Приключение Гекльберри Финна (пер. Ильина) - Марк Твен

И пошел, и пошел, уж больно ему нравилось самого себя слушать, и все приплетал к месту и не к месту погребальное опоение, пока у герцога терпение не лопнуло, — он написал на клочке бумаги: «Упокоение, старый вы идиот», сложил его, загугукал и передал через головы людей королю. Тот прочитал записку, сунул ее в карман и говорит:

— Бедный Уильям, сколь он ни болен, но душа у него прямая и честная. Он просит меня пригласить на похороны всех, сказать, что мы каждому рады будем. Впрочем, беспокоится он напрасно, — я это только что сделал.

И снова принялся рассусоливать как ни в чем не бывало, и пару раз ввернул свое погребальное опоение. А ввернув в третий раз, пояснил:

— Я говорю опоение не потому, что это общепринятый термин, но потому, что он правильный. В Англии больше уже не говорят упокоение, это слово отмерло. Мы называем это событие опоением. Так оно лучше, потому что это слово точнее описывает то, чего все мы так ждем. Оно происходит от греческого опа — внешний, открытый, вне дома; и древне-иудейского ени, что означает закапывать, прикрывать, помещать вовнутрь. Отсюда следует, что погребальное опоение — это просто открытые публичные похороны.

Вывернулся, нечего сказать, срам да и только. Тот, рослый, рассмеялся ему прямо в лицо. Все ахнули, залепетали наперебой: «Как можно, доктор!», а Эбнер Шаклфорд говорит:

— Вы еще не слышали нашей новости, Робинсон? Это — Гарвей Уилкс.

Король разулыбался, протянул доктору свою клешню и спрашивает:

— Так это близкий друг моего бедного брата, здешний доктор? Я…

— Вы с рукой-то ко мне не лезьте! — перебивает его доктор. — Это у вас, стало быть, английский выговор такой, да? Худшая подделка, какую я когда-либо слышал. И вы — брат Питера Уилкса! Мошенник — вот кто вы такой!

Ух, как они все переполошились! Бросились к доктору, стали его урезонивать, объяснять, что Гарвей раз уж сорок доказал, что он Гарвей и есть, что он всех здесь знает по именам, даже клички собак и те знает, стали упрашивать доктора, умолять даже, не ранить чувства Гарвея и бедных девушек — и так далее. Не помогло, доктор только распалился еще пуще и заявил, что человек, выдающий себя за англичанина и подделывающий английский выговор так бездарно, как вот этот, заведомый проходимец и врун. Бедные девушки обнимали короля и плакали, а доктор вдруг обратился прямо к ним и сказал:

— Я был другом вашего отца, друг я и вам. И как друг и честный человек, желающий защитить вас и оградить от горя и беды, говорю вам: повернитесь спиной к этому негодяю, гоните его, невежественного прохвоста, прочь вместе с его идиотским греческим и иудейским, как он их именует. Он просто жалкий самозванец, явившийся сюда с запасом пустых имен и фактов, которые выведал где-то, — вы принимаете их за доказательства, а они нужны ему лишь для того, чтобы одурачить вас и ваших глупых друзей, которым следовало бы быть хоть немного умнее. Мэри Джейн Уилкс, ты знаешь, что я твой друг, и друг бескорыстный. Так послушай же меня: прогони этого гнусного мерзавца — умоляю тебя. Прогонишь?

Мэри Джейн вытянулась в струнку и, боже ж ты мой, еще красивее стала! И говорит:

— Вот мой ответ! — а после взяла мешок с деньгами, сунула его королю в руки и сказала: — Возьмите эти шесть тысяч и вложите их от нашего имени во что захотите, а расписка нам не нужна!

И бросилась королю на шею с одного боку, а Сьюзен с Заячьей Губой — с другого. Тут все захлопали в ладоши, затопали в пол ногами, в общем, шум подняли страшный, а король стоит с высоко поднятой головой и гордо улыбается. Ну, доктор и говорит:

— Что же, я умываю руки. Но предупреждаю всех: настанет время, когда вас будет тошнить при одной мысли об этом дне.

И пошел к двери.

— Ладно, доктор, — говорит ему вслед король, да насмешливо так, — мы все же рискнем, а когда затошнит — пошлем за вами.

Все захохотали и заговорили о том, как лихо король его отбрил.

Глава XXVI

Я краду добычу короля

Ну вот, когда все разошлись, король спросил у Мэри Джейн, найдутся ли в доме свободные комнаты, а она ответила, что одна такая имеется и в ней может расположиться дядя Уильям, а свою комнату, которая немного побольше, она отдаст дяде Гарвею, сама же переберется к сестрам, поставит там для себя раскладную кровать; а еще наверху, в мансарде, имеется комнатка с соломенным тюфяком. Король сказал, что комнатка сгодится для его камельдинера — для меня, то есть.

Мэри Джейн повела нас наверх, показала комнаты, простые, но приятные. И сказала, что, если ее платья и прочие вещи буду мешать дяде Гарвею, она может их вынести, однако король ответил, что не стоит. Платья висели вдоль стены, укрытые спадавшей до пола ситцевой занавеской. В одному углу комнаты стоял старый, обтянутый ворсистой тканью сундук, в другом гитарный футляр, а еще там было много всяких безделушек и вещиц, которые девушки любят в свои комнаты стаскивать. Король сказал, что все это создает уют и убирать ничего не нужно. Герцогу комната досталась поменьше, но тоже довольно просторная, да и моя оказалась примерно такой же.

Вечером к ужину пришло много гостей, мужчин и женщин, я стоял за стульями короля и герцога, прислуживал, а за гостями негры ухаживали. Мэри Джейн сидела во главе стола, рядом со Сьюзен, и все извинялась за то, что и печенья у нее получились сухие, и соленья никуда не годятся, и жареные цыплята жесткие и из рук вон плохие — в общем, повторяла обычную дребедень, какую женщины говорят, когда им лишний раз комплимент получить охота; ну а гости-то видели, что еда на столе лучше некуда, и расхваливали ее, повторяя: «Как это вам удалось печеньица так подрумянить?», и «Боже, откуда у вас такие изумительные огурчики?», и прочую лицемерную чушь — сами знаете, как оно за столом бывает.

Когда все закончилось, мы с Заячьей Губой поужинали на кухне остатками еды, а сестры ее тем временем помогали неграм прибираться в столовой. Заячья Губа принялась расспрашивать меня насчет Англии, и пару раз я едва-едва не попался на вранье. Она говорит, например:

— Ты короля когда-нибудь видел?

— Которого? Вильгельма Четвертого? Ну еще бы, он же в нашу церковь молиться ходит.

Я знал, что он уж не один год как помер, но говорить об этом не стал. А она, услышав что король ходит в нашу церковь, спрашивает:

— И часто?

— Да все время. Его скамейка как раз напротив нашей стоит, по другую сторону от кафедры.

— А я думала, он в Лондоне живет.

— Так и есть. Где ж ему еще жить?

— Но вы же, по-моему, в Шеффилде живете?

Я понял, что заврался. Пришлось притвориться, будто я подавился куриной костью, покашлять да подумать, как мне вывернуться. Ну и говорю:

— В нашу церковь он заглядывает, когда в Шеффилде живет. В летнее, то есть, время, когда он приезжает морские ванны принимать.

— Постой, как же так, ведь Шеффилд не у моря стоит.

— А кто сказал, что у моря?

— Ты и сказал.

— Я этого не говорил.

— Говорил!

— Да нет.

— Как это нет?

— Ничего я такого не говорил.

— А что ж ты тогда сказал?

— Сказал, что он приезжает морские ванны принимать — вот что.

— Как же он принимает морские ванны, если там моря нет.

— Слушай, — говорю, — ты когда-нибудь видела такую воду, «Конгресс» называется?

— Видела.

— И что, тебе ради этого в Конгресс тащиться пришлось?

— Нет, конечно.

— Ну так и Вильгельму Четвертому не приходится ехать к морю, чтобы морские ванны принимать.

— Откуда ж он тогда морскую воду берет?

— Оттуда, откуда люди берут воду «Конгресс» — из бочки. Он любит, чтобы вода погорячей была, а у него в шеффилдском доме печек полно. Не кипятить же столько воды прямо в море. Там и приспособлений таких нет.

— А, ну тогда понятно. Так бы сразу и сказал, сберег бы время.

Ну, думаю, выкрутился — и обрадовался, и успокоился. А она тут же спрашивает:

— Значит, ты тоже в церковь ходишь?

— Да, постоянно.

— А где ты там сидишь?

— На нашей скамье, где же еще?

— На чьей?

— Что значит «на чьей» — на нашей, на скамье твоего дяди Гарвея.

— На его? А ему-то скамья зачем?

— Чтобы сидеть. Зачем, по-твоему, нужна скамья?

— Я думала, он на кафедре стоит.

А, черт! Я и забыл, что он священник. И, поняв, что снова попал впросак, разыграл еще одну сценку с куриной костью, стараясь что-нибудь придумать. И говорю:

— Господи, ты что думаешь, в тамошней церкви всего один священник проповеди читает?

— Да зачем же их больше-то держать?

— Здрасьте! — а королю кто проповедовать будет? Нет, я такой девчонки, как ты, отродясь не встречал. Да в той церкви священников — не меньше семнадцати.