Я — ярость - Делайла Доусон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В бабушкином районе все иначе. Во дворах — идеальная зелень, будто это газон для футбольного поля. Пахнет летом, пальмы и цветы ярко выделяются на фоне внушительных особняков, в декоративных фонтанчиках плещется вода. На тротуарах нет людей: ни спортсменов на пробежке, ни старушек, гордо выгуливающих крошечных пуделей или холеных охотничьих собак. Не видать ни гольф-каров, ни игроков в гольф. На идеальных зеленых холмах с идеальными флажками возле лунок не ошиваются сердитые старики с клюшками. Красивый, сияющий город-призрак. По дороге медленно ползет грузовик, разбрызгивая яд от комаров (хотя все прекрасно знают, что их нельзя вывести окончательно).
— Ты хотя бы в курсе, дома ли бабушка? — спрашивает Элла.
Мама отвечает не сразу, и когда в конце концов выдавливает «нет», это звучит почти вопросительно.
Бруклин на заднем сиденье дрыгает ногами в такт песням в наушниках с кошачьими ушками.
— Мам, ну серьезно, что происходит? Пожалуйста, ответь! Я не… это… — Элла шмыгает носом, она вот-вот расплачется. — Ты понимаешь, как мне тяжело?
Челси паркует минивэн на пустой подъездной дорожке и смотрит в зеркало заднего вида, чтобы пересечься с дочерью взглядами, установить контакт настолько, насколько возможно. Обычно Элла предпочитает сидеть спереди. Но только не теперь.
— Я знаю, что тяжело, дорогая. Нам всем тяжело сейчас, да и раньше было непросто.
Она криво улыбается — грустное крошечное извинение за то, что вообще вышла замуж за папу и не развелась с ним раньше. Элла не пытается натянуть в ответ понимающую улыбку. Мама опять хмурится и продолжает почти обреченно.
— Дядя Чед сказал, что папа скоро вернется домой. Нам нужен какой-то выход.
Голос у нее срывается.
А потом мама выбирается из минивэна и изо всех сил старается выглядеть бодрой, счастливой, очаровательной и полностью контролирующей себя. Знакомый взгляд. Элла его ненавидит, но знает, что должна последовать примеру. Как и папе, бабушке она больше всего нравится, когда улыбается и молчит.
— Пойдем, Бруки. — Она отдирает сестру от планшета, и они идут следом за мамой к парадной двери. Бруклин прыгает и напевает что-то под нос о том, что можно найти у бабушки в вазочке со сладостями. Она приходит сюда, только если в доме вечеринка, в этом случае Бруклин либо плещется в бассейне, либо играет в крокет с милым старичком-садовником Мигелем. Она обожает платья нежных цветов, которые ей покупает бабушка, как и черные лаковые туфельки, и кружевные носочки. Бабушка облачает ее как принцессу, и это все, чего хочет Бруклин. Насколько же проще, когда тебе пять и ты понятия не имеешь, что происходит.
Мама звонит в дверь, и спустя долгое время им открывает бабушка. Сама. Она смотрит на них с неприкрытым недоверием и даже с раздражением.
— Какой сюрприз, — медленно говорит бабушка. Слово «сюрприз» вовсе не подразумевает, что он приятный.
— Привет, мам. Можно войти?
Бабушка оглядывает подъездную дорожку и машет им, приглашая внутрь.
— Приехала сама — на тебя это совсем не похоже.
Они и вправду нечасто приезжают к бабушке, и то лишь по приглашению (больше напоминающему вызов). Элла не может припомнить, чтобы бабушка сама открывала дверь с тех пор, как вышла замуж за дедушку Рэндалла и переехала в этот большой дом. Их всегда встречает улыбчивая, дружелюбная Роза в рубашке поло. Она такая высокая, что вынуждена наклоняться, чтобы не задевать макушкой дверной косяк. А еще всегда рада их видеть — ну или делает вид, что рада.
— А где Роза? — спрашивает Бруклин, и бабушка одаряет ее хмурым взглядом. Элла радуется, что прикусила язык и не задала тот же вопрос.
— Роза и Мигель здесь больше не работают. Бруклин, детка, не хочешь пойти в дом и посмотреть, какие конфеты есть у бабушки?
Она идет на кухню. Не пытается никого из них обнять, не спрашивает, как у них дела. Дом сияет безупречной чистотой, на столе в прихожей — свежий букет белых цветов. Бруклин убегает в залитую солнцем комнату, чтобы совершить набег на полную сладостей хрустальную чашу.
— Как Рэндалл? — спрашивает мама.
Бабушка замирает у барной стойки и поворачивается к ним. Постукивает акриловыми наращенными ногтями по мрамору.
— У судьи много работы.
— Это хорошо.
— Да, это просто замечательно.
Так уж мыслит бабушка. Мир перевернулся с ног на голову, люди умирают, но у ее мужа полно работы и он получает кучу денег, а значит, все нормально.
Элла борется с желанием поерзать, пока мама и бабушка сверлят друг друга взглядами, нацепив маски холодной вежливости. Нигде нет такой абсолютной тишины, как в доме у бабушки. Ни домашних животных, ни бормотания телевизора, ни шума бытовой техники — только тикают часы дедушки Рэндалла в большой белой столовой, куда им вход воспрещен.
— Ты что-то хотела? — наконец спрашивает бабушка. Так холодно и ровно, таким официальным тоном, будто они незнакомцы, которые постучались к ней в дверь и пытаются впарить печенье, которое ей вовсе не нужно.
— Мне нужно одолжение.
Губы у бабушки кривятся, как у диснеевской злодейки.
— Прости, дорогая, я не расслышала, можешь повторить?
Мама раздраженно фыркает, ее маска тоже сползает.
— Я сказала, мне нужна от тебя услуга.
— И какая же это услуга? — Бабушка скрещивает на груди руки и опирается спиной о стойку. Она выглядит такой молодой, такой живой и цельной, как будто питается чужим унижением. Элла всегда находила странным, что мама всего на двадцать лет старше нее самой, а бабушка — всего на восемнадцать лет старше мамы. У нее есть подруги, у которых мамы старше Патрисии.
Она полна решимости разорвать эту цепь ранних беременностей.
— Одолжи мне денег. На вакцину.
Бабушка вскидывает идеальные брови.
— Ого, деньги? Мне казалось, что у вас в семье Дэвид ведает финансами, а ты только и умеешь, что тратить. Разве это не сфера
