Личный демон. Книга 3 - Инесса Ципоркина

В мастерстве циничного подмигивания ангелы, падшие и прощенные, не знают равных.

Ангел совершает оммаж по всем правилам: опустившись на одно колено, вкладывает ладони, сложенные лодочкой, в катины руки:

— Прими мою клятву… сюзерен, — Самаэль смотрит на Саграду почти с жалостью: — И да признаю тебя своей полновластной княгиней, хозяйкой судьбы моей. Вверяю себя в твои светлые руки… — Быстрый взгляд на катины подрагивающие кисти. — …пускай воля твоя ведет меня. Клянусь благородству твоей крови… — Ноздри ангела вздрагивают в едва заметной демонстрации презрения, малой крупицы глубочайшего презрения бессмертной сущности к глиняным ублюдкам, одушевленным по недоразумению и капризу предвечного отца. — …в вечной и безграничной верности, уважении и послушании. Да не будет у меня другой госпожи, и не послужу словом или делом никому другому. Заявляю во всеуслышание: отныне и до веку буду служить покорно, пока госпожа не освободит меня.

По кончикам пальцев, по коже под волосами, по спине Саграды вихрем мчится, сметая все на своем пути, жаркая волна. Человеческое «я» исчезает, растворяется в проснувшемся хищнике. Катерина зажмуривается на секунду, потом медленно открывает глаза — из них на душный, кровавый, темный мир вокруг смотрит уже другое существо. Княгиня преисподней.

— Так-то лучше, — удовлетворенно отмечает Самаэль, а может, Уриил, поднимаясь с колена. — А то «слуги не нужны, рабы не нужны»! Хозяйкой и госпожой становятся только так.

— Молчать, — роняет Катерина. — Веди меня отсюда… вассал.

Ангел кивает и ступает на заглохшую тропу, вьющуюся по крутому склону Могильной Ямы.

Тело саднит, точно ободранное плетьми. Несколько запекшихся царапин не могут, попросту не могут вызывать такой боли. Кажется, не только кожа, но и сердце в катиной груди, и весь мир вокруг горит и пухнет. Вселенная ритмично пульсирует, отмечая приливы и отливы нестерпимой муки. Саграда стискивает зубы, обхватывает себя руками за плечи и тут же с шипением отпускает — нет никакой возможности перетерпеть мучения или хотя бы принять позу, в которой жжение не мешало бы думать, идти, смотреть вперед. Она спотыкается и падает прямо на спину ангелу, утыкается лицом между крыльев, прохладных, будто речная вода, и на ощупь таких же текучих, прекрасных, спасительных. Только здесь, между ангельских крыл, ее немного отпускает.

Катерина не сознает, как и когда Самаэль поворачивается к ней лицом, кладет руку на плечо и не просто обнимает крыльями — обволакивает коконом с головы до ног, закрывает лицо, так что дорогу Катя видит сквозь прозрачную плоть крыла, смутно, словно во сне.

Мир вокруг по-прежнему горит и течет одновременно: раскаленный камень плавится и булькает, точно каша в кастрюльке, то и дело вспыхивают факелами деревья и травы, искрами сгорают в воздухе насекомые, со страдальческим воем гибнут звери… Хотя откуда здесь деревья, травы, зверье и, смешно сказать, бабочки со стрекозами?

— Мухи, — роняет Самаэль, придерживая Катерину за плечи и стараясь бросить тень на тропу впереди. Наверняка без ангельской тени, укрывшей землю под ее ногами, катины ступни сгорели бы до кости. Солнце сверху палит так, будто не преисподняя вокруг, а верхние слои стратосферы, где озон уже не защищает жизнь от солнечного аутодафе, мгновенного, но оттого не менее жестокого, чем костер.

Райская геенна.

— Какие мухи?.. — шепчет Катя пересохшими, растрескавшимися губами. — О чем ты?

— Повелитель мух. Вельзевул. Баал.[84] — Ангел бросает слова отрывисто, видно, ему и самому несладко приходится. — Ты идешь к нему. Я провожаю.

— За… чем… — без голоса выдыхает Катерина.

— Он — тень твоего мужа.

— Как ты — Уриила? — вздрагивает Катя.

— Да. — Голос у Самаэля такой, точно его вот-вот вырвет. То ли от напряжения, то ли от отвращения к себе.

Катерине жаль ангела, поэтому она не пытается больше расспрашивать. Да и незачем ей, по большому счету. За время, проведенное в нижних мирах, Катя уяснила, что здесь больше теней, чем тех, кто их отбрасывает; что тени — честнее, жаднее и бесстыднее хозяев, поэтому хозяева их скрывают, но не могут скрыть; что даже ангелы имеют тень, не говоря уж о тех, кто состоит из смертной, слабой, нечистой плоти.

Она и себя ощущает нечистой. Запах горелого мяса и горелой земли наполняет катины ноздри, пропитывает ее волосы, платье, оседает на коже. Саграде хочется сбросить с себя ангельскую спасительную тень и очиститься в огне. И удержаться становится все труднее.

— Помни, — выдыхает Катерине в макушку Самаэль: — Вельзевул — не Люцифер, не Исполнитель желаний. Держи ухо востро.

И разом распахивает крылья, роняя Катю на дымящуюся черную лаву. Горячую, будто полок в бане, но, по счастью, не до ожогов.

Саграда поднимает голову, медленно, стараясь оттянуть мгновение, когда окажется с Баалом лицом к лицу, нос к носу, рот ко рту, тело к телу. Он тоже ей муж, как и Люцифер. Он тот, другой, о ком Катерина думала на алтаре Священных Шлюх во время брачной ночи, думала со страхом, прозревая его резкие черты, его остановившийся взгляд в лице Денницы-старшего, расслабленном и любовно-глуповатом.

Так и есть, Вельзевул — другой. Он не дает Катерине ни секунды лишней: рывком вздергивает ее с земли и держит перед собой, точно котенка. В детстве Кате всегда казалось: котятам должно быть больно, когда их носят за шкирку. Но вряд ли больнее, чем когда тебя держат на весу — за волосы.

Катерина замирает, боясь вздохнуть, чтобы не лишиться скальпа. Ее тело медленно вращается в воздухе, будто елочная игрушка, бликуя во всполохах лавы и сгорающих живых существ.

Глава 11

Боги свои и чужие

— Словно рождественский ангел, — цокает языком Вельзевул, Баал, повелитель мух, бог солнца, пыток и боли. — Ты красивая. Вот уроню тебя — и разобьешься. — И улыбается чему-то своему, о чем Саграда предпочитает не знать и не узнать никогда.

Вельзевул не пугает, не поощряет к действию, не пытается одержать верх, он просто смотрит. Любуется с неизбывной нежностью умелого палача на еще нетронутое, невредимое тело жертвы. Катя судорожно копается в собственных воспоминаниях, пытаясь отыскать там хотя бы намек на то, какой из страхов ей предстоит пережить. Хотя достаточно взглянуть на огромное, мощное тело перед, и под, и над нею, чтобы понять, каков он, следующий страх. Андрофобия.[85]

Вельзевул похож на Люцифера не больше — и не меньше — чем Самаэль на Уриила. Так близнецы могут походить друг на друга настолько, чтобы чужаки их путали, а знакомые не понимали: как, ну как можно не отличить одного от другого? Они же абсолютно разные. Так и Мореход с Баалом разнятся, словно боги своего и соседнего племени.