во мне есть человеческая кровь. Твоя кровь. А значит, я могу делать выбор, повиноваться или нет тому, кто призывает меня.